Юрий Збанацкий - Тайна Соколиного бора
Из школы вышел Лукан, важный и спокойный, как будто ничего не произошло. Ученики подозрительно смотрели на его руки, сторонились. Но, очевидно, Лукан пока не собирался применять розгу. Он вежливо поздоровался с учительницей и совсем мирно дал ученикам «домашнее задание»:
— «Отче наш» на завтра чтоб знали назубок!
Но уже на уроке Любови Ивановны ученики забыли обо всем. Тимка не сводил глаз с учительницы, чувствуя себя опять в настоящей школе. Тихим голосом она читала рассказ.
…Опустошенный французский город. Наступают немцы. В городе — голодные, испуганные люди. Два француза-рыбака пробираются на речку.
Тимке вспомнились те дни, когда он с Саввой и Мишкой в тихие летние утра ходил на речку, как прыгали гусиные поплавки на мелкой утренней зыби, как извивалась серебристая рыба, пойманная на крючок.
…Двух рыбаков задержали немцы. Испуганные и смущенные, они стояли перед немецким офицером; в их сачках билась пойманная рыба. Раздались выстрелы, и невинные рыбаки упали, как подкошенные…
Тимка видит — бежит по лугу и падает, как подкошенный, Савва, видит Саввину мать на виселице. Глаза Тимки наполняются слезами.
— Ребята, это рассказ из французской жизни писателя Мопассана. Кто перескажет содержание? — обратилась Любовь Ивановна к классу.
Ребята молчали.
— Не поняли, должно быть?
Поднялся круглолицый.
— Как тебя зовут?
— Николай.
— Хорошо. Ты хочешь пересказать нам содержание?
— Я могу… Но хочу спросить…
— Что тебе, Николай?
— Победили ли тогда немцы французов?
Учительница на мгновение задумалась, казалось — растерялась. Десятки пытливых детских глаз впились в нее.
— Сначала да. Но потом их оттуда выгнали, — говорит учительница. Потом добавляет. — Но мы с вами политикой не интересуемся. Мы просто учимся… Пересказывай, Николай, содержание!
В глазах Тимки учительница выросла до небес. «Так это же своя, советская! — думал он. — Политикой не интересуется, а читает вон какие рассказы!»
— Захватчиков всегда били! Зарвутся, а потом их же и бьют, — прошептал Тимка.
— А ты откуда знаешь? — недоверчиво спросил Николай.
— Из истории, — сказал Тимка.
На уроке письма Любовь Ивановна раздала ученикам по листку бумаги и вызвала одного к доске. Он писал под ее диктовку:
— «Приближается великий праздник…»
Николай задвигался на парте, прошептал Тимке:
— Через пять дней Октябрьские праздники.
Тимка был уверен, что не о подлежащих и сказуемых напоминала Любовь Ивановна ученикам, а именно об этом, самом важном…
Афиноген Павлович без всякого вступления велел решить несколько примеров. Задал из старинного сборника задачу: кто-то кому-то продал из своего магазина оптом несколько штук сукна, много аршин ситца и впридачу столько-то пудов и фунтов чая…
Перед глазами Тимки эти «кто-то», старые и покрытые плесенью, перебрасывались аршинами, шелестели ситцем, принюхивались к пачкам чая, который зацвел на темных полках. Тимка сладко зевнул.
Но вот учитель положил сборник на стол. Он диктовал задачу по памяти:
— «В одном селе было пятьсот шестьдесят дворов. Кто-то сжег четыреста двадцать дворов. Нужно узнать, какой процент дворов уцелел в этом селе».
Теперь этот «кто-то» не был старым и заплесневевшим. Живым и ощутимым вышел он на школьное крыльцо, в высокой фуражке, с красным лицом и оловянными глазами, тупо посмотрел на Тимку, пожевал сухими губами сигарету и плюнул прямо перед собой. Это был тот, кто сжег Тимкино село.
Уроки Любови Ивановны и Афиногена Павловича стерли в памяти ребят следы от урока закона божьего.
В городе
На товарной станции стоял крик и шум. Со всех сторон сгоняли сюда скотину: коров, свиней, овец, в больших ящиках везли кур. Ревели коровы, визжали свиньи, блеяли овцы. И над всем этим гамом раздавались отрывистые выкрики гитлеровцев, громкие голоса полицаев.
Василек, приехавший сюда с людьми, которым староста поручил сдать на станции скот, долго наблюдал за этой суматохой. Мрачным взглядом проводил он в вагоны сивых быков и коров. Потом неторопливо направился в город.
Он проходил по знакомым улицам и не узнавал их. Город стал неприветливым, грустным и малолюдным. Василек нарочно пошел по той улице, где стояла средняя школа, в которой он учился. Еще издали он увидел, что у подъезда школы сновали фашисты.
Василек перешел на другую сторону.
