Владислав Крапивин - Флаг-капитаны

Дядя Витя вдруг замолчал. Испугался, кажется, что увлекся спором, и сказал лишнее.

— Ты извини. Ты, может быть, этого не знал. Не надо было говорить. Но в конце концов ты не маленький.

Очень спокойно Сережа сказал:

— Я это знал. Ну и что? Он все равно был красным конником. А те, кто его обвинил, были сволочи.

— Конечно. Только, если бы он не горячился, он мог бы принести гораздо больше пользы.

— Он горячился потому, что был против несправедливости, — упрямо сказал Сережа.

Дядя Витя помолчал, прошелся по комнате, бухнулся на диван, потянулся. И, будто начиная новый разговор, обратился к Сереже:

— Послушай. Абсолютно хорошей жизни не было и никогда не будет. Всегда найдутся карьеристы и себялюбцы. Может быть, потом их станет меньше, но совсем они не исчезнут. В мире всегда есть добро и зло. И все на свете зло не уничтожить. Поэтому надо рассчитывать силы и жить, как все, а не воевать с белым светом.

— Я не воюю со светом!

— Воюешь. А зря… Кстати, что за сцену ты устроил в кинотеатре «Спутник»? Татьяна Михайловна вспомнила.

— Никакой сцены не было. Просто контролерша одного мальчишку не пускала, маленького. У них там целая группа пришла и девчонка-восьмиклассница, вожатая. Контролерша стала считать, а со стороны тоже лезут, толкаются. Кто-то из безбилетников проскочил, вот на того мальчишку билета и не хватило. Он заревел, а она все равно не пускает. Я говорю: «Он же вместе со всеми, он не может быть безбилетным». Контролерша давай кричать…

— Зачем тебе нужно было вникать в это дело? У мальчика была, вожатая.

— Да ну… вожатая. Сама чуть не ревет… Я тогда пошел к администратору.

— И добился чего-нибудь?

— Добился… Жуликом обозвала и обещала в школу позвонить. Я говорю: «На здоровье». Пошел и отдал тому парнишке свой билет. При чем же здесь сцена?

— Очень благородно, — сказал дядя Витя. — Но что от этого изменилось в мире?

— В мире? Я не знаю… Он обрадовался.

— Мир обрадовался твоему благородному поступку?

— Мальчик обрадовался. Побежал в кино.

— А ты остался без билета, — усмехнулся дядя Витя. — Нет, я понимаю, билет не потеря. Но ведь каждый раз так поступать не будешь.

— Это было всего один раз, — раздраженно сказал Сережа. Ему стал надоедать разговор. Пустой какой-то.

Дядя Витя, кажется, решил переменить тему:

— Пока тебя не было, приходил мальчик, твой товарищ. Митя, кажется… Мы с ним посидели, побеседовали. Он рассказывал о клипперах. Прекрасный знаток. И очень интересные вещи говорил. Оказывается, клиппера не спорили с морем, не вспарывали волны. Они вписывались в морскую стихию — как бы сами делались частью океана. Летели вместе с ветром. И это было прекрасно, гармонично… Вот и человек должен так же вписываться в общую жизнь, не вспарывать ее своим характером, как форштевнем. Должен поверить жизни, как парусник волнам и ветру. Тогда ему бури не страшны. И гордости и красоты он тоже не потеряет.

Сережа вспомнил большую фотографию в Митиной комнате: английский клиппер «Катти Сарк», летящий среди белых гребней и облаков! Это было здорово!

И все-таки… «Одно дело — корабли, другое— люди, — подумал Сережа. — И, кроме того, Митька сам говорил, что попутный ветер не всегда самый лучший».

— Неправда, — сказал он. — Корабли ходили и против ветра.

Дядя Витя победно улыбнулся.

— Ходили. Но не в лоб, дорогой мой. А вот так! — Он ладонью выписал в воздухе змейку. — В лавировочку, в лавировочку.

Сереже стало обидно за Митины корабли.

— Они не виноваты, — сердито сказал он. — У них были только паруса. А человек больше похож на корабль с турбиной. Он может идти, как хочет.

Дядя Витя присвистнул:

— Ну, брат, да ты прирожденный оратор. И спорить с тобой трудно. У тебя целая философия.

Сережа пожал плечами.

— Я не знаю, что такое философия. Мы еще не проходили.

— Еще придется проходить, — пообещал дядя Витя. — В вузе без этого не проживешь.

— В вуз я могу и не попасть. Из-за характеристики, — поддел Сережа. — Вы уж скажите мне сейчас, что это такое.

Дядя Витя, видимо, решил, что шор надо кончать. Он даже обрадовался вопросу: можно поговорить о другом.

