Владислав Крапивин - Тень каравеллы
По вечерам, в постели, я мечтал о мести. Я представлял, как закалкой и упражнениями добьюсь удивительной силы. Мускулы у меня сделаются как у борца. Я каждый день буду лупить Тольку (нет, даже два раза в день!), и он на коленях станет просить прощения. Будет ползать и умолять, чтобы я не лупил его так часто.
Но дело было не в мускулах. Толька был, пожалуй, не сильнее меня. Он подавлял меня безудержным своим напором, полной уверенностью в победе. Несколько раз он все же навязывал мне открытую драку, и я ничего не мог сделать. Раза два успевал ткнуть перед собой кулаками, а потом, прижавшись к забору, закрывал лицо, а он молотил меня, пока его не оттаскивали.
– Не могу я человека по лицу бить, – объяснял я ребятам. – Ну, не могу, и все! А он этим пользуется!
И ребята, кажется, верили. Но я врал. С величайшим удовольствием я врезал бы кулаком по Толькиной физиономии, но меня удерживал страх. Я боялся, что, получив крепкий удар, Толька совсем осатанеет и превратит меня в котлету.
Два года назад меня так же изводил Ноздря. Но он был старше на пять лет, и я не стыдился, что боюсь его. А сейчас… Лучше и не говорить.
Смешно было думать, что Засыпин отдаст подшипник. Я и не собирался просить. Наоборот, старался не встречаться с Толькой. К самокату я охладел. Искать новое колесо было слишком хлопотно. В общем, я остался с той самой фигой, которую нарисовал Толька. Недаром говорят, что краденое добро не приносит удачи.
Я вспомнил эти слова, вычитанные в какой-то книжке, и вздохнул даже с облегчением. Потом закинул за сарай приготовленные для самоката доски.
Дыра в заборе была забита новой желтой доской. С той стороны. И Майку я больше не видел.
Новая встреча случилась только через неделю, когда были уже каникулы.
Я гонял по тротуару колесо.
Сейчас уже не встретишь такую игру. Велосипеды-подростки и фабричные самокаты на пузатых колесах вытеснили ее из ребячьей жизни. Иногда только можно увидеть малыша-дошколенка, бегающего за пестрым обручем по садовым дорожкам. Но это совсем не то.
А в те годы у каждого из нас, мальчишек, был верный железный спутник: колесо-гонялка. И каталка была. Это длинная толстая проволока с особым крючком на конце. Каталкой подталкивали колесо и управляли им. Кое-кто не расставался с колесом целыми днями. Идет мальчишка в очередь за хлебом или на базар: в одной руке сумка, в другой – каталка, и бежит впереди колесо, жужжит, касаясь крючка. Прохожие спокойно уступают дорогу: дело обычное.
Колеса были разные: обручи от маленьких бочек, кольца от каких-то механизмов и даже чугунные конфорочные круги от печных плит. Я владел плоским и широким кольцом от неизвестной машины. Внутренний край его был в мелких зубчиках. Очень удобно было тормозить: подцепишь каталкой – и намертво. Такие тонкие колеса любил не каждый: они легко проваливались в самые узкие щели тротуара. Но я мог прогнать кольцо по любой досочке и щелей не боялся.
Сейчас колесо заменяло мне самокат. Я присвоил ему имя «Олень», и мы носились от угла до угла. Ветер легко шуршал у щек, тротуар пружинил, колесо звенело, и жить было весело. Несмотря даже на Тольку.
Пробегая мимо Майкиных ворот, я украдкой поглядывал на них. Калитка была заперта, но я думал, что, может быть, Майка смотрит на меня в дырочку. А вдруг в самом деле смотрит?!
И наконец я добегался!
Получилось почти так, как я недавно мечтал. Ведь вперед-то я не смотрел, и колесо все-таки угодило в щель. Каталка зацепилась за кольцо, нога – за каталку, и я на полной скорости «сбрякал» на тротуар.
Ох и крепко же я стукнулся! Несколько секунд я лежал. Голова гудела. Потом, кряхтя, поднялся, сел и (представьте себе!) увидел Майку. Она шла ко мне по тротуару, и рядом с ней шел высокий старик с подстриженными усами.
Подняться на ноги я еще не мог и сделал вид, что полностью занят своими ссадинами.
Они подошли.
– Однако целый, – с некоторым удивлением заметил старик. – Руки и ноги на месте. И слезы не каплют. Если не каплют, значит, все в порядке. Так? – спросил он у Майки, а не у меня.
Майка хмыкнула и промолчала. Я из-под опущенных ресниц следил за ними. Старик это заметил.
– Интересно, – сказал он опять Майке. – Видать, это наш сосед. А не он это доску-то отломал?
Майка жалостливо посмотрела на меня и улыбнулась.
– Ну что ты, дедушка! У него и силенок-то не хватит. Другой оторвал, большой и белобрысый.
