Необычайные приключения Робинзона Кукурузо и его верного друга одноклассника Павлуши Завгороднего в школе, дома и на необитаемом острове поблизости села Васюковки - Нестайко Всеволод Зиновьевич
— Да что ты! Сидит себе спокойненько и косу точит. Про тебя и не думает.
Кукурузо нахмурился, и я понял, что ему неприятно это слышать. Ему, наверное, казалось, что он уже так давно-давно на этом острове, а, оказывается, никто даже не заметил его отсутствия.
— Ну и правильно. Хорошо. Скоро вообще все забудут, что был такой я… И всё будет в порядке, — бодро говорил он, но в голосе слышалась грусть и тоска. Кому же хочется, чтоб его все забыли!
Я вынул из кармана кулёк со скрипачами и протянул ему.
— О, привёз! Вот спасибо! Ох, я соскучился! — И он тут же со скрипом впился зубами в пряник.
— Ну, а ты что же делал? Вчера и сегодня весь день? — спросил я.
— Да что — рыбу удил и просто так…
— Ну, а дневник свой ты хоть пишешь?
— He-а, не пишу, — легкомысленно произнёс он, грызя скрипач. — Бросил. Это же всё равно что уроки готовить. Для того ли я на необитаемый остров запроторился!..
Я ничего не ответил: я ведь знал, что там, в дневнике.
— Слушай, давай в цурки-палки сыграем. Я так давно не играл! — предложил вдруг Кукурузо.
— А что — можно, — согласился я.
И старые стреляные селезни-крыжаки, и пучеглазые жабы, и шустрые камышовки, и другие обитатели плавней впервые, наверное, в своей жизни услышали отчаянное и протяжное:
— Цурки-палки-накувалки накую-у-у-у…
Дотемна играли мы с Кукурузо. Прекратили только тогда, когда уже не только цурки, но и палки не стало видно.
Ещё во время игры чем больше темнело, тем сильнее беспокойство охватывало меня. Я, конечно, старался не показывать этого Кукурузо, но с каждой минутой что-то всё противнее щемило у меня в середине. А когда совсем стемнело, я уже был, что называется, готов: едва сдерживался, чтоб не стучать зубами…
— Ну, теперь тихо, теперь — ни звука. Скоро он приедет, поставит сети, и тогда… — прошептал Кукурузо.
Именно это «тогда» больше всего меня и страшило…
Ночь, как назло, опять была облачная, беззвёздная — будто кто-то накрыл землю чёрной дерюгой.
— Значит, план такой, — шептал Кукурузо. — Задерживаем с лодки. Я сижу на корме с ружьём, ты на носу с фонариком. Я говорю: «Р-руки вверх!» — ты в это время светишь фонариком и кричишь: «Товарищ Валигура, заходите справа, Николай Павлович, заходите слева». Чтоб он думал, что нас много. Так даже настоящие пограничники делают, когда задерживают шпиона…
— А… а что мы потом будем делать, когда задержим его? — поинтересовался я.
— Как — что?.. Передадим в милицию. Товарищу Валигуре передадим.
— Так, значит, ты свой остров оставишь и не будешь больше Робинзоном? Рассекретится же всё…
Ох, и зачем я это сказал!
— Нет, ни в коем случае! — категорически прошептал Кукурузо. — Я останусь на острове. А ты повезёшь его в милицию.
Мне стало совсем плохо.
— Да что… да как… да ну… — залепетал я.
— Подумаешь! Отведёшь к милиционеру товарищу Валигуре, и всё.
— Да Валигура же ещё спать будет, — чуть не заплакал я. — Что же я с этим бандюгой сам ночью буду делать? Он же меня задушит.
— Не бойся. Я дам тебе ружьё. Потом привезёшь.
— Н-не надо! Н-не давай! — теперь уже категорически прошептал я. — Я б-боюсь. Я ружья боюсь ещё больше, чем Кныша. Стрельну нечаянно, убью его, и меня расстреляют…
Я уже окончательно понял, что у Кукурузо никакого плана не было. Он всё продумал только до того момента, когда скажет: «Руки вверх!» — и Кныш станет, шатаясь, в лодке с поднятыми руками. А дальше, выходит, всё должен делать я. Дудки!
— Не! Так не будет! Я сам Кныша не повезу, как хочешь…
— Да ладно уж! Чего слюни распустил! До села вдвоём довезём, а потом я вернусь. Не знал я, что ты такой трус!
Мне стало стыдно. Кукурузо был намного храбрее меня. Ишь как уверенно держится! Я решил взять себя в руки.
Несколько минут мы молчали. И вдруг услыхали тихий шелест. Потом — плюх!.. А затем — ляп-ляп-ляп!.. Мы замерли. Сомнений не оставалось — Кныш забрасывал сети.
