Владислав Крапивин - Я больше не буду, или Пистолет капитана Сундуккера
Папа сказал:
– Она, видать, дама образованная. Глядишь, и научит чему-нибудь полезному.
Мама, правда, заметила, что лучше бы Генчик побольше помогал ей, а не какой-то родственнице непонятного капитана. Но это так, для порядка.
Только Елена отнеслась к Зое Ипполитовне без одобрения. После рассказа Генчика о коллекции капитана Сундуккера сестрица выразила мнение, что «бабка явно чокнутая». Под стать Генчику. Тот показал Елене язык. Лопатой…
Сейчас Елена не знала, что Зоя Ипполитовна в отъезде. И поверила:
– Ну и ступай к своей сумасшедшей капитанше…
– Сама такая!
– Замолчи, дубина!
– Я – дубина, ты – бревно. Я – глина, ты – …чисто золото!
– Я маме скажу. Она тебе даст «золото»!
– Скажи, скажи. Только больше не реви.
2Старшего спасателя Петю Кубрикова Генчик нашел на рабочем месте – на причале водной станции номер два. Петя разложил на газете детали разобранного мотора и тупо смотрел на них, сидя на корточках.
Генчик обошелся без предисловий.
– Поругались, что ли? – спросил он у обтянутой тельняшкой спины.
Спина дрогнула, Петя повернул похудевшее лицо. Глаза у Пети были скорбные.
– Все ясно, – кивнул Генчик. – Наверняка это она виновата. Что за поганый характер!
– Нет, я виноват…
– Ты?! Да ты же в нее по уши… А она небось это… – Генчик артистически повертел задом. – Мисс Простоквашино… А теперь лежит и подушку пропитывает. Иди к нам, мириться будете!
Петя трагически мотнул головой.
– Она мне никогда не простит…
– Что не простит?
– То, что я ей все врал про себя… И тебе врал… Никакой я вовсе не курсант, меня в училище медицинская комиссия не пустила. Я окончил курсы мотористов и вот… тут…
Генчик присвистнул.
Потом сел рядом на корточки.
– Значит… и дуэли не было?
– Не было… – вздохнул Кубиков-Кубриков. – Ничего…
– А зачем ты про все это… сочинял?
Петя съежил плечи. Суетливо переложил на газете железки. Признался шепотом:
– Сдуру… Хочется ведь красивой жизни-то. Вот и придумывал… А вчера признался ей. В порыве искренности…
Генчику стало жаль Петю. Так же, как обиженного судьбой Карасика. Даже сильнее.
– Но так рассказывать… Это ведь тоже талант… – Генчик хотел его чем-то утешить. Подумал и бухнул: – С таким талантом ты, может быть, станешь писателем!
Петя позвенел железками. Пробурчал:
– Черта с два я им стану…
– Главное начать! Ты попробуй!
– Да я уже… пробовал…
– Правда?! – изумился Генчик.
– Ну… вот… – Петя, ежась и не глядя на Генчика, переложил шестеренки и пружинки с газеты на голые доски причала. А газету – рваную и промасленную – сунул Генчику.
Это были «Белорыбинские ведомости».
– Вот… – Петя стеснительно ткнул ногтем в верх страницы. Там было написано: «Творчество молодых. Петр Кубриков. Лепестки ромашки. Рассказ».
– Ух ты!… – И Генчик уткнулся носом.
Рассказ был про любовь. Про то, как двадцатилетний шофер Вася встречает девушку, как по вечерам кладет на ее крыльцо ромашки. Ну и так далее… Вообще-то всякие сочинения про любовь Генчик терпеть не мог. Но Петин рассказ показался ему прекрасным. Тут не в содержании дело! Дело в том, что он именно Пети Кубрикова! Того самого, который сидит рядом на корточках!
До этой минуты Генчик и помечтать не мог, что у него будет друг-писатель. Такой, чья фамилия набрана в газете крупным шрифтом!
– Я же говорил! У тебя же талант!
– Да ну… – зарделся Петя. – А вот еще… Вот здесь.
В углу страницы опять была фамилия: П.Кубриков. А под ней стихи.
Паромщик
Во сне я видел гулкие шторма,Я бредил в детстве книжкой Стивенсона.Звала в дорогу штормовая тьма,Будили душу сладкие муссоны.
Я был уверен: буду жить всегдаВ крутых волнах и океанском громе…Но вот прошли все юные года,И я служу тихонько на пароме.
Жду пассажиров, трубочку курю(Все старые матросы трубку курят)И корабли мальчишкам мастерюНожом, приобретенном в Сингапуре.
Стихи понравились Генчику еще больше, чем рассказ. Правда, чересчур грустные, зато такие, что…
– Прямо за душу берут, – сказал Генчик.
Петя зарделся сильнее.
– Значит… не совсем плохо?
