Рафаэль Михайлов - Тайной владеет пеон

Карлос всматривается в спящих. Нелегко тебе при­дется, горшечник из-под Сан-Томаса. Ты чист сердцем и весь как на ладони. Но с ними нельзя играть в откры­тую. И тебе, дружище из Пуэрто, будет трудно притво­ряться. Льва не сделать лисой, медведя не научить пры­гать с лианы на лиану. А научиться нужно.

Диего... Диего... Из тебя мог выйти человек. Ты ловок, смышлен, образован. Но посмотри, во что пре­вратила тебя двойная игра: ты дрожишь, озираешься, глядишь на меня сквозь моргающие ресницы. Что дали тебе те? Страх и жестокость. От нас ты получил бы радости жизни — сочные краски морской волны, благо­ухание гватемальских плодов, радость дружбы...

Диего провожал взглядом команданте. Бешенство и злоба горели в нем, искали выхода, бились о стенки че­репной коробки, готовые все вдребезги сокрушить. Он сжал кулак и стремительно перевернулся с одного бока на другой.

Индеец из Сан-Томаса, которому  поручили  сторо­жить Диего, певуче сказал:

— Не мечись. Бежать некуда. Одно болото. Оно не лучше пули.

— Слушай, Нортеньо,[33] — шепотом сказал Диего, — хочешь заработать? Много заработать. У меня спря­таны доллары... Если бы их передать одному человеку в Пуэрто...

Диего решил таким образом подать армасовцам весть о своем провале и с нетерпением ожидал ответа.

Индеец задумался, и Диего решил было, что он так и не ответит, когда Нортеньо с неожиданной для него живостью отозвался:

— Говорят, ты умный, Диего, Зачем Нортеньо передавать доллары армасовцам, если Нортеньо воюет с армасовцами?

И он отвернулся.

Диего дождался, когда индейца вызвали к команди­ру, и подозвал к себе мальчишек.

— Хосе Паса, — пробормотал он. — Я не всегда был такой. Вспомни, в первом бою я тебя научил прятать голову от пули.

— Помню, — сказал маленький ица, — одну голову сберег, чтоб продать тысячу.

Диего закусил губу,

— Хосе Паса, — сказал он с усилием. — У меня есть отец. Старый, больной человек. Ты поймешь меня, если любишь своего отца.

— Отца ужалила змея, — спокойно сказал маль­чик. — Его уже нет. Что ты хочешь?

— Сообщи старику, — в замешательстве сказал Ди­его. — Столица, четвертая авенида, шесть. Чтоб не ждал... В лагере... под тем самым деревом... Я за­рыл деньги. Сделай это для старика, Хосе.

Диего не прибавил, что старик был отцом... но не Диего, а тайной полиции Армаса.

— Ладно. Если команданте разрешит, — сделаю.

— Команданте может не понять сыновних чувств, — пробормотал Диего. — Выполни мою последнюю просьбу.

— Команданте все может понять, — оборвал его Хосе. — Для него каждый гватемалец сын и брат. И еще он может понять то, что не понимает Хосе. Ты опасный человек. Отец говорил: если крокодил захочет тебя поцеловать, — подставь мачете.

Да, это был уже не тот Хосе, которого собирался надуть заправила Юнайтед фрут компани. Ка­жется, это понял и Диего. Он перевел взгляд на Наранхо, словно пытаясь пробудить в нем искру сим­патии к себе. Наранхо встретил его взгляд с любопыт­ством.

— Наранхо, — сказал Диего. — Ты не боец. Ты про­сто мальчик. Ты не связан палочной дисциплиной. Пой­ми, как тяжело умирать и знать, что никто не сообщит отцу...

— Я тебе расскажу легенду, — с лукавством сказал Наранхо. — Молодой рыбак поймал тарпуна, а тарпун взмолился: «Кариб, как неловко ты подсек меня! Повтори снова». Молодой рыбак открыл сеть, тарпун прыгнул за борт и крикнул из воды: «Мне расхотелось прыгать, кариб». — Наранхо фыркнул: — Я не боец. Я мальчик. Но я уже порядком нарыбачил, Диего. Потом он сказал серьезно:

— Пусть будет, как скажет дед Наранхо... и команданте.

— Мне ничего от вас не нужно, — крикнул Диего. — Скотское племя! Выродки! Вас еще повесят за ноги!

Мальчишки отскочили от него.

— Не расходись! — приказал ему конвоир. — Маль­чишки как мальчишки. Наши! А ты — чужак!

— Я — гватемалец. Это моя земля.

— Видали мы таких гватемальцев, — хмуро ото­звался конвоир. — За медную монету продашь всю пла­нету. Молчи лучше!

Через час отряд двинулся. Тому, кто не пробивался сквозь стены тропического леса, трудно понять, как простые человеческие руки могут справляться с веко­выми исполинами, прорезать дыры в густой паутине лиан, кромсать кустарник да еще переносить за собой больных лихорадкой. Каждый шаг пути давался с боем. Стучали топоры, свистели мачете, а сверху, не то поте­шаясь над людьми, не то подбадривая их пронзитель­ными криками, раскачивались на зеленых мостах боро­датые моно — ревущие черноволосые обезьяны. Заце­пившись хвостами за лиану или ветку, они, казалось, спрашивали пробивающихся людей: «Зачем валить де­ревья и рубить кустарник, когда так просто уцепиться хвостом за лиану и, раскачавшись, перелететь через могучую крону».

