Эдуард Скобелев - Удивительные приключения пана Дыли и его друзей, Чосека и Гонзасека
— Что тебе поручить? За что возьмешься?
— За что прикажете. Но хотел бы за самое тяжелое.
И называет, негодяй, самым тяжелым распределение средств из государственной казны, ссылаясь на то, что у него теща была бухгалтером. Мол, всех ублажу, лишнего не дам и сэкономлю, сколько необходимо. А это все, действительно, зубная боль в королевском деле. Мне бы спохватиться, что другому не перепоручают ни мочиться, ни обедать, ни на боку спать. Но я же каждый день, как угорелый, прорехи затыкаю. Некогда догадаться, что народ оттого беден, что в начальниках сплошь взяточники и проходимцы, а взяточники и проходимцы — для того, чтобы другим было вольготно обирать народ. Ну, я и согласился, потому что верных помощников у меня раз, два и обчелся.
И что же сделал прохвост, который орудовал со своей шайкой, о которой я и не подозревал? Подкупил на казенное золото придворных, говоря каждому: «Я тебе еще дам, но и ты помоги: когда король соберет Государственный Совет, говори, что Сэр Сэрыч — финансовый гений и требуй — во имя спокойствия подданных — еще и передачи Сэру Сэрычу всех газет, всех телестудий и всех радиопрограмм!»
Вот так заграбастал еще и все средства манипулирования мозгами, опираясь на продажную сволочь, содержание которой одно — побольше сожрать и поудобнее опростаться. Озабоченный своими болячками, я опять ничего опасного не разглядел. А болячки умножались, и я лишь теперь узнал, что и к этому приложил руку «Иванов» или «Семенов», сам черт не разберется в его родословной! Я и мысли не допускал, наивный дурень, что за моей спиной сложится заговор и заговорщикам моя справедливость сделается обременительной и не нужной.
Окружили меня тройной стеной — под предлогом защиты от покушений, которые сами же и устраивали, — чтобы не видел, что происходит в королевстве. И все же до меня доходили слухи о невыносимых поборах, самоуправстве и бесчинствах. Но «Иванов-Семенов» все успокаивал: «Брехня, ваше величество! Он же натуральный жулик, народ, он же работать не хочет! Вы почитайте, что газеты пишут: другие народы усерднее и трудолюбивей!..»
Дальше — больше: газеты, радио и телевидение, подчиняясь одной незримой палочке, затрубили о мудрости этого оборотня — «Иванова».
А тот настолько окреп и обнаглел, что стал готовить угодные своей шайке законы, и высшие чины, видя его силу, торопились за советами к нему, а не ко мне. Но я, замшелый пень, слепой канатоходец, по-прежнему радовался: «Ах, как хорошо все устроил этот энергичный и пробивной слуга!»
А «слуга» между тем повсюду расставил своих людей. Я вздумал было оспорить какое-то из его решений, так вздыбился тотчас весь двор. И тогда я впервые почувствовал, что обманут, что сам, своими руками помог заговору, а теперь никому не нужен — ни придворным, которые получили доступ к кормушкам через «слугу», ни народу, который отчаялся взывать к справедливости.
Я попытался защититься, но шпионы передали о моих замыслах. Во дворце самочинно собрался Государственный Совет, и не кто иной, как «Иванов» — «во имя торжества демократии и процветания народа» — объявил о моем низложении. Предатели-сановники, обязанные мне всем, вплоть до порток, рукоплескали ему.
При полном безразличии народа у меня отобрали все, что я имел, и в стоптанных башмаках вытолкали из дворца, пригрозив: «Будешь волновать людей, задушим ночью подушками и объявим, что скончался от перепоя!..»
Видишь, Дыля, я не пал духом и своим трудом добываю себе пищу, вымаливая прощение у народа. Я понимаю, что мне нет прощения, потому что я оказался близоруким и ленивым, но все же я хотел бы хоть на считанные дни вернуть власть, чтобы каждый узнал о страшном заговоре и о первом долге народа — терпеть только такую власть, которая никогда не ускользала бы из рук народа. Но как этого добиться? Пан Дыля покачал головою:
— Многим было понятно, что происходит. История, о которой ты рассказал, уже не раз случалась на нашей земле, но все наши правители остаются настолько невежественными, что не помнят ни единого из уроков истории. Но кто не хочет учиться на чужих ошибках, тот прольет свою кровь и свои слезы — это закон. Ты не обратился к народу за поддержкой, когда еще можно было поправить положение, теперь поздно. Теперь в людей будут стрелять, едва они выйдут на улицы, и ни одна газета не сообщит о расправе. Теперь за особождение придется заплатить тройной платой.
— Ваше величество, — сказал Гонзасек. — Вы погубили себя и народ. Теперь выборы упразднены, как помеха порядку, но если бы даже и состоялись, на них победили бы люди так называемого «Иванова». Сколько бы они ни набрали голосов, было бы объявлено, что они набрали столько, сколько необходимо. Причем, подставные лица на митингах не обязательно хвалили бы существующий порядок, среди них уже затесались такие, которые стали бы «разоблачать правящую банду», поливая при этом грязью действительно честных людей… Эти натренированные ораторы объявят вас сумасшедшим, едва вы решитесь сказать правду. Вас бросят за решетку и напрочь выкорчуют память о вас.
Услыхав это, бывший король заплакал. Чосек и Гонзасек принялись его утешать, но пан Дыля остановил их:
— Не утешайте человека, забывшего, что и жизнь его, и власть его, и воля его, и разум его принадлежат земле, на которой он рожден, и народу, посреди которого он вырос и мудростью которого обязан был руководствоваться! Всякое преступление должно быть наказано, тем более преступление трусости, невежества и слепой доверчивости!
— Ты жесток, Дыля! — воскликнул бывший король.
— Это ты жесток: ты позволил убить живого и над могилой просишь вернуть его к жизни. Так не бывает. Сколько же можно верить сказкам?.. Если власть не просчитывает последствий каждого своего шага — это преступная власть. Не могу пожалеть тебя: по твоей вине народ попал в рабство, из которого выберется не так скоро. Увидим ли мы это счастливое время? Увидим ли новых богатырей духа, которые каждый свой шаг станут сопрягать с кровавым и трагическим опытом национальной истории?..
Подарки из-за моря
Когда народ, обобранный до последней нитки, наконец, догадался, что пропадет, если и дальше будет уступать насильникам и лжецам, правящая банда стала распускать слух о том, что заморье начало оказывать «помощь». Газеты запестрели сообщениями, что в страну летят, плывут и едут многочисленные товары. Телевидение показало сюжет, как разгружают ящики с сухим молоком и старыми солдатскими пайками, поношенной обувью и выстиранными носовыми платками.
Но вот незадача: по телевизору все видят, по радио все слышат, а в руках никто ничего не ощущает, так что и сказать не может, есть помощь или это только обычное «философское» баловство сытых господ из телевидения.
Чосек однажды говорит:
— Я читал, помощь дают самым нуждающимся. Наверное, тем, которым хуже, чем нам. Но ведь и нам уже невмоготу. Схожу попрошу помощи.
Пан Дыля пожал плечами:
— Никогда я не побирался. Но поскольку нас обобрали, сходи, пожалуй, хотя вряд ли что выходишь.
Чосек разузнал, где дают. Пришел. Там такой мордатый сидит. Кот не кот, но толстый и время от времени облизывается. И, может, под креслом хвост имеет, кто знает?
— Чего пришел?
— А вы что, мне кум или сват? — улыбнулся Чосек. — Или на «ты» говорить положено?
— Это я для демократии, а так двинул бы тебе в зубы, чтобы пустых вопросов не задавал, от дел не отрывал!.. Чего приперся?
— Так дают, сообщают.
— Так не всем, как известно, — отвечает начальник. — Выскочкам и неучам не дают. Только тем, кто от короля Дундука письменно отрекся и, как я, демократию соблюдает: не суется, куда не положено, ничего не видит, не слышит и голоса без спросу не подает… Где справки, что ты малоимущий и на грани полного исчезновения?
Достал Чосек справки, встал в очередь.
— Да, вижу, справки в наличии, — говорит кот, поднимая на лоб очки. — Но подписей маловато.
Выхлопотал подписи.
— Прекрасно, — говорит мордатый начальник. — Только вот печать не проставлена. Нужна не простая, а круглая. Без печати ничего не будет. Закона такого не имеется, чтобы без печати.
Потом за месяцем и числом гоняли, потом обнаружили, что одна из подписей неразборчивая и ее заверить у нотариуса необходимо. Справка об отсутствии доходов тем временем устарела и ее пришлось обновлять.
Но Чосек все трудности превозмог и — опять в очереди.
— Убежденный товарищ, — с ненавистью сказал начальник, будто Чосек претендовал на его личное. — Другие после второго захода отваливают, а ты все настырничаешь, работать не хочешь! Ну, ладно, мы человеколюбы, помни и об этом всем повторяй, особенно в местах скопления живого населения!.. В этом месяце, правда, все съестное у нас уже кончилось, а из ширпотреба остались носки малоношенные, бездырявчатые. Но больших размеров.
