Серебряный остров - Николай Корнеевич Чуковский
— Ну в лесу посидим…
— В лесу ещё холоднее.
— Костёр разведём…
Но Стёпочка был непреклонен. Он заранее составил себе план путешествия и не хотел от него отступать. По этому плану всю первую ночь они должны были провести в плавании, чтобы поскорее уплыть как можно дальше от города: тогда их не догонят.
— Вот солнце встанет, согреемся, — сказал он.
Но сам понимал, что солнце встанет ещё очень не скоро. Ему тоже было холодно и тоже хотелось спать. Поразмыслив, он предложил:
— Давай ляжем рядом на невод, под скамейками. Прижмёмся друг к другу, и нам будет тепло.
Действительно, на дне челнока было немного теплее. Они обнялись, грея друг друга. И Коля уснул.
Это был беспокойный, тяжёлый сон. Коля просыпался от холода всякий раз, когда Стёпочка вставал, а Стёпочке приходилось вставать часто, потому что течение прибивало челнок к берегу и нужно было отталкиваться. Стёпочка ложился — и Коля засыпал снова. При каждом его пробуждении созвездья меняли свое положение в небе. Ночь двигалась.
Наконец, он проснулся от такого нестерпимого холода, что больше заснуть не мог. Светало. Звёзды исчезли, и края маленьких облачков в вышине розовели от солнца: там, в небе, уже началось утро. Но внизу солнце ещё не появлялось, и всё было скрыто туманом, белым и плотным. Туман обступал челнок со всех сторон, как стена, и что за этой стеной, разглядеть было невозможно.
Стёпочка сидел за вёслами и грёб. Коля поймал на себе его взгляд и, закрыв глаза, притворился спящим. Ему не хотелось разговаривать. Нестерпимая тоска томила его. Он не сразу понял, отчего ему так тоскливо. Нет, не от холода. Ему плохо, потому что он сам не хорош. Он сделал что-то скверное, несправедливое. Вот только надо вспомнить, что он сделал.
И вдруг он вспомнил. Мама!
Он бросил её, оставил совсем одну. Ему померещилось что-то обидное в словах Виталия Макарыча, и он, увлечённый своей обидой, ни в чём до конца не разобравшись, забыл о маме. Конечно, Виталий Макарыч посмел… Да правда ли это?.. Да было ли в том, что говорил вчера Виталий Макарыч, то страшное, несправедливое подозрение?!
Коля вспомнил каждое слово Виталия Макарыча, каждое его движение, каждую его улыбку. В этот холодный, предрассветный час колина голова работала особенно ясно. И впервые ему показалось, что он ошибся, что он неверно понял Виталия Макарыча. Почему мама так рада, когда Виталий Макарыч приходит к ней в библиотеку? Она положила руки ему на плечи и назвала его своим другом. Мама!.. Коля уехал, ничего ей не сказав, ни о чём не спросив. Зачем он так обидел маму?
Озябший, он лежал на дне челнока и от стыда не мог открыть глаза. Мама, конечно, беспокоилась о нём всю эту ночь. Она теперь ищет его по городу. Что же ему делать? Вернуться? Но как? Рассказать обо всём Стёпочке? Нет, Стёпочка не поймёт его, он подумает, что Коля струсил, и будет смеяться.
И Коля решил уйти от Стёпочки, чуть только они пристанут к берегу, и вернуться в город пешком.
II
Но Стёпочка и не думал приставать к берегу.
— Поешь сухарей, — сказал он. И прибавил совсем так, как говорят у Жюль Верна: — Это подкрепит твои силы.
Он сам уже, отложив вёсла, усердно хрустел сухарями. Когда ему попадался какой-нибудь особенно твёрдый сухарь, он протягивал руку за борт и мочил его в реке. Грызя сухари, он деловито и бодро вглядывался в туман маленькими своими глазками, стараясь хоть что-нибудь разглядеть за его пеленою. Время от времени поглядывал он и на Колю — дружелюбно, понимающе и весело.
Коля поднялся с невода, пересел на скамейку и послушно принялся за сухари Они были крепкие, как железо, и для того чтобы разжевать их, приходилось потрудиться немало. Работая челюстями, Коля даже немного согрелся. Но всё-таки вид у него был унылый, и Стёпочка не мог не заметить этого.
— Тебе тяжело с непривычки, — сказал Стёпочка ласково и без всякой насмешки. — Ты привыкнешь — и всё тебе станет легко. Мне легче, чем тебе, потому что я заранее готовил себя к плаванию, а ты нет. Человек может научиться всему: не есть, не пить, не спать, не мёрзнуть. Человек не знает своих сил: их у него гораздо больше, чем он думает. Я давно об этом догадался и составил для себя такое правило: всё, что может сделать другой, могу сделать и я. Ливингстон в центре Африки заболел тропической лихорадкой, температура у него была выше сорока, но нужно было идти, и он шёл. Значит, и я могу идти с температурой выше сорока. Красноармеец, посланный в декабре на разведку, переплыл начинающую замерзать реку, пять часов пролежал на снегу в мокрой одежде, следя за передвижением немцев, опять переплыл реку и доложил обо всём своему командиру. Значит, и я могу переплыть реку в декабре, значит, и я могу пять часов пролежать на снегу. Знаешь, отчего я научился ходить по балке над школьным двором? Оттого, что я думал, что партизаны ходили по этой балке в старое здание школы.
— Партизаны ходили в старое здание по балке над школьным двором? — спросил Коля.
— Я так думал вначале, но оказалось, что я ошибся. Старое школьное здание было разбомблено в самом начале войны, и в первый год оккупации в верхнем его этаже был партизанский штаб. Это теперь всем известно. Я долго думал, как проникали туда партизаны. Все лестницы, ведущие в верхний этаж, разрушены. Оставался один путь — по балке над школьным двором. Я решил: если они могли ходить по балке, и я могу. Я прошёл
