Эйлис Диллон - Лошадиный остров

Подол рубахи у него был полон моллюсков. Но мы не стали их есть, несмотря на голод: такие они были холодные и неаппетитные на вид. Пэт пустил их обратно в воду, и они дружно забулькали, радуясь освобождению.

Море лежало спокойное, серо-голубое, как выцветший ситец. Вдали тянулась гладкая полоса течения. По ней плыл парусник, который казался птицей, потому что границы между морем и небом нельзя было различить. Судя по солнцу, было часов около восьми утра. Мы с Пэтом подумали, нет ли поблизости дома, где горел бы очаг, вкусно пахло хлебом, где нас угостили бы молоком, дали сухую одежду и откуда можно было бы сообщить на Инишрон, что мы живы.

— Наши, конечно, думают, что мы утонули. Ведь полиция Клифдена уже наверняка сообщила на Инишрон, что мы до них не добрались.

Хотя нас тревожила судьба наших спутников, мы до сих пор не обмолвились о них ни словом. И тут я рассказал Пэту о своих подозрениях: никакие они не полицейские, а сообщники Майка Коффи. Мои слова как громом поразили Пэта. Разговаривая, мы не заметили, как вышли на траву. Повернувшись к морю, Пэт угрюмо проговорил:

— Так ты говоришь, родные могли бы никогда больше не увидеть нас? Что мы чудом остались живы во время шторма? И что мы могли вообще никуда не ездить с этими мошенниками?

— Да, по-моему, все именно так. Я это сообразил, когда был в кабине. Но раньше не было никакой возможности сказать тебе об этом.

— А я-то им про Майка Коффи все выложил! — Пэт покачал головой, удивляясь самому себе. — Ты тогда был в кабине. Я им говорю: Майк наверняка знает кое-что о табуне на Лошадином острове. А они отвечают: вот бы никогда не подумали на Майка. Ты, говорят, сообразительный малый. Даже поблагодарили меня и прибавили, что у Майка такая шхуна, что он может плавать куда угодно и кого угодно возить. Вот уж они, наверное, посмеялись надо мной! Но я надеюсь… хотя нет, нет, никому не пожелаю такой смерти. А если они спаслись, то думаю, после этой ужасной ночи им неповадно будет впредь заниматься своими грязными делишками.

Я рассказал Пэту, как тощий задержал в своей ладони мою ногу и меня чуть не смыло за борт. Даже сейчас, пережив еще более страшные минуты, я не мог без содрогания об этом вспомнить.

Полоса дюн, поросших короткой травой, тянулась далеко вглубь. Мы пошли напрямик и чуть ли не на каждом шагу натыкались на кроличьи поселения. Они все походили одно на другое: около десятка маленьких круглых входов в нору и кружево следов, ведущих внутрь и наружу. Тут и там виднелись совсем свежие следы маленьких лапок. Но нигде ни разу не мелькнули ни настороженные ушки, ни белый хвостик-пушок. Как странно: сейчас под землей сидели крошечные дышащие комочки и ждали, когда незваные пришельцы уйдут и можно будет выйти без опаски под открытое небо и снова приняться за кроличьи дела.

Казалось, мы шли уже тысячу лет, но вот наконец взобрались на песчаный холм, и перед нами открылась ровная дорога, уходящая вдаль. Мы совсем ослабели от голода и ночного кошмара и сели на траву набраться сил перед последним броском. Неподалеку виднелся крошечный белый домик у самой дороги. Я как сейчас его вижу: стоит к дороге торцом, а вокруг огромное невозделанное поле, огороженное так тщательно, точно оно служило загоном для беговых лошадей.

— Гляди, дымок вьется, — сказал Пэт. — Значит, в доме кто-то есть.

Действительно, из трубы шел дым, но очень слабый, не больше, чем от трубки курильщика. В миле или немного дальше на восток виднелись еще дома, побольше. Гряду дюн от домика отделяла вересковая пустошь, усеянная валунами и поросшая кое-где папоротником. Сразу за домом темнело свежевскопанное картофельное поле. В одном углу усадьбы зеленела лужайка, на ней паслась одинокая черная корова.

Отдохнув, мы пошли дальше. Спустились по склону и ступили на дорогу, запорошенную белым прохладным песком. Вскоре песок сменился шелковистой травой, и земля под ногами мягко запружинила. Дорога привела нас прямо к дому. Мы остановились на лужайке, заросшей густой травой у самого входа.

Нижняя створка двери была закрыта. Пока мы стояли и разглядывали дом, из глубины комнаты появился человек и удобно облокотился на нижнюю створку. Он был худ, крепок, жилист, как терновый куст. Его лицо и ладонь, сжимавшая чашечку старой глиняной трубки, были цвета копченой селедки. Маленькие глазки глядели прищурясь сквозь очки в стальной оправе, и в них светилась спокойная мудрость дедов и прадедов. Он пристально оглядел нас с головы до пят, наше еще не просохшее платье, подернутые солью волосы. И заговорил; голос его звучал приглушенно и немного хрипло, как у людей, которые почти все время молчат.