Дед усмехнулся:
– Тогда я пошел. А ты?
– Иди, – сказала Майка. – Я скоро приду.
И чего ей надо? Шла бы вместе с дедом…
– Ну? – с интересом спросила Майка. – Что же ты не закинул его на трубу?
Она смотрела на меня даже без ехидства, а так, как смотрят взрослые на маленьких болтунов. И чуть улыбалась.
– Еще издевается! – мрачно сказал я. – Тут у человека рана такая…
Вывернув локоть, я показал «рану».
– Ой, беда… – насмешливо откликнулась она. – Плюнул бы на подорожник да прилепил бы. Вот и все.
Нет, она не собиралась отрывать подол и торопливо перевязывать мои царапины. Не думала ронять прохладные слезинки и шептать ласковые слова.
Я сердито встал и с лязгом подцепил на крючок «Оленя».
– Обойдусь без твоих подорожников.
После этого надо было уходить. Гордо и независимо. Так, чтобы у нее от позднего раскаяния защемило сердце. Но у меня так не получилось. Боком и медленно я сделал первый шаг.
– Думаешь, мне жалко, что ли, было ту доску? – вдруг спросила она. – Просто не люблю, когда нахальничают.
– А я нахальничал?
Майка прищурилась:
– А зачем без спросу начал отрывать?
Любовь любовью, но кто же стерпит такие возмутительные слова?
– Без спросу! У тебя спрашивать, да!?
– А у кого? Раз это наш забор…
– Ваш?!
– А чей?
Ну, что я в ней нашел, чтоб влюбляться? Треснуть бы каталкой по лбу, тогда узнала бы. Но нельзя трескать девчонок железными каталками. И я решил убить ее презрением.
– Ты, наверно, по правде дура, – сказал я. – Ну, пускай это был бы ваш забор. Мне, значит, надо было прийти и спрашивать: «Можно, я досочку оторву?» Что я, поленом стукнутый?
Майка была теперь не насмешливая, а даже немножко грустная.
– А ты бы все равно не пришел, – негромко сказала она. – Ты не знаешь, как у нас калитка открывается. Там надо за шнурок дернуть.
– Ну и дергай свой шнурок, – пробормотал я.
Она еще помолчала, отвернувшись, посмотрела зачем-то на свою калитку и тихо спросила:
– А хочешь, покажу, как открывается?
– Больно надо… Я к вам не собираюсь.
– Ну, а если… А вдруг пойдешь?
– Доски просить, да? Мне они больше ни капельки не нужны.
– Ну… а если просто так? – сказала она, глядя в тротуар.
– Зачем? – охрипнув от неловкости, спросил я.
– Ну, так… Поиграть…
Я подавил смущение и хмыкнул:
– »Поиграть». Как играть-то?
– Ты разве никак не умеешь? – спросила она и глянула опять слегка насмешливо.
Я сказал обидчиво:
– Я-то по-всякому умею.
– А в «чапаевцев»? – И она пощелкала пальцами, будто гоняла по шахматной доске круглые деревянные шашки, которые изображали в игре всадников.
– Ха! – сказал я. Она, девчонка, еще спрашивает меня об этой игре!
– Давай? – сказала она.
– Ну, давай, – небрежно согласился я. – Только гонялку домой отнесу.
Мы подошли к ее калитке. Майка показала, как дергать шнурок, и ушла. А я должен был отнести колесо.
Но сразу домой я не пошел. Я прижался носом к забору и смотрел в дырку от сучка вслед Майке. Как она идет к своему крыльцу. Вот она поднялась по ступенькам. Вот остановилась. Стоит и водит пальцами по перилам, будто что-то рисует…
Я оторвался от забора, потому что почувствовал спиной неприятный взгляд.
На тротуаре стоял Толька. Он молча рассматривал меня и лениво шевелил за щекой языком. Щека от этого вздулась и неприятно двигалась.
Я растерялся и, кажется, покраснел.
– Ну, че, Клямпик, – сказал Толька ехидно и без улыбки, – за невестой подглядываешь? Смотри-ка, весь нос в занозах. И пузо.
Ух, как я его ненавидел в этот миг! Его косую белобрысую челку, беспощадные табачные глаза, его большие прозрачные уши и тонкий безжалостный голос!
И он знал, что я его ненавижу. И знал, что моя ненависть беспомощна, потому что я боюсь.
– Гнида! – сказал я со слезами. Плюнул в него и побежал. И побежал сейчас, пожалуй, не из-за страха, а из-за отчаянной и жалкой обиды, из-за злости на себя.
Он не гнался.
Дома я успокоился. Ну и пусть, решил я. Пусть насмехается. Пусть всем говорит, что мы – жених и невеста. А мы все равно будем играть с Майкой. Всегда! Назло!
Я отдышался, кинул в угол колесо и каталку, потом высунулся в окно: ушел ли Толька?