Диего рубил со всеми. А когда сквозь последний лесной барьер брызнуло солнце и в воздухе разнеслось многоголосое, напугавшее бородатых четвероногих «Ви-ва!», Диего подошел к Карлосу.

— Команданте, — сказал он. — Меня будут судить. Зачем формальности? Я сам подписал себе приговор. Пусть та пуля, которая мне причитается, выйдет из моей руки.

У тебя есть родные? — спросил Карлос.

— Я один на свете. Науаль меня не помнит,

— Ты честно делил с нами последний переход, — размышлял вслух Карлос. — Что ж, получи эту пулю.

И он протянул Диего пистолет, бросив выразитель­ный взгляд на конвоира.

То, что произошло дальше, определялось какими-то долями секунд. Диего схватил пистолет и шагнул к де­ревьям. Карлос в эту минуту поднимал старого Наран­хо, собираясь вынести его на солнце. Мальчишки, сто­явшие между Диего и лесной стеной, расступились, чтобы дать ему пройти. Но Диего резко повернулся и, вскинув руку, направил пистолет в спину Карлоса.

— Берегись! — крикнул Наранхо-внук, прыгнув, как кошка, на Диего.

Карлос со своей тяжелой ношей отпрянул в сторо­ну, выстрел прогремел, и старик Наранхо дернулся всем телом.

Диего сбросил с себя мальчишку и побежал к бо­лоту.

— Взять живым! — закричал Карлос.

Диего бежал, а с трех сторон его окружали бойцы. С четвертой расползалось болото. Он обернулся, дико зарычал и бросился в темную массу. Вязкая каша по­крыла его. Потом показалась покрытая тиной голова, забили по хлюпкой грязи руки.

— Не хо...чу! — раздалось из болота. — Лучше пуля!

— Тебе предлагали пулю! — сказал Нортеньо. — Ты сам захотел болото.

Диего что-то кричал, руки извивались, как щупаль­ца. Потом появились лопающиеся пузыри, все стихло. Болото простиралось спокойное, невозмутимое.

Наранхо лежал на лесной поляне и улыбался солн­цу. Бойцы стояли вокруг, суровые, тихие. Стояли и пла­кали.

— Слышишь, Карлос, — шепнул старик. — Сейчас пойдут плантации... Четверть века спину здесь гнул. Поклонись деревцам. Оттуда вам путь к Рио Дульсе и домой... А где дом? Он всюду... Наранхо! Покажись мне, Наранхо!

— Я здесь, дед, — сказал Наранхо, положив ему голову на грудь. — С кем же я буду, дед Наранхо?

— Ты будешь с ними. Карлос... Ты научишь его не уступать дороги...

— Я научу его, мой дорогой старик. Клянусь тебе в этом.

Старик закрыл глаза, и снова морщинки собрались в тугие узлы у его губ.

— Верю, — сказал он. — Коммунист. Можно ве­рить.

И это было последнее, что услышали люди.

Здесь, между лесом и плантациями, на стволе мо­гучей пальмы была вырезана надпись:

«Гватемальская земля не забудет старого Наранхо».

Карлос смахнул непрошеную слезу и сказал Наранхо-внуку:

— Ты пойдешь со мной. Со мной и с Хосе.

Они ушли, а пальма осталась. Она стоит там и сей­час.

11. ДРУЗЬЯ — ПОВСЮДУ

В маленьком ранчо, что приютилось на левом бере­гу Рио Дульсе, царило волнение. Бегали и кричали люди; крякали и посвистывали домашние птицы с яр­кими веерами хвостов. Хозяин ранчо — низенький чело­век с жесткими усами и огромной белесой копной волос, спадающей на лоб и глаза, отчего казалось, что водопад струится по его лицу, — стоял на берегу и сыпал про­клятиями:

— Пусть коршун выклюет твои бесстыжие глаза и ягуар откусит твой хвост! Пусть тарпун станет у тебя поперек глотки, а в брюхо заползет змея! Бог мой, и это случилось с моим любимцем... А вы где были? — накинулся он на отчаянно жестикулирующих работни­ков. — Аллигатор стащил пса, а вы зевали? Может, вы радовались? Может, вы смеялись?

— Нет, сеньор! — закричал один из негров. — Мы совсем не радовались. И мы не зевали. Но аллигатор не полз, а мчался. Это сущий дьявол, а не аллигатор. Он утащил вашего пса, как вор.

И негр так живо изобразил подползающего кроко­дила, что ранчьеро не мог удержаться от смеха.

— Ну ладно, — махнул он рукой. — Этого дьявола я подстрелю на рассвете, а кожу его пущу на штаны. Довольно таращить глаза! Пора скот выгонять.

Сеньор, — позвал хозяина конюх и показал на противоположный берег реки, где из кустов вынырнули два человечка.