Эстер Форбс - Джонни Тремейн
Шериф между тем извлёк наручники, надел один из них на запястье Джонни, другой — себе.
— Сейчас пойду, доставлю этого бездельника на мессто, мистер Лайт, а там и вернусь — чашка пунша за вами! — весело бросил он, уходя.
Вслед им раздавалось серебристое треньканье клавикордов.
Звенела цепь. Шериф молчал всю дорогу, и, только когда они прибыли в каменный острог на Тюремной улице, пока тюремщик вносил фамилию Джонни в свою книгу, он добродушно сказал:
— Вот что, парень. У тебя есть кое-какие права. Хочешь кого-нибудь известить? Есть родня, кроме Лайтов, а? Может, старику Лепэму сказать?
— Он мне уже не хозяин. Он уволил меня несколько месяцев назад.
— А родные? Родители?
— У меня никого нет. Но, может быть, вы будете так добры и дадите знать тому мальчику из «Наблюдателя»? Он такой высокий и чёрный — я только знаю, что его зовут Рэб.
— Ах, тот, у которого ты стянул куртку? Я и сам решил к нему заглянуть сегодня вечерком.
4
Как ни удивительно, Джонни прекрасно спал на своей соломенной постели. Прошлой ночью, когда он плакал среди могил копсхиллского кладбища, он почувствовал, что его несчастья достигли предела. Ниже уже не упасть, а следовательно, оставалось только одно — подняться. Он понимал, что по сравнению с тяжким обвинением, выдвинутым против него мистером Лайтом, ребяческие выкрики Исанны ничто, но именно эти выкрики и повергли его в отчаянье, и теперь обвинение в краже со взломом не могло его тронуть. Сердце его закалилось, и, казалось, нет такой беды, которой бы он не был в состоянии перенести. Тем не менее образ виселицы на городской заставе, пророчески попавшейся ему на глаза накануне, преследовал его воображение.
Утром, не успел он кончить свою кукурузную похлёбку, как пришёл Рэб. Джонни знал, что он придёт. Рэб притащил одеяло, книги и еду. Он держался с таким хладнокровием, словно навещать приятеля в тюрьме было для него самым привычным делом. Джонни заметил, что на его сильной загорелой шее висит какая-то медаль. На ней было выгравировано «Древо Свободы». Так, значит, Рэб принадлежал к знаменитому полуподпольному обществу «Сыновей Свободы», которое время от времени брало правосудие в собственные руки. Они запугивали королевских чиновников, заставляли их покинуть Бостон, мешали британским адмиралам насильно вербовать матросов в Америке, как они привыкли это делать у себя в Англии. При желании Сыновья Свободы могли парализовать торговлю, суд и действия правительства. Сколько раз по ночам слышал Джонни их свист, крики в рупор, сделанный из раковины, их клич: «Горожане, на улицу!», топот бегущих ног… А на другой день он видел чучела, подвешенные к столбам, поломанные заборы и выбитые стёкла в домах у хозяев — тори и узнавал, что королевский комиссар был вынужден покинуть Бостон. Или что такой-то купец, призванный под «Древо Свободы», со слезами поклялся не торговать с Англией до тех пор, пока она не откажется от своих притязаний. Лепэмы осуждали самоуправство Сыновей Свободы. Джонни никогда не задумывался надо всем этим. Но, увидев медаль на шее Рэба, он решил, что с ними, должно быть, не скучно.
Медаль оказала действие, так как и тюремщик и надзиратель были тоже Сыновьями. Джонни перевели в уютную отдельную комнату на первом этаже. Тут обычно помещались несостоятельные должники из благородных. Джонни рассказал Рэбу всё с начала до конца. Рэб уже успел узнать, что дело будет рассматриваться в следующий вторник и что судьёй назначен мистер Дана. Если судья найдёт, что достаточных улик нет, он тут же может освободить Джонни, не передавая дело в верховный суд с присяжными. Затем Рэб спросил Джонни, показывал ли он кому-нибудь свою чашку до двадцать третьего августа. Имея такого свидетеля, можно было бы доказать, что чашка, которую принёс Джонни, не является той, которую украли у мистера Лайта.
— Как же, показывал — Цилле Лепэм. Ещё в июле. Теперь я даже вспомнил, что я показал ей чашку в тот самый день, когда мистер Хэнкок пришёл к нам заказать сахарницу. Второго июля, во вторник.
— Больше ничего и не нужно. Ну и дурак же мистер Лайт — возвести такое нелепое обвинение на тебя!
— А почему он говорил, что ждал меня или кого-то ещё, когда у него пропала чашка?
— А кто его знает! Мало ли что происходит в этой коварной и хитрой башке! Очень может быть, что он считает тебя самозванцем и что ты затем только и украл чашку, чтобы доказать своё родство с ним. Цилла, конечно, согласится прийти в суд ради тебя?
— Если мать её отпустит.
— А миссис Лепэм — она даст тебе хорошую характеристику?