— Вы пришли из моря, — сказал он. — Ваша лодка затонула во время шторма.

Мы кивнули. Человек удобнее облокотился о дверь.

— Вот еще одно доказательство моей правоты. — Он вздохнул удовлетворенно и вместе с тем нетерпеливо. — Здесь необходимо построить фабрику, где делают рыбные консервы. Если бы такая фабрика была, вы бы не пошли на ловлю в такую погоду да еще в дырявой посудине. Вы бы работали себе на фабрике и получали каждую неделю денежки. Чем не княжеская жизнь? И не рисковали бы в такой шторм. Вот что я требую от правительства! Я уже отправил ему сто сорок семь писем. Причем, учтите, все письма без марки! — Глаза его горели триумфом.

Пэт дрожащим голосом перебил его:

— Мы очень голодны, сэр.

— Вот видишь! — воскликнул наш негостеприимный хозяин. — А работай ты на моей фабрике, ты бы не был голодный. Почему? Да потому, что ты был бы богачом. И карман бы не был пустой.

— Ну, а кто бы тогда ловил рыбу? — спросил я.

Я просто не мог промолчать. Мы ведь едва держались на ногах. Но лучше было бы мне прикусить язык. Этот странный человек устремил на меня презрительный, негодующий взгляд блестевших сквозь очки глаз.

— Именно такие люди, как ты, и влекут эту страну к гибели, — сказал он. —Люди с куриным кругозором, без дерзания, без мечты. Люди, которые думают только о себе. —Он негромко засмеялся. — Но, может, вы живете на островах? А островитяне, я слыхал, люди очень отсталые.

— Может, и отсталые, — рассердился я, — но они никогда бы не позволили, чтобы у них на пороге люди умирали от голода. Они бы позвали их в дом, усадили у очага, накормили бы, потчуя всем, что есть в доме, а не стали бы кормить их баснями о рыбных консервах из морской гальки, которые по вкусу только русалкам.

— Полегче на поворотах, — спокойно проговорил Пэт.

Наш собеседник был оскорблен до глубины души, но дверь перед нами распахнул.

— Входите, — сказал он сухо. — Вы, конечно, правы, я должен был сперва пригласить вас в дом. Я мало чего могу предложить вам, но все, что у меня есть, — ваше.

Теперь наступил мой черед устыдиться, хотя я был немногим невежливее. В его словах, в том, как он держался, было что-то такое, что отличало его от всех других людей, которых мы знали. Возможно, причиной этому была длинная полка, висевшая напротив очага и уставленная книгами в потрепанных переплетах. Во всяком случае, говорил он как человек образованный.

В очаге горел маленький, но яркий огонь. Мы сели на лавки по обеим сторонам очага, а наш хозяин присел на корточки и подбросил еще торфу. Скоро от нашего платья пошел пар, а ногам стало горячо. Тело мое согревалось, и страх улетучивался. Я обнял колени руками, и так мне вдруг стало так хорошо!

Я был снова на твердой земле, над головой у меня кров. До этой минуты я все время чувствовал, будто над нами занесена чья-то огромная ледяная длань, готовая в любую минуту схватить нас обоих и швырнуть обратно в море.

Я стал с интересом разглядывать внутренность домика. Это была небольшая комната, единственная в доме, над кухонным закутком тянулись полати. На полатях сидело множество кошек, которые по очереди поднимали голову и глядели, что делается внизу. Когда огонь разгорелся, они начали осторожно спускаться вниз по шаткой стремянке в углу. Спрыгнув с последней ступеньки, кошка потягивала задние лапки, зевала и, неслышно ступая, шла к огню и усаживалась перед ним. Как только все коты и кошки сошли вниз, за ними потянулись котята. Каких только тут не было: двухнедельных на тонких животрепещущих ножках до полугодовалых длиннохвостых разбойников с большой дороги. Они выползали из-под комода, из-за мешков, прыгали со старой железной койки в углу. Некоторые обитали прямо на буфете, среди чашек и тарелок.

— Я очень люблю кошек, — сказал хозяин. — Если бы не они, куда бы девать все молоко от моей черной коровы?

— Вы ими хорошо обеспечены, — заметил Пэт.

— Это верно. Я их люблю за то, что они умеют меня слушать.

Я не смел взглянуть на Пэта: боялся, что не выдержу и прысну, чем нанесу еще одну обиду нашему хозяину.

— Меня в здешних местах зовут Люк — Кошачий Друг, — продолжал этот удивительный человек. — Неплохо придумано. Мышиный друг, на худой конец тараканий друг — все лучше, чем просто Люк Фейерти, как, по всей вероятности, будет стоять когда-нибудь на моем надгробном камне. Человек должен чем-то отличаться от других, иначе и жить не стоит!