Луиджи Бертелли - Дневник Джанни Урагани
Я уходил всё дальше под воду, в голове помутилось, и вдруг чьи-то стальные руки вытащили меня из воды. Я вдохнул полной грудью свежий сентябрьский воздух, мгновенно пришёл в себя и спросил, додумался ли мой спаситель достать и мою бедную удочку?
Уж не знаю, чего мама так плакала, когда Джиджи принёс меня домой. «У меня всё отлично», – твердил я, но без толку, слёзы всё катились у неё по щекам.
А всё-таки здорово, что я свалился в реку и чуть не утонул! Иначе, конечно, никто бы не стал со мной так нянчиться! Луиза тут же уложила меня в кровать, Ада принесла чашку обжигающего бульона – в общем, все домашние суетились вокруг меня, пока не пришло время обеда. Тогда все ушли и оставили меня одного, укутав в одеяло по самые уши. Велели вести себя хорошо и не шевелиться.
Но разве может девятилетний ребёнок не шевелиться? Угадай, дорогой дневник, что я сделал, как только остался один? Встал, достал из шкафа свой новый клетчатый костюм, оделся, тихонько спустился по лестнице, чтоб меня никто не слышал, и спрятался за занавеской в гостиной. Вот бы мне влетело, если б они заметили!.. Но тут я заснул, сам не понимаю, как так вышло. То ли не выспался, то ли устал. Проснувшись, я увидел сквозь щёлку Луизу и доктора Коллальто: они сидели на кушетке и о чём-то вполголоса переговаривались. Вирджиния в углу бренчала на пианино. Ады не было: видимо, ушла спать, раз синьор Капитани всё равно не приходит.
– Ну год по крайней мере, – говорил Коллальто. – Ты же знаешь, доктор Бальди уже не молод и обещал взять меня в помощники. Ты ведь подождёшь немного, любовь моя?
– О да, а ты? – спросила Луиза, и оба засмеялись.
– Только никому ни слова, – продолжал он. – Прежде чем мы объявим о помолвке, я хочу добиться положения в обществе.
– Правда? Будет глупо, если…
Сестра замолчала на полуслове, резко вскочила и пересела в другой конец гостиной, подальше от Коллальто. В комнату вошли сёстры Маннелли.
И вот они расспрашивают, как там бедный Джаннино, и вдруг врывается бледная как полотно мама и кричит, что я исчез, что она повсюду меня искала и что меня нигде нет.
Чтоб она поскорее перестала беспокоиться, я, конечно, с криком выскакиваю из своего укрытия.
Как же все перепугались!
– Джаннино, Джаннино! – запричитала мама со слезами на глазах. – Ты сведёшь меня в могилу…
– Что? Ты всё это время был за занавеской? – воскликнула Луиза, заливаясь румянцем.
– Ну да. И, кстати, вы же сами меня учили говорить правду, почему вы тогда не хотите всем рассказать, что помолвлены? – обратился я к Луизе и доктору.
Сестра схватила меня за руку и поволокла вон из комнаты.
– Пусти меня, пусти! – кричал я. – Я сам пойду. Почему ты вскочила, когда позвонили в дверь? Коллальто…
Но я не смог договорить, потому что Луиза зажала мне рот рукой.
– Так и хочется тебя поколотить, – за дверью она расплакалась. – Коллальто этого не переживёт.
Она так ревела, бедняжка, будто потеряла самое дорогое в мире сокровище.
– Не плачь, сестричка, – сказал я. – Если бы я знал, что доктор такой пугливый, я бы не стал так страшно кричать.
Тут пришла мама и отвела меня в кровать, умоляя Катерину не отходить от меня ни на шаг, пока я не засну.
Но я же не могу спать, мой дорогой дневник, не поведав тебе все злоключения сегодняшнего дня! Катерина так зевает от усталости, и как у неё только голова ещё не отвалилась?
Прощай, дневник, на сегодня всё.
6 октября
Вот уже две недели я ни слова не писал в дневнике. А всё потому, что с того злосчастного дня, когда я сначала чуть не утонул, а потом весь потный вылез из кровати и бегал по дому, я совсем расхворался. Коллальто заглядывал ко мне по два раза на дню и был таким милым, что я почти пожалел, что напугал его в тот вечер. Когда же я наконец выздоровею?.. Сегодня утром я услышал, как Ада с Вирджинией о чём-то разговаривают в коридоре, и, само собой, стал подслушивать. Похоже, у нас дома намечается настоящий бал.
Вирджиния сказала, хорошо, что я лежу в постели, так ей спокойнее, есть надежда, что праздник не сорвётся. Она, мол, надеется, что мне придётся проваляться не меньше месяца. Не понимаю, почему старшие сёстры так не любят своих младших братишек… А я-то всегда так ей помогаю… То и дело бегаю на почту отправлять и забирать её письма (когда здоров, конечно). Сказать по правде, два-три письма я потерял, но Вирджиния-то об этом не знает, и не за что ей на меня дуться!