– Что ты! Наоборот!.. А Елена что говорит?
– Да ничего. Она и не знает…
– Не знает?! Ты совсем без головы, да? Почему ты ей это не показал?!
– Не успел я… Понимаешь, я хотел ей все про себя… по-честному. И признался, что не курсант. А она как взвилась!.. «Ты, – говорит, – такое же трепло, как все остальные. Пустая, – говорит, – и никому не нужная личность! Я тебе верила, а ты… ты вероломно эксплуатировал мое доверие…» Ну, может, не совсем так, но в этом смысле. И бегом от меня. Прыгнула в трамвай…
– А теперь лежит и воет, – со сдержанным злорадством сообщил Генчик. – Ладно, пойду.
– Куда?
– Такое мое дело: склеивать ваши разбитые сердца… А ты сиди тут и не вздумай топиться с горя. А то знаю я вас, влюбленных…
– Все равно она меня больше видеть не захочет.
– Потерпи до завтра… В крайнем случае, если очень страдаешь, сочиняй пока стихи про несчастную любовь…
– Издеваешься? – жалобно сказал Петя.
– Да ничуточки! Просто поэтам страдания иногда полезны. Это мне Ленка говорила, когда про Лермонтова учила для экзамена… Может, и тебя когда-нибудь будут изучать в школе.
– Иди ты… – сказал Петя. С грустью, но и с капелькой надежды. Не в том смысле, что будут изучать, а что Генчик устроит примирение.
– Иду, – хмыкнул Генчик. Похлопал Петю по крепкому полосатому плечу, сунул под резинку на поясе газету и пошел. Домой. А по дороге думал о странностях любви, которая так осложняет людям жизнь. А что, если и он, Генчик, попадется когда-нибудь в эти сети? Чем черт не шутит! Вот ведь вспоминается почему-то чуть ли не каждый день та девчонка, что живет в доме над оврагом.
И она словно отозвалась на его мысли:
– Эй, Чайник!
3Генчик не обиделся. Обрадовался.
– Если я Чайник, ты Поварешка!
Она тоже не обиделась:
– Здравствуй!
– Привет!
– Я иду и вижу: кто-то знакомый шагает, синий с горошками.
– А я нарочно это рубашку не снимаю. Чтобы ты издалека разглядела!
Это была такая отчаянная правда, что, конечно же, звучало как шутка.
– Нога-то все еще не вылечилась? – Девочка посмотрела на бинт.
– Это не для лечения! Просто способ, чтобы тетки в трамвае с места не сгоняли!
– Какой ты находчивый! – Не поймешь, с подковыркой она это или с уважением. Наверно, с тем и с другим.
– Ага, я такой! – дерзко согласился Генчик. И вдруг опять засмущался. Завздыхал, глядя в сторону.
– А почему не заходишь? – совсем по-свойски спросила девочка. – Обещал ведь…
– Да все как-то… времени нету.
– Значит, уже не хочешь летать с берега?
– Но там же колючки!
– Да нет никаких колючек! Ты разве не слышал? На той неделе на откос летающая тарелка хлопнулась! А когда улетела – на склоне ни одной травинки. Чистая глина и песок!
– Вот это да!
– Конечно «да»! Я там уже сто раз прыгала… Хочешь?
– Я… хочу!
Девочка взяла Генчика за руку. И он сразу перестал стесняться. И они побежали сперва по Кузнечной, потом через дамбу и вниз по Кошачьему переулку. Желто-малиновое платьице девочки трепетало, как маленький костер.
Скорей, скорей… И – ура! Радость полета, счастливое замирание в груди!..
Девочку звали по-мальчишечьи – Саша. И этим она еще больше понравилась Генчику.
Они раз пять прыгнули с откоса. Потом покачались у нее во дворе на больших качелях. Затем Саша показала коллекцию пластмассовых африканских зверей (такое у нее было увлечение), а Генчик рассказал про город и пружинчиков. Чуть не начал говорить и про капитана Сундуккера, но спохватился: может быть, это нельзя. Ведь капитан – не его тайна, а Зои Ипполитовны.
После этого они еще несколько раз прыгнули с откоса – несмотря на то, что глина была влажная после дождика и прилипала к ногам и одежде.
– Ох и перемазались мы, – сокрушалась Саша, очищая Генчика сзади.
– Ничего, глина сама осыплется, когда высохнет… Плохо только, что в глине какие-то твердые крошки, раньше их не было.
– Это не крошки! Посмотри, это шарики такие, оплавленные! Я же говорю, здесь посадка летающей тарелки была, от нее они и остались! Такие же шарики находят, где Тунгусский метеорит грохнулся, я читала…
Генчик взял в ладонь смесь влажной глины и песка. И правда, в ней попадались гладкие, будто из черного стекла, шарики. Величиной с крупную дробину!