Мы напряжённо ждали. Наконец воцарилась абсолютная тишина. Кныш уехал. Мы подождали ещё немного. Тишина. Ни звука. Кныша нет.
— Ну, теперь на лодку и в засаду, — шепнул Кукурузо.
Он зарядил ружьё, дал мне фонарик, мы сели в лодку и тихо поплыли под берегом.
— О! Есть! — шепнул я. Я сидел на носу и первый увидел поплавки рыбачьей сети, которые белели на воде.
Мы зажали лодку в камыши как раз против поплавков. Замаскировались. Теперь нам осталось одно — ждать, долго ждать, может быть, даже всю ночь, до самого рассвета, пока не приедет Кныш выбирать рыбу.
— Спать нельзя. Ни минуты. А то начнём клевать носом, разморит — будем как мокрые курицы, и ничего не выйдет, — сказал Кукурузо.
— Ты прав, — вздохнул я. Мне уже сейчас хотелось спать.
Я широко раскрывал глаза, всматриваясь в темноту, в которой еле-еле можно было различить на фоне неба очертания камышей, но глаза сами собой слипались, и приходилось время от времени окунать руку в воду и протирать их.
Наверное, нет ничего труднее, чем не спать, когда хочется спать. И, наверное, нет более длинных минут, чем те томительные минуты полусонного ожидания в темноте…
— Не спи, потому что прозеваем, — шипит с кормы невидимый Кукурузо.
Если бы он знал, как мне хочется именно прозевать! Да разве с ним прозеваешь, с таким заядлым! Неужели он в самом деле не боится?
Фантазия рисует мне страшные картины: Кныш, хищно оскалившись, бьёт меня веслом по голове, я падаю с лодки, глотаю воду, задыхаюсь, водоросли опутывают меня и… Мне даже вправду становится тяжело дышать. И зачем мы влезли в это дело! Действительно, кто знает, что может быть! А что, если случится то, о чём я только что думал… Это ещё хорошо, если найдут наши тела. Тогда будут торжественные похороны, с музыкой, с речами и выступлениями. Хоронить будет вся школа, всё село. И все будут плакать. И Гребенючка, размазывая по щекам слёзы, будет говорить: «А я же видела его накануне. Он был такой хороший, такой вежливый — помогал мне вытаскивать ведро из колодца. И Ганей называл. Я ещё ему девять копеек одалживала. Знала — я бы пятьдесят отдала ему насовсем. Какой был хлопец!»
Мне становится так жалко себя, так жалко, и я сам кажусь себе таким несчастным, что начинает щемить в горле.
Но Кукурузо ничего этого не понимает. Он опять шипит с кормы:
— Не спи!
И я трагическим шёпотом отвечаю:
— Да не сплю я, не сплю, чего ты!
Время идёт.
То ли глаза привыкли к темноте, то ли становится светлее, но уже лучше видны камыши, и вода блестит, и клубятся в небе тучи. А может, это уже светает?.. У меня такое впечатление, что мы сидим целую вечность.
И вдруг — словно кто пырнул меня чем-то острым в грудь. Из темноты вынырнула лодка. Она плыла прямо на нас. Ближе, ближе, ближе. В лодке грозная фигура гребёт веслом. Кныш!
Сердце повисло у меня на тоненькой ниточке — вот-вот оборвётся. Я обхватил руками нос лодки, не шевельнусь.
И тут на корме звонко щёлкнул курком Кукурузо и срывающимся басовитым голосом изо всех сил крикнул:
— Р-руки вверрх!
Я забыл про фонарик, забыл, что мне надо кричать, и панически взвизгнул:
— Дядя милиционер, сюда!.. Дядя милиционер, туда!
И замер, испугавшись собственного голоса.
— Руки вверх! Руки вверх! — скороговоркой и уже не так басовито повторил Кукурузо и тоже растерянно умолк.
Какое-то мгновение было тихо, потом…
— Га? — будто недослышав, спросила «грозная фигура».
И… что-то глухо ударилось о дно нашей лодки — это выпало из Кукурузовых рук ружьё. А я на всё небо разинул от неожиданности рот. И, только сейчас вспомнив о фонарике, нажал на рычаг, выдавливая из него свет.
Перед нами был… дед Варава.
— Диду, это вы? — плаксивым растерянным голосом спросил наконец Кукурузо.
— Да я же, я, — сказал дед, подплывая к нам. — Не узнали?.. Так как же это вас понимать? В разбойники, внучек, пошли, значит? Ружьё на людей наставляешь? С наукой ничего не вышло, так в разбойники?..
