Илья Туричин - Весна сорок пятого
– Что вы так… разглядываете?…
– А еще говорят, чудес на свете не бывает! - сказал товарищ Алексей по-русски.
– Вы - русский? - обрадовался Павел.
Что, Павлик, своих не узнаешь? - светлые глаза смотрели в упор и смеялись.
И внезапно Павел вспомнил сторожку в лесу под Гронском: он и Петр сидят за выскобленным столом и уплетают пшенный кулеш с салом, а напротив сидит человек и объясняет им, как они должны вести себя в Гронске, как найти маму, кого остерегаться…
– Алексей Павлович… - тихо сказал Павел.
– Товарищ Алексей, - строго произнес Алексей Павлович, а глаза смеялись. - Ну, мы еще с тобой поговорим, товарищ Павел, - мягко добавил он. - А сейчас, извини, дела. Садись, командир.
Алексей Павлович и командир отошли к столу.
– Ты откуда товарища Алексея знаешь? - спросил дед Ондрей.
– Да уж знаю… - уклонился от ответа Павел. Можно ли рассказывать о тех встречах в управлении НКВД и в лесу? Он-то знает что Алексей Павлович - чекист, а вот должны ли это знать другие? Многому научила его жизнь в оккупированном Гронске и в фашистском логове, в Берлине. Научила сдержанности и осторожности, научила скрывать свои мысли и чувства. Если бы он первым узнал в товарище Алексее Алексея Павловича, он бы и виду не подал. Но Алексей Павлович явно хотел быть узнанным.
– А ты совсем словаком стал, Пауль, и язык наш освоил.
– Ну, не так уж и хорошо освоил… Вы, дедушка, пожалуйста, не называйте меня Паулем на немецкий манер.
– Хорошо, не буду, Павел. Привычка!… Пойдем вниз?
– Мне нельзя, я при командире.
– Строгий?
– Командир!
В это слово Павел вложил и уважение к командиру, и готовность идти за ним. Ему нравился командир своей неторопливостью, спокойствием. Командир был и храбр и осторожен одновременно. Прост с бойцами и требователен. Выделялся только в бою, в походах и на отдыхе мок и мерз, как все, ел то же, что и остальные. Вот только, когда рождалась песня у костра, никогда не подтягивал. А слушать любил. Сядет в сторонке, прикроет глаза и сидит неподвижно.
– Как его зовут-то? - спросил дед Ондрей.
– Командира? - удивился Павел. А верно, как зовут командира? Вроде никто никогда не называл его по имени. - Не знаю. Товарищ командир!
А у стола командир рассказывал товарищу Алексею и остальным партизанским вожакам о дерзкой разведке батареи, которую немцы выдвинули к перевалу, чтобы встретить Красную Армию.
Слушали внимательно. Спрашивали подробности.
– Павел! - позвал командир. - Расскажи-ка поподробней, что где у немцев?
Павел скупо и коротко рассказал, какие видели они орудия, как они установлены, где пулеметные гнезда, где кухня, какая охрана.
– Ну спасибо, товарищи, это очень важно, - сказал Алексей Павлович. - Хорошо бы эту батарею…
– Вот и мы думаем - хорошо бы!… - кивнул командир. - Только в лоб их не возьмешь. Сюрприз нужен.
– Сюрприз, говорите? А мы на них сначала авиацию бросим.
– Авиацию? - командир посмотрел недоуменно на Алексея Павловича. - А у вас и авиация есть?
– А как же!… - Алексей Павлович усмехнулся. - Есть рация. Держим связь. Соображаете? - И громко добавил: - Радиста ко мне!
– Есть! - откликнулся кто-то у входных дверей, и через зал торопливо прошагал партизан с красной повязкой на рукаве. Гулко под потолком отдались шаги. Он толкнул дверцу возле камина, неприметную, под цвет стены, и скрылся за ней.
– Свободен, - кивнул командир Павлу.
– Есть.
Павел повернулся по-военному и отошел к Франеку. Они сели на широкую лавку у стены.
– Здесь, как в мышеловке, - тихо сказал Франек.
– Что ты!… Товарищ Алексей - старый партизан. Бригада тут расположена.
– Я не про то. Замок, что мышеловка.
Откуда-то запахло подгорелой кашей или еще чем-то вкусным. Оба принюхались. Давно не ели доброй горячей пищи.
– Ну, если так пахнет в мышеловках, готов стать мышью, - сказал Павел.
– Чем это пахнет? Живот подводит, - спросил Франек присевшего рядом деда Ондрея.
– Кухня на первом этаже.
В это время снова отворилась дверца возле камина и вслед за дежурным с красной повязкой появился долговязый парень в красноармейской форме без шапки, коротко остриженный. Молча остановился возле Алексея Павловича.
– Когда выходишь на связь?
– В двадцать один десять, согласно расписанию.
