Меня зовут - Кожа - Бердибек Ыдырысович Сокпакбаев
слова. До сих пор я так и не знал, куда он дел-ся. Сейчас я понял это. Конечно, Жантас, воспользовавшись тем,
что сидел со мной на одной парте, стащил листок. Но пусть докажет, что мое предложение было адресовано именно Жанар!
— Неправда! Он врет!—закричал я.
— Правда! Я сам видел письмо. Оно было спрятано У тебя в тетрадке...
— Какой девочке он писал?— поинтересовался кто-то.
— Не знаю... Я видел только, что наверху была написана буква «Ж» и три восклицательных знака.
Жантас рассчитал точно. Кто же из наших одноклассников не знал, что другой девочки с именем, начинающимся с этой буквы, у нас в классе не было.
— Врет он!— крикнул я.— Все врет. Это было письмо моего дяди, который живет в Сарытогае... Его зовут Жумур...
— Нет, не ему!— неистовствовал Жантас.— Там было написано про любовь...
— Тихо!— прикрикнул на нас Ахметов.— Что-нибудь еще ты можешь сказать, Жантас?
— Вот все, что я хотел сказать. Он всегда ко мне придирается. Нужно исключить его... И письмо он писал
девочке...
Вторым говорил Тимур.
Тут-то я и понял, что нужно было бояться его, а не Жантаса. Куда глупцу Жантасу до этого толкового парня!
Тимур по косточкам меня разобрал, каждую из них песочком протер, да на свет вытащил и всем показал.
Досталось мне и за озорство, и за прогулы, и, главное, за дружбу с Султаном...
— Никак не могу понять,— говорил Тимур,— как может человек так жить, без самолюбия, без уважения к себе.
Сугуров его сколько раз надувал, воровал при нем, сахар его матеря украл, а он все к Сугурову тянется...
Видно, Тимур забыл на некоторое время обо мне, потому что принялся распекать на все корки Султана.
— Сугуров как тот мулла из сказки, которого в арык бросили. Он кричал: дайте мне ухватить кого-нибудь за ногу,
вдвоем тонуть веселее... Ему не хочется, чтобы он один на весь аул оказался неучем и бездельником. Вот он и
тянет за собой Кожу... А мы сами виноваты. Как увидели Кожу раз-другой с Султаном, так и отвернулись от него...
Как будто с Султана на Кадырова какой-нибудь микроб перебежал... Только ходили и говорили: ой, остерегайтесь его, он с Сугуровым водится!
— Что ж ты предлагаешь?— спросил директор.
— Последний строгий выговор с последним предупреждением,— ответил Тимур,— и предупредить, если какое-
нибудь малейшее замечание, даже за разговоры на уроке,— сразу из школы выгнать...
Выступали еще ребята. Все говорили то же самое, что и Тимур... А одна маленькая, мне по плечо, девчонка Роза
удивила всех. Как дошла до того места, когда нужно было говорить, что я с
Султаном подружился, так
распалилась — ругала-ругала Султана и в конце концов предложила:
— А Сугурова нужно посадить в тюрьму за кражу шкурки и еще потому, чтобы он больше ни на кого не влиял...
Ахметов предложил решить вопрос голосованием.
За то, чтобы оставить меня, предупредив в последний раз, подняли руки все, кроме одного человека — Жантаса.
— А все-таки письмо было девочке!— закричал Жантас.
Я нахмурился.
— Послушай-ка, Жантас,— вдруг, к моему удивлению, сказал Рахманов:—ты знаешь, как называется твое
поведение?
— Нет...
— Ты ведь нарочно делаешь так, чтобы втравить Кадырова в драку. А потом прибежишь жаловаться, начнешь
кричать: «Я же говорил, что его следовало выгнать...»
Жантас молчал и принял обиженный вид.
— Такое поведение называется провокацией,— объяснил учитель географии,— и товарищи отвернутся от тебя,
если ты позволишь себе хоть раз вести себя таким образом.
— Правильно!— закричал я.— Письмо было вовсе не к девочке...
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Которая заканчивается словами моей мамы.
Я долго думал, с чем можно сравнить мое положение в последние дни. Потом я вспомнил рассказ об одиноком лодочнике, переплывавшем голубой океан. Вокруг бушевали волны. Огромные, наверно с высотное здание,
водяные валы то поднимали лодку на высоту Московского университета, то швыряли ее вниз, на глубину самого
глубокого колодца. А человеку оставалось одно — ждать!
Вот так и со мной. Что мог сделать я в эти дни— только покориться и ждать.
Все мысли мои были, конечно, заняты подсоветом, обсуждением, другими делами того же рода. И только теперь я могу спокойно подумать обо
всем, что произошло.
Конечно, во всем виноват я сам. Все из-за недисциплинированности, из-за
слабости характера. Разве могло бы
случиться все это, если бы я был таким выдержанным и твердым человеком, как Тимур. Пришел бы ко мне Султан
и предложил поехать на джайляу. Я бы ответил ему:
«Спасибо, дорогой. Но я уезжаю на уборку сена».
Стащил бы Султан шкурку почти что у меня на глазах. Я сказал бы:
«Уважаемый гражданин Сугуров. Верните шкурку владельцу. Если вы этого не сделаете, я разоблачу вас...»
Попалась бы мне в руки эта проклятая лягушка, я выбросил бы ее в окно.
И маме не пришлось бы скакать с джайляу. И она не плакала бы в отчаянии.
И не было бы никаких разговоров о
«новой жизни», «мужской руке» и прочем.
Нет, хватит! Смешно даже: неужели я такой уж погибший человек, что не смогу исправиться? Пора прекратить
безрассудство... Я во что бы то ни стало должен исправиться, стать другим человеком.
Конечно, это не первое мое обещание самому себе, что я буду вести себя по- другому! Сколько уже таких
обязательств я давал. И ведь я не собирался обманывать ни ребят, ни учителей, ни самого себя. Клялся я всегда
от души и был абсолютно уверен, что с завтрашнего дня начнется новая, честная и дисциплинированная жизнь.
Почему же каждый раз выходило так, что все клятвы и обещания рушились?
Почему же получается так, что я собирался быть самым тихим, самым смирным учеником во всем ауле и вдруг все выходило по-другому?
Одну причину я знаю. Мне почему-то никогда не приходило в голову, что, если разобьется стекло, у кого-нибудь
под глазом появится синяк или в парте окажется уж, это событие само по себе плохо. Я всегда думал только о
том, чтобы бросившим в стекло камень, подставившим синяк или подложившим ужа оказался не я. Раз меня в этом
не обвиняют — значит, все в порядке. От этого был только один шаг до того, чтобы рассуждать так: если стекло
будет разбито даже мною, но не по