— Видишь ли… Философия… У нее много определений… Но если говорить проще, это общие законы развития природы, общества, мысли. Особенно это важно для жизни людей. Для всех и для каждого…

«А в жизни случается всякое», — вспомнил Сережа. Вспомнил солнечный зал, Димкины сияющие глаза, хрипловатый голос директора…

Он перебил дядю Витю:

— Скажите, а у Ленина тоже была философия?

Дядя Витя умолк на секунду и тут же вдохновился, как оратор, услышавший из зала интересный вопрос:

— А как же! Вот ты станешь постарше…

И опять Сережа перебил его:

— Постарше — это потом. А я сейчас хочу знать: по этой философии разрешается, чтобы вот так, — он помотал в воздухе ладонью, — в лавировочку?

Дядя Витя долго молчал. Он смотрел на Сережу сначала растерянно, а потом с интересом.

— Ну, дорогой мой… — начал он в конце концов. — Надо бы тебе стать немного поскромнее. Сравнивать себя с гениями…

— Я не сравниваю, — тихо сказал Сережа. — Только вот, знаете, есть такая организация — юных ленинцев. Сегодня в нее Димку принимали. И меня когда-то приняли. Мы обещание давали. Понимаете?

И он вышел из комнаты.

Поздно вечером, за ужином, дядя Витя, поглядывая на Сережу, сказал:

— Сергей сегодня разгромил меня в философском споре. Блестяще. Если он сражается на рапирах так же, как спорит, его ждет олимпийское будущее.

— Будущее — это ладно, — откликнулся папа. — А как дела в настоящем? В частности, с алгеброй? По-моему, давняя и единственная пятерка не внесла существенных изменений?

— Не внесла, — признался Сережа. — Я учу, учу, говорю: «Спросите», а меня не спрашивают.

— «Не спрашивают», — хмыкнул отец. — Раньше бы учил! В философских спорах побеждаешь, а в простых уравнениях, как корова в болоте… Вот не пущу в Севастополь, будешь знать.

Это он, конечно, просто так сказал, но Сережа все-таки слегка испугался.

— Что ты, папа! Я же зубрю изо всех сил.

— Мы вместе позанимаемся, — пообещал дядя Витя. — А что касается спора… Кое в чем, Сергей, ты все-таки не прав. Нельзя высокие принципы применять к жизненным мелочам. А ты, дорогой мой, в каждую стычку рвешься, как на штурм Зимнего.

Сережа не ответил. Он вспомнил, что алгебра в самом деле еще не готова, а завтра Антонина Егоровна может спросить.

Кроме того, надо еще просто посидеть и подумать. Вспомнить весь день. Есть в этом дне случай, который как заноза. Скандальный разговор с Гармашевой. Зря он с ней связался, глупостей наговорил всяких. Конечно, сама виновата, но в прежние дни Сережа даже не стал бы с ней спорить. Просто обошел бы молча. А сейчас что-то не так…

После майских праздников зацвела черемуха. Взрослые говорили, что, когда она цветет, приходят холода. Но на этот раз черемуховый цвет кипел среди буйного лета.

Сережа и Генка давно забросили школьные пиджаки и ходили на уроки в форме «Эспады». Никто им больше не говорил ни слова. Но когда в форме барабанщиков появился Димка, снова грянул скандал. Дежурная учительница поймала Димку в коридоре и доставила к директору.

— Полюбуйтесь, Анатолий Афанасьевич! Ведь есть же общешкольная форма, а они ходят бог знает в чем! Как в пионерском лагере!

Анатолий Афанасьевич глянул на Димку — маленького, взъерошенного и непокорного. И кончил спор одной фразой:

— Да пусть ходят, жалко, что ли. — А потом добавил, пожав плечами: — Зачем им жариться в такую погоду в сером сукне? Есть же пионерская форма, никто ее в школе не запрещал.

То ли после этих слов, которые разнес Димка, то ли потому, что приближался пионерский праздник, школа расцвела белыми и синими рубашками, голубыми октябрятскими жилетами, разноцветными «испанками».

Дня за четыре до праздника Сережу остановил в коридоре Димка.

— На парад пойдешь? — ревниво спросил он.

— Едва ли, Дим. От дружины сводную колонну собирают, шестьдесят четыре человека. Восемь на восемь, коробка. Да еще знаменная группа. От нашего класса всего пять человек идут.

— У нас вообще никого не берут, — огорченно сказал Димка. — На смотре строя и песни мы лучше всех ходили, а все равно не берут.

Сережа спешил домой: с дядей Витей они договорились посидеть над переводом американской статьи о раскопках в Боливии. Как утешить Димку, Сережа не знал. Хлопнул его по плечу, сказал торопливо:

— Да ладно, не горюй. У тебя все впереди. — И пошел было к лестнице.

— Сережа… — окликнул Димка. Окликнул так, что стало ясно: скажет что-то серьезное.