Ему было не по себе: казалось, что все взгляды прикованы к нему, что уже все догадываются, кто он и зачем пришел сюда. Он чувствовал чей-то взгляд на своем затылке, будто кто-то шел за ним следом. Василек делал усилия, чтобы не оглянуться, но все же время от времени инстинктивно поворачивал голову назад. Ничего подозрительного не было.
Немцы уже успели дать центральной улице свое название. Здесь было оживленнее: прохаживались чванливые офицеры, залихватски козыряли полицаи, ловко выгибаясь перед хозяевами. Мальчики, сидевшие на земле, подобрав ноги, наперебой зазывали прохожих почистить обувь:
— Чистим, чистим, натираем!..
— Черный и желтый крем, вакса высшего сорта!..
— Сапоги натер до блеска — жизнь становится чудесной!..
Василек прожил в городе целый год, но никогда не слышал подобных выкриков, не видел ребят за таким занятием. Он присматривался к мальчишкам, которые ловко перебрасывали в руках щетки, ругались друг с дружкой. Один из них показался Васильку знакомым. Это был низкорослый паренек с черными, как сажа, руками, с пятнами ваксы на лице. Когда Василек поравнялся с ним и паренек поднял глаза, они узнали друг друга. Василек поспешно отвел взгляд в сторону, но тот громко позвал:
— Васька! Ты что же загордился? Старых друзей не узнаешь? Здорово!
Василек остановился:
— Здорово, Сергей!
Чистильщик сапог уже поднялся на ноги, подошел к Васильку. На Сергее была не по росту большая, засаленная фуфайка, огромные солдатские сапоги и ученический помятый картузик. Они учились вместе. Сергей был самым младшим в классе, но самым задиристым.
— Ты откуда, деревенщина, взялся? — спросил Сергей, пожимая Васильку руку.
— А что? Только тебе быть в городе? — добродушно ответил Василек.
— Пускай он провалится, этот город! Это гроб! Жрать, браток, совсем нечего. День чистишь — кусок хлеба из проса не купишь. У вас там, в селе, наверное, рай?
— Приходи, посмотришь. У нас булки с маслом…
— Эх, булки!.. — вздохнул Сергей. — Эти черти пузатые едят булки.
Он искоса взглянул на фашистов, которые важно прохаживались по тротуару. Василек вопросительно посмотрел на Сергея: выпытывает он или притворяется? Но в глазах Сергея, ярко блестевших на худом грязном лице, сверкали искорки настоящей, неподдельной ненависти.
— Ну, как ты живешь? — спросил снова Сергей. — Привыкаешь к новым порядкам?
— Привык, — вздохнул Василек. — А ты что же, в школу не ходишь?
— А ты не видел школы? — оживился Сергей. — Жандармерия там. Парты побили, библиотеку сожгли…
— Ты что же, сапоги фрицам чистишь? — спросил Василек.
Сергей уловил в этих словах пренебрежительную нотку, но нисколько не обиделся:
— Чищу! Мать, брат, больна. С голоду сдохнешь. Хоть волком вой! На моем месте каждый бы чистил.
И в этих словах Василек почувствовал жалобу и упрек себе.
Помолчали.
— Ну, я пойду, — заспешил Василек, вспомнив, что не время бить баклуши, хоть и встретился со старым товарищем.
— Уже идешь? — жалобно спросил Сергей. Он даже руку протянул Васильку, как будто хотел задержать его хоть на минутку.
Васильку стало жаль товарища. Теперь только он по-настоящему рассмотрел его измученное лицо, беспокойный взгляд и вспомнил прежнего, веселого и неугомонного Сергея. Захотелось чем-нибудь помочь ему. Впоследствии он может быть хорошим другом в борьбе. А может, уже сейчас борется! Вон какими глазами смотрит на немцев… Но как ему скажешь об этом? В таком деле лучше помолчать, присмотреться.
— Приходи в село! Теперь многие ходят, зажигалки продают. Поможем…
Сергей вздохнул:
— Эх, если бы мать поднялась на ноги, то я б…
Заметив, что Василек собирается идти, он торопливо сказал:
— Подожди, я провожу тебя немножко.
Он сложил принадлежности для чистки в ящик, поручил приглянуть за ними соседу и догнал Василька.
— Чистим, — сказал он и хитро прищурил глаза.
Василек понял, что Сергея что-то мучило. Товарищ хотел сказать о чем-то и, видно, не решался, а только смотрел таким виноватым взглядом, как будто совершил какой-то проступок.
— Ну что же, если нужно… — сказал Василек без осуждения.
Но глаза у Сергея гневно вспыхнули:
— Нужно?! Ты думаешь, что Сергей продался, фашистам сапоги лижет? Вижу, что ты так думаешь… — И, оглядываясь, прошептал: — Так знай же, как мы чистим, — только смотри, не будь шкурой.