Голос!… Знакомый голос. Где он слышал этот голос? Павел смотрел во все глаза и не верил. Эдисон меньше ростом, мальчишка. Но ведь и он, Павел, был тогда мальчишкой!… И голос… Голос…
Алексей Павлович достал из кармана записную книжку. Написал несколько слов… Замер с карандашом в руке.
– Ну-ка, командир, уточни на карте.
– Если не ошибаюсь, вот эта высотка… Карты у меня нет… Здешние люди водят… Да. Эта высотка.
– Добре, - Алексей Павлович приписал еще несколько слов, вырвал листок, протянул радисту. - Передашь как особо важное.
– Есть передать!
Радист направился к дверце.
Павел встал, напряженно глядя на удаляющегося, не выдержал, окликнул громко:
– Эдисон!
Радист остановился, обернулся. В другом конце зала стоит парень в немецкой шинели. Он, что ли, звал?…
А Павел скрестил руки на груди, как делали это в далеком довоенном детстве Великие Вожди Благородных Бледнолицых.
Радист быстро пошел к нему.
– Петька! Откуда ты взялся? - в голосе и радость и удивление.
– Павел я, Павел!…
– Павел?!. Тебя ж в Германию увезли?!
– Было. Сбежал. А ты как здесь?
– Радист… - Он протянул обе руки. - Здравствуй, Павлик!
– Здравствуй, Эдисон!
Они обнялись и стали тискать друг друга.
– Да у тебя тут полбригады знакомых! - засмеялся дед Ондрей.
– Слушай!… Ну чудеса!… Я ведь с Петром вместе партизанил.
– С Петром?… И брат здесь?
– Нет. Петр в Красной Армии. На фронте. Как мы Гронск освободили, так он в армию мобилизовался. А я вот…
– А мама?
– Гертруда Иоганновна?… Тоже с нами в бригаде была. Потом в Москву улетела.
Лицо Павла сморщилось, немыслимо защекотало в носу. Он всхлипнул.
– Ну что ты, Павлик! - Дед Ондрей положил руку на его плечо. - Нашлась же мама. Радоваться надо, а ты…
– Я и радуюсь… - Павел снова всхлипнул.
– Ну, с нашим комиссаром, товарищем Ковачеком, вы уже познакомились, - сказал товарищ Алексей и кивнул на мужчину в шинели.
– Познакомились, - скупо улыбнулся командир, - получили сведения, что у вас тут отряд самообороны.
– Не сердись. Не мог же я выложить всю дислокацию первому встречному, хоть и симпатичному.
– Да я не сержусь. Все правильно, комиссар.
– Что ж, ставим вас на довольствие. Вольетесь в нашу бригаду отдельным отрядом, если не возражаете, - сказал товарищ Алексей.
– Возражений нет. Вместе бить фашистов сподручней.
– Добре. Как вас величать?
– Людовит Влчек, капитан Словацкой армии.
– Комиссар, сам проводишь товарищей или пошлем кого?
– Сам, - откликнулся Ковачек. - Как-никак первый знакомый. - Он засмеялся.
– Добре. Устраивайтесь, отдыхайте. И, если можно, оставьте мне Павла. Воевал вместе с его матерью.
– Конечно, конечно. Он - замечательный парень, хоть и артист. Франек!
Командир ушел в сопровождении Франека и Ковачека. Алексей Павлович подошел к ребятам.
– Встреча Великих Вождей?
– А вы откуда знаете? - вспыхнул Эдисон.
– Я, брат, многое знаю, но только сейчас понял, что ты, Эдисон, из этой компании. Ничего у вас была компания. Подходящая!
До позднего вечера просидел Павел у Алексея Павловича в его "келье" - маленькой комнатке с низким потолком, с узким окном, прихваченным изнутри решеткой, и с двумя железными кольцами, вделанными в стену. Павел сразу обратил на них внимание. Вероятно, когда-то, в незапамятные времена, здесь содержались узники. Может быть, борцы за свободу? Железными цепями приковывали их к этим кольцам, чтобы сломить волю. Может быть, здесь они и умирали, не уступив?
Павел все узнал о маме и Петре. Это было так важно, так важно знать, что они живы, боролись и борются!
– И папа мой жив, - сказал Павел. Как давно он ни с кем не говорил об отце! Даже старался не думать о нем, чтобы не проговориться. Теперь можно. Мама в Москве. Брат воюет. И он, Павел, как все Лужины!
Павел рассказал обо всем, что пережил с того самого дня, когда доктор Доппель увез его в Германию и так жутко выл Киндер. Он рассказывал и нет-нет поглядывал на торчащие из стены железные кольца. А ведь он тоже был скован невидимой цепью. Не менее страшной, чем железная. Но не сломался. Нет.
Алексея Павловича интересовали мельчайшие подробности.
А когда Павел рассказал о посещении покинутого дома и о письме Матильды, которое она оставила на столе в его комнате, Алексей Павлович нахмурился:
– К англичанам или американцам? Скользкий тип. Ищет новых хозяев.