Сегодня мне стало лучше и даже захотелось встать. Около трёх я услышал на лестнице шаги Катерины, которая несла мне полдник. Я выскользнул из постели, закутался с головой в мамину чёрную шаль и притаился за дверью, а когда горничная шагнула в комнату, с лаем бросился на неё… И что же натворила эта гусыня?.. Со страху уронила поднос! Ужасно обидно: голубой фарфоровый кувшинчик вдребезги, кофе и молоко льются на новенький ковёр; да ещё эта бестолковая Катерина так громко вопила, что сбежались все: папа, мама, сёстры, кухарка и Джованни…
В жизни не видел большей дурёхи… А досталось, как обычно, мне… Вот выздоровею и сбегу из этого дома, да куда-нибудь подальше, тогда-то они научатся обращаться с детьми!..
7 октября
Сегодня я наконец встал с постели. Мне разрешили перебраться в кресло, но не могу же я весь день сидеть, укрыв ноги шерстяным пледом! Так и со скуки умереть недолго. И вот, как только Катерина вышла, я сорвал с себя плед и бросился в Луизину комнату посмотреть, что за фотокарточки она прячет в ящике стола (сёстры как раз были в гостиной со своей подругой синьориной Биче Росси). Когда Катерина принесла мне стакан подслащённой воды, она, конечно, попыталась меня найти, но не тут-то было… Я ведь уже сидел в сестринском шкафу.
А над фотографиями я так посмеялся! Под одним портретом было написано: «Форменный болван!»… Под другим: «Ах, милашка, право!»… Под третьим (этого синьора я знал!): «Он просил моей руки, нашёл дурочку!». И ещё: «Симпатяга!!!»… Или: «Ну и рот!»… И была ещё такая подпись: «Портрет осла!»…
Я отобрал с дюжину фотографий знакомых синьоров и плотно закрыл ящик, чтобы Луиза не заметила. Я придумал одну шутку, надо только дождаться, когда из дома смогу выходить.
Возвращаться в мою тесную неубранную комнатёнку, чтобы скучать дальше, желания не было. И вдруг меня осенило: «Оденусь-ка я барышней!»
Я нашёл Адин старый корсет, белую накрахмаленную нижнюю юбку со шлейфом, достал из шкафа Луизино розовое батистовое платье с кружевной отделкой и начал одеваться. Юбка немного жала в талии, и снизу пришлось подкалывать булавками. Я щедро намазал щёки какой-то розовой мазью из баночки и посмотрелся в зеркало… Господи! Да это не я… В какую прелестную барышню я превратился!
– Вот сёстры обзавидуются! – воскликнул я, очень довольный собой.
С этими словами я подошёл к лестнице, как раз когда синьорина Росси собиралась уходить. Ну и шум тут поднялся!
– Моё батистовое платье! – завопила Луиза, побледнев от злости.
Синьорина Росси схватила меня за локоть и развернула к свету:
– Как у тебя получились такие очаровательные красные щёчки, а, Джаннино? – насмешливо спросила она.
Луиза приложила палец к губам, но я сделал вид, что не заметил:
– Я нашёл баночку с какой-то мазью в ящике…
Девушка ехидно захихикала, будто я невесть что сказал.
Потом сестра объяснила, что Биче Росси – страшная сплетница и теперь всем разболтает, что Луиза пользуется румянами, но я-то могу поклясться, что это ерунда: этой мазью она красит цветочки из шёлка, которые втыкает в волосы.
Я уже собирался улизнуть в комнату, но наткнулся на Луизу, запутался в подоле и оборвал кружева… Ох, вот это было чересчур! Она превратилась в настоящую фурию и влепила мне звонкую пощёчину…
«Ах, синьорина! – сказал я про себя. – Знала бы ты, что я стащил портреты!»
Старшие сёстры думают, что щёки их братьев предназначены только для оплеух… Если бы они знали, какие мрачные и отчаянные мысли они в нас рождают! Сегодня я смолчал, но завтра…
8 октября
Смешно я всё-таки придумал с этими синьорами с фотографий!
Начал я с Карло Нелли, хозяина шикарной модной лавки на Дель Корсо, который всегда элегантно одет и ходит на цыпочках, потому что ботинки жмут. Завидев меня, он сказал:
– О, Джаннино, ты уже поправился?
Я терпеливо ответил на все его вопросы, он даже подарил мне за это роскошный ярко-красный галстук. Я сказал спасибо, и тут он принялся расспрашивать о сёстрах, ну и я решил, что самое время достать фотографию.
Внизу было приписано ручкой: «Старый хлыщ», уж не знаю, что это за слово такое. Ещё сёстры пририсовали ему усы и рот до ушей. Увидев всё это, он покраснел как рак и сказал:
