Мальчик со шпагой. Трилогия - Владислав Крапивин
Барабаны рокотали, пока земля не сделалась вровень с краями могилы. Холмик насыпали уже в тишине. Опять донесся удар колокола…
Принесли покрытый серебристой краской памятник. Это был сваренный из гнутых железных листьев и стержней кораблик — крутобокий корпус, три паруса, длинный бушприт, мачта с узким флагом. Держался кораблик на решетчатой пирамидке из арматурных прутьев. Поставили, утвердили, присыпали вокруг… Закидали глинистый холмик букетами и рассыпанными цветами. Много было ромашек. Прислонили к памятнику несколько венков. Словко тоже поставил еловый венок, поправил оранжевую ленту: «Тёме Ромейкину от флотилии „Эспада“»…
Потом поехали в детский дом, там в полутемной столовой были накрыты столы. Словко не очень-то хотелось идти на поминальный обед, и остальным, наверно, тоже. После того, что было, как можно думать о еде! Но не пойти нельзя, мальчик Тёма обиделся бы…
Кто-то что-то говорил: воспитатели и даже заплаканная детдомовская девочка. Словко не запомнил, о чем… Съели по полтарелки жидкого супчика, по кусочку печенки с картофельным пюре, выпили компот. С облегчением выбрались наружу. Автобус ждал у крыльца.
Подошел Московкин, обнял за плечи барабанщиков, которые оказались поближе:
— Спасибо, ребята…
Потом повернулся к Корнеичу:
— Даня, может, приедете сегодня вечером? Все старики… Чтобы… и мальчика помянуть еще раз, и вообще… Лучше не на машине, я пришлю автобус.
— Принято, — кивнул Корнеич.
— И Митю позовите… Почему он не приехал-то? Обещал мне вчера…
— Он звонил, — сказал Кинтель. — У него в школе какие-то пакостные проблемы, визит непрошенных полковников. Вечером он приедет…
В автобусе Рыжик опять оказался рядом со Словко. Глянул виновато: «Я не очень прилипчивый?» Словко улыбнулся ему, хотя настроение было вовсе не улыбчивое. Потом подумал: «Спросить или не надо?» И… спросил:
— Рыжик… А ты там, при втором марше… что играл? Просто так, или какие-то слова?
Рыжик ответил не сразу. Опять лег щекой на барабан, глянул, отвел глаза и все же сказал:
— Нет, я не просто… Я будто выговаривал… молитву…
— Какую? — очень нерешительно спросил Словко.
— Бабушкину. Она ее сама придумала… Она не помнит настоящих молитв, потому что память слабая, вот и придумывает сама… А эта… про тех, кого уже нет…
— И ты запомнил, да?.. Она длинная?
— Не очень. Вот такая… — Рыжик переглотнул и заговорил, не поднимая щеки от барабана: — «Господи Боже мой, Иисусе Христос, Спаситель наш. Тех, кого мы любили и кто ныне ушел от нас, посели в садах своих небесных, и пусть им будет хорошо, без обид и печали. И прости их, Господи, и нас грешных прости тоже»… Словко…
— Что, Рыжик?
— А как ты думаешь? Наверно, это грех, да?
— Какой грех? Почему?
— Ну… когда молитву говоришь не словами, а вот так… барабанными палочками…
Словко для убедительности помолчал секунд десять. И сказал веско:
— Нет, Рыжик. Никакого здесь нету греха. Ты же все равно про себя повторял эти слова, в мыслях. Да?
— Повторял… — прошептал он.
— Ну и вот… А то, что ты проговаривал молитву на барабане, это же был такой момент. И если от души, какой тут грех…
Рыжик молчал, будто сомневался. Словко вспомнил:
— Есть одна легенда. Про жонглера…
— Из цирка? — шевельнулся Рыжик.
— Он сперва выступал в цирках, путешествовал по разным странам… Это давно было, в средние века… А потом стал монахом. Решил замолить все грехи: видать, немало у него их накопилось. Ну, сперва все было обыкновенно, монах как монах. А потом стали замечать, что он часто уединяется в часовне, где стояла статуя Богородицы. Почуяли неладное, проследили… И знаешь что увидели?
— Что? — тревожным шепотом сказал Рыжик.
— Он, оказывается, переоделся в свой цирковой костюм и кувыркался перед статуей и жонглировал шарами, бутылками и всякими другими штуками. Старался изо всех сил…
— Да? И его, наверно на костер? — выдохнул Рыжик.
— Сперва хотели… Схватили, руки заломили. «Ах ты богохульник, еретик, продался сатане…» А мраморная богородица вдруг протянула руку и вытерла со лба жонглера пот. Платком, который из каменного сделался шелковым… И все монахи бухнулись на колени. Дошло до них, что Дева Мария благодарит жонглера. Потому что он не просто жонглировал, а дарил Ей самое дорогое, то, что любил больше всего на свете, свое цирковое уменье. Понимаешь, от всего сердца дарил. И неважно, что молитва его была без слов…
— Вот это да… — шепнул Рыжик. — А это по правде было?
— Думаю, что да… А если это даже выдумка, то в ней… все равно правдивая мысль…
Другие ребята тоже говорили между собой. Негромко, так, что не разберешь со стороны, однако уже без похоронной напряженности.
А на заднем сиденье Салазкин, Корнеич и Кинтель говорили про Словко.
— Я вчера просто обалдел, — признавался Салазкин. — Идем под парусами, а он между делом выдает такие… суждения. Конечно, без понимания, на интуиции, но у меня все равно глаза на лоб. Один раз, ничего не зная об интегралах, высказался на этот счет. И о теории рассеяных множеств… когда коснулись нетрадиционных условий… И вообще абсолютно нестандартное мышление, когда речь идет о восприятии мировых констант…
— Ай, дорогой, красиво говоришь. Но непонятно… — сказал Кинтель.
— А мне самому, думаешь, все понятно? Только показалось… что, может, Александр Медведев был в Словкины годы такой же…
— Словко всегда считал себя бездарным в точных науках, — заметил Корнеич. — Даже его мать мне жаловалась.
— Это Людмила-то? — удивился Салазкин. — Вроде, всегда была умная особа. Надо, чтобы Корнеич сделал ей внушение на предмет родительской проницательности…
У колеса
1
Салазкин и Кинтель, не заходя в штаб отряда, пересели в «копейку» и уехали. Салазкин спешил в университет, Кинтеля заботили какие-то «личные проблемы».
В кают-компании встретила Корнеича и ребят Аида. Как всегда, рыхлая и лохматая, но с твердо поджатыми губами.
— Даниил Корнеевич, нам надо поговорить.
Корнеич рубанул сразу:
— Если о яхтах, то нет смысла. Наши суда — это собственность флотилии «Эспада». Именно флотилии, а не клуба, как упорно именуют ее в вашем объединении «Солнечный круг». И объединение их не получит.
— Я это уже поняла. Я о другом… Сюда приходил сотрудник милиции, старший лейтенант Юращенко. В офисе «Энергорегиона» кто-то побил стекла на первом и втором этажах. Сегодня, прямо днем.
— Я не бил. Я действую другими методами.
— Я понимаю. Но милиция подозревает наших ребят. В связи с нынешними событиями…
— А-га… В чем еще она их подозревает?
— Не знаю. Пока речь идет об этом…
— У них только подозрения или есть доказательства?
— Прямых доказательств