— Какое там! Если бы ей сказали, что я стащил парик с головы священника, она бы поверила.
На следующий день Рэб пришёл в тот же час. Он о чем-то озабочен. Мистер Лайт самолично посетил Лепэмов в карете с красными дверцами, заказал дюжину серебряных ложек, шкатулку для чая и обещал заказать серебряную кружку в фут высотой, если дело пойдёт на лад.
— Взятка?
— Цилла говорит, что он дал аванс. Тогда-то миссис Лепэм и сказала, что не позволит впутывать свою дочь в такое безобразное дело. Она обещала запереть Циллу на замок в следующий вторник.
— И меня могут повесить?
— Кроме того, она во что бы то ни стало хочет угодить этому мистеру Твиди. Если он не подпишет договор и не примется тотчас за работу, они не сумеют выполнить заказ мистера Лайта. Бедняга Лепэм ничего знать не хочет, кроме своей библии. Говорит, ему мало осталось времени, чтобы приготовиться к встрече с творцом. Между прочим, мистер Твиди люто тебя ненавидит. Говорит, что ты его обозвал поросёнком. Ему это не понравилось.
— Ну да, обозвал, конечно. Но что же из этого!
— Прекрасно! Бранись себе, обзывай людей поросятами, но только потом пеняй на себя, если они будут давать сдачи! И не словами — это дано не всякому, — а делом! Твиди ухватился за случай поквитаться с тобой. Он сказал, что, если миссис Лепэм допустит, чтобы Цилла давала показания в твою пользу, он тотчас отправится обратно в Балтимор. Он говорит, что он художник и поэтому очень чувствителен и не желает, чтобы всякие воришки и скандалисты его расстраивали. Ну, да ладно. Только я на твоём месте не стал бы…
— Ах, ну перестань же ты об этом! — перебил Джонни капризным голосом.
— Теперь насчёт адвоката. Я говорил с Джозией Куúнси. Он часто пишет в «Наблюдателе». Он говорит, что готов к услугам.
— Джозия Куинси? Но… Рэб, скажи ему, что не надо!
— Не хочешь? Он ведь самый лучший юрист в Бостоне, из молодых.
— Но я не могу расплатиться с ним!
— Ты ничего не понимаешь. Он подарит тебе своё время бесплатно. Он зайдёт к тебе сегодня под вечер. А я должен буду встретиться с Циллой тайком от матери, понимаешь, чтобы составить план действий.
— Всё ведь зависит от Циллы, правда?
— Очень многое, во всяком случае.
— А миссис Лепэм и поросё… то бишь Твиди, — они говорят, что запрут её?
— Запрут, да только не от меня. Я бы её не то что из дому — из тюрьмы бы вызволил, откуда хочешь! Она ведь такая, что дала бы показания в твою пользу, даже если бы это стоило ей жизни. Как её зовут на самом деле?
— Присцилла.
— Дай бог, чтобы Присцилла была на моей стороне, если меня когда-нибудь будут судить! А её сестрёнка — вид у неё смышлёный — как на самом деле?
— Да не особенно. Она вроде попугая. Она вечно повторяет то, что скажет Присцилла или кто-нибудь другой, и выдаёт это за своё.
5
Судья мистер Дана был толст и румян. На нём была чёрная шёлковая мантия и большой курчавый белый парик.
Джонни сидел рядом с мистером Куинси, следил за напряжёнными, нервными руками судьи и прислушивался к его бормотанию: «Так, так, дальше что», и быстрым вопросам, которые он обращал к людям, сменявшим друг друга на скамье подсудимых. Одних он тут же отпускал, других приговаривал к штрафу или к ударам плетьми, третьих приказывал выставить в колодках, четвёртых направлял в высшую инстанцию. Джонни догадался, что скоро будут рассматривать его дело, когда услышал, как судья послал курьера на Долгую пристань сказать купцу Лайту, чтобы он прибыл через полчаса.
Джонни ещё раз оглядел судебный зал, внимательно всматриваясь в каждое лицо. Ни Рэба, ни Циллы не было видно, и он упал духом.
— Рэб сказал, что доставит её сюда к одиннадцати, — шепнул ему на ухо мистер Куинси. — Рэб никого никогда не подводил.
Джонни нравился молодой адвокат. Это был крупного сложения человек с лихорадочным румянцем на щеках. Кашель его предвещал раннюю смерть. Так вот умерла и мать Джонни — сгорела в лихорадке. Подвижное, страстное лицо мистера Куинси было бы красивым, если бы не бельмо на одном глазу.
Мистер Лайт прибыл в сопровождении своего бедного родственника и секретаря мистера Сюэлла. Купец вошёл так, словно и тут хозяин был он, и громко поздоровался с судьёй, прервав лепет какой-то обтрёпанной булочницы, обвинявшейся в том, что она торгует заплесневелым хлебом. Затем послышался лёгкий стук колёс, позвякивание сбруи, и, ко всеобщему удовольствию, появилась Лавиния Лайт. Красавица скромно опустилась на стул подле дверей.
