Мальчик со шпагой. Трилогия - Владислав Крапивин
Борис Герасимович сказал, что ни в коем разе.
— С какой стати? Сроду не был начальником. У меня и диплома нет, со второго курса поперли за нестыковку с профессорами…
Неудачник сообщил, что дипломированных специалистов, которые не знают, за какой конец брать отвертку, на заводе пруд пруди. Но ведь кто-то должен и работать…
— Борис Герасимович, каждому хочется жить, как удобнее, но завод-то… Кто его будет вытаскивать на новые рубежи? Вы ведь на «Металлисте» с юных лет, он вам не чужой…
— Мысль ясна, — скучным голосом отозвался Словуцкий. — Надо посоветоваться с женой…
— Конечно, конечно…
Словкина мама рассудила, что предложение выгодное.
— Думаешь, будут больше платить? — усмехнулся Словкин папа.
— Не в этом дело. Поскольку завод набирает обороты, проставь директору условие: пусть организует ПТУ для бесприютных выпускников детдома. Олег Петрович мается с этой проблемой: куда девать ребят, когда они уходят от него? Никто не хочет брать… Пусть будет училище с общежитием…
— Знаешь, куда Неудачник меня пошлет?
— Ну и пошлет. Скажешь «нет так нет».
На следующий день Борис Герасимович бесхитростно (ибо порой бесхитростность лучше всякой дипломатии) начал излагать директору идею об училище.
Директор не послал.
— Дак дело-то само просится, думаем уже… А ваше предложение еще раз говорит о руководящем таланте!
Словкин папа признался, что предложение не его, а жены.
— У вас изумительная жена! Она педагог?
— Она бухгалтер в Театре эстрады. А педагог — это ее знакомый, тот самый директор детдома в Октябрьском. Когда-то он был руководителем детской мушкетерской компании под названием «Эспада». Людмила, жена моя, там тоже занималась, правда уже в другие годы. Ну, через общих знакомых нашли друг друга…
— Борис Герасимович, а как зовут директора детдома? — странным голосом спросил Неудачник.
Словкин папа сказал.
— Боже ж ты мой… А я и не знал, что он здесь, рядом. Сам-то проторчал в Ростове аж двадцать лет, — выговорил директор «Металлиста», бывший Андрюшка Ткачук, известный в «Эспаде» семидесятых годов, как человек, постоянно набивающий себе шишки…
…— Ваша «Эспада» это просто мафия какая-то, — сказал отец маме вечером.
— Конечно. В хорошем смысле… Ты согласился?
— А что было делать? Он же обещал училище…
2
Словко пошел за коробкой на балкон. Здесь было просторно — балкон широченный. Двухэтажный кирпичный дом, где жил Словко, (и еще несколько соседних) завод «Металлист» построил в шестидесятые годы, для своих рабочих и служащих. Это были просторные дома с высокими потолками — не то, что панельные пятиэтажки, которые начинали строить в ту же пору. Когда-то здесь получил трехкомнатную квартиру папин отец, Словкин дед, (которого Словко не помнил). Теперь в просторных комнатах обитали втроем. Недавно завод предлагал отцу: можно сделать обмен, переехать в новый дом, поближе к центру. Мол, поможем, посодействуем… На семейном совете решили: от добра добра не ищут. Дом еще прочный и теплый, а в жаркие дни толстенные кирпичные стены хранят прохладу. Двор — зеленый и тихий. Словкина школа — совсем недалеко. Да и трамвайная остановка поблизости. А обмен и переезд равен, как известно, «землетрясению и двум пожарам».
Словко отыскал коробку между кадушкой для квашеной капусты и корзиной с остатками проросшего картофеля («Ох, скоро придется пилить на рынок…»). Выволок ее — большущую, из-под пылесоса — на середину балкона…
Сколько здесь было всего! «Исторические экспонаты» разных лет его, Словкиной, жизни. Большой пластмассовый лягушонок Вова («Привет, старик, не скучаешь тут?»). Груды солдатиков (одно время устраивали с Жеком парады, потом надоело). Разобранный телефонный аппарат. Рассыпанные детали «Лего». Новогодняя маска лисенка. Пластмассовый парабеллум (подарили мамины знакомые на день рожденья, в девять лет). Недостроенная модель гафельной шхуны. Строили вдвоем с Жеком, а когда он уехал… какое там строительство в одиночку.
Олег Тюменцев, Оле-жек, Жек… Он пришел в «Эспаду», когда им со Словко было девять лет. Он не хотел туда идти, мама привела почти насильно: услышала от знакомых, что «есть такая прекрасная детская организация». Он смотрел настороженно, заранее готовясь к обидам и всяким испытаниям. И… встретился со Словко глазами. Улыбнулся, будто извиняясь: я, мол, не собирался сюда, но что поделаешь… Словко Словуцкий — тогда уже с нашивками подшкипера, с двумя парами звездочек на берете, которые говорили о четырехлетнем стаже — не понимал, как можно чего-то бояться в отряде. Однако новичок боялся, и это опасение надо было разогнать, потому что в глазах кудрявого мальчишки была такая просьба. К нему, к Словко. И… было в глазах еще что-то… как магнитики…
Словко двумя ладонями взял новичка за локоть:
— Пойдем, я тебе все покажу…
Бывают крепкие товарищи, и таких в «Эспаде» всегда сколько угодно. Но… однажды появляется самый-самый, и удивляешься: как я жил без него раньше?
Родители перевели Жека в класс, где учился Словко. Через полгода Словко доказал барабанщикам, что Жека надо принять в их группу (да они и сами видели). После первой парусной практики Жек стал подшкипером. Они ходили в одном экипаже, на «Оливере Твисте». Они читали одни и те же книжки (часто вместе, на скрипучем диване в комнате Жека). У них было множество общих дел…
И ни разу в жизни они не поссорились. С Жеком это было нельзя. И соврать было нельзя. И даже просто схитрить… Он не обижался, не упрекал, он просто смотрел.
Год назад Жекиного отца, подполковника Тюменцева, перевели служить «за край земли», в Калининград. Лишь тогда, впервые в жизни, Словко понял, что такое великая печаль …
Жек писал, что город интересный, как заграница. По каналу ходят морские корабли, Балтийское море рядом. А на реке стоит почти настоящий парусник. Только все же не настоящий, потому что в нем ресторан… Жек записался в детскую парусную секцию, но большой радости от этого не было. Крохотные «оптимисты», на которых там ходили мальчишки, были по сравнению с «марктвенами» все равно что картонная коробка рядом с «Крузенштерном»… Да и тренировки велись не на открытой воде, а в огороженном бетонной стенкой бассейне. Это когда рядом целая Балтика!..
На двенадцатом году людям не к лицу открытые слезы, но в
