Михаил Розенфельд - Морская тайна
— Как старому моряку, — прервал Алендорф, — вам бы следовало помнить, что именно ваших адмиралов и генералов разбили японцы.
— Нет, не японцы, — спокойно возразил Бакута, — а мы всем народом нашим разбили своих адмиралов, генералов и офицеров, потом мы разгромили на Дальнем Востоке японцев, на Западе…
— В последний раз предупреждаю: говорите о сути дела.
— Только о сути и говорю. Мало ли кого мы разгромили! А сейчас мы, советские моряки, бессовестно захвачены в неволю и закованы в цепи. Но мы не одиноки. На родине у нас — великая армия, авиация, артиллерия, танки, броневики. Попробуйте сунуться туда — наломают шею, вы это знаете лучше меня. А тут нас трое, и мы в цепях. Если вы не трусы, снимите наручники, и я без авиации покажу вам…
— Замолчите! Суд немедленно прекратит разбор дела, если вы все трое не заявите о своей готовности признаться.
— Кончайте! — неожиданно выступив вперед, запальчиво воскликнул Андрей. — Вы ничего не добьетесь. Знайте, мы помогли бежать штурману…
— Молодец, Андрей! — восторженно сказал боцман. — Трави на полный ход…
— Последнее слово, — поднял руку Алендорф. — Фрейлейн Нина, к вам, как к женщине, командование отнесется со справедливой благосклонностью. Советую вам…
— Нечего мне советовать, — спокойно заявила Нина. — Товарищи высказались. Я так не умею, как боцман, но я… не побоюсь и умру, как и мои товарищи. Не тратьте время!
Помрачневший Алендорф отошел к столу и через минуту, не глядя на пленников, объявил:
— Всех расстрелять!
Глава шестнадцатая. НАКАНУНЕ СМЕРТИ
Караул на этот раз состоял не менее чем из десяти солдат. Но это была излишняя предосторожность. Пленники шли, погруженные в свои думы, а Бакута, словно забыв про приговор, вспоминал свою речь. Она ему очень нравилась, и он с нетерпением мечтал о том, как бы скорей вернуться в каюту и узнать, какое впечатление произвела она на друзей.
Приговоренные к смерти моряки очутились в непроницаемой темноте. Когда вдали затихли медленные шаги солдат, боцман заговорил вне себя от нетерпения:
— Ну, что скажете? Какую я речь отгремел?!
— Очень хорошо! — в один голос отвечали Нина и Андрей. — Хорошая речь.
— Мало сказать — хорошая, — гордо поправил Бакута, — первокласснейшая речь. Этак кто–нибудь и в самом деле поверит, что я малограмотный. А вот, как видите, в этой речи я им преподал и историю, и географию, и про династию Романовых, и про адмиралов и генералов. Прошу заметить, — строго подчеркнул боцман, — до всего этого Бакута дошел своим умом. Что правда, то правда — университетов я не кончал. Жаль, — вздохнул боцман, — жаль одного: что такую чудесную речь нельзя пропечатать в газетах.
Боцман уселся удобней и уже хотел было приступить к более подробному разбору своего выступления, как у дверей раздались чьи–то шаги. Бакута замолк, но в каюту никто не вошел. Лишь за стеной, выходившей в коридор, раздался звук, какой издают, опускаясь, железные шторы в витринах магазинов.
— Удивительно, — минутой позже чуть слышно произнес Андрей, — этого никогда не бывало. Воздуху нет… Нечем дышать.
— Может быть, — рассудил боцман, — они нас хотят задушить. Веревки жалко…
Внезапно боцман вспомнил утреннее посещение Накамуры. Он рассказал о нем друзьям и бодро закончил:
— Уверяю вас, штурман недаром ушел. Верьте, что нам не дадут пропасть.
— Боцман, — с грустью откликнулся Андрей, — вы должны меня простить за утренние мои слова…
— Молодой ты, — благодушно успокоил его Бакута. — Может быть, и я в твои годы на твоем месте… Да что говорить! Штурман Головин — настоящий советский моряк, он не продаст.
Прошло около часа. С каждой минутой дышать становилось труднее. Моряки уже не разговаривали, они лежали скорчившись на полу.
Через полчаса Нина и Андрей потеряли сознание.
— Душат, мерзавцы, — хрипел Бакута, — душат, как мышей… Проклятые… Прощайте, друзья! — крикнул он, разрывая на себе рубашку.
Вдруг резко прогремел засов. Дверь распахнулась. Волна воздуха ворвалась в каюту. В дверях стоял Алендорф, раскачивая над головой фонарь и сумрачно глядя на распростертые у коек тела. В каюту торопливо вошел человек с ручным саквояжем и опустился возле Нины и Андрея.
— Благодарите небо, — угрюмо сказал Алендорф, — если… если вы верите в чудеса…
В следующую минуту в каюту принесли баллон с кислородом и врач произвел молодым морякам искусственное дыхание. Заслышав стоны Нины и Андрея, Алендорф облегченно вздохнул, сел на койку и расхохотался.
Глава семнадцатая «СПАСИТЕ… И Я ВАШ РАБ!“
— Вставайте, вставайте, — хохоча, кричал немец. — Можете по–прежнему располагаться в вашей каюте. Штурман нем, как рыба… Он ничего не помнит… Никто в мире не узнает о «Крепости синего солнца». Да придите в себя, черт возьми, вы снова можете жить! Благодарите меня. Опоздай я хоть на минуту…
В три часа дня пятого декабря происходила эта сцена. Японцы перехватили радиограмму с парохода «Президент», в которой Фред Ирвинг сообщал газетам Сан — Франциско о спасении неизвестного человека, лишившегося языка и памяти. Напомним о том, как нуждались властители подводной крепости в рабочей силе, для того чтобы стало понятно, почему командование, узнав из радиограммы о безнадежном состоянии Головина, сочло возможным сохранить жизнь пленникам.
— Одно только слово. Он жив? — был первый вопрос Бакуты.
— Штурман Головин жив, — переводя дух, сказал Алендорф, — но… но… он хуже мертвеца. Не спрашивайте более.
— Больше мне ничего и не нужно знать, — радостно вскочил на ноги боцман и неожиданно вытолкнул Алендорфа за двери. — Клянусь, — восторженно закричал боцман, обращаясь к друзьям, — он придет за нами, и мы еще поплаваем!
Наивная, но несокрушимая уверенность в том, что «штурман придет», ни на миг не покидала старого моряка. Иначе чувствовали себя Андрей и Нина. Они не возражали боцману, но лишь делали вид, что тоже надеются. К счастью, вечно веселый, возбужденный и шумный боцман не давал им размышлять о будущем. Каждую ночь, укладываясь спать, старик неизменно объявлял:
— День прошел, меньше осталось ждать. Может, завтра проснемся — а он тут как тут!
Каким образом штурман спасет их — над этим Бакута не раздумывал. Он искренне верил. В туннеле, куда по утрам друзей отправляли на работу, боцман чувствовал себя еще лучше. В толпе корейцев он буквально оживал и напоминал прежнего Бакуту, каким он был на корме «Звезды Советов». Он нисколько не боялся японских часовых, и те боязливо сторонились русского великана. Боцману ничего не стоило дать меткий пинок конвойному, и офицеры были бессильны что–либо предпринять, ибо командование крейсера решительно распорядилось избегать инцидентов с советским моряком.
Бакута работал за десятерых. Чудовищная сила, с какой моряк крушил камень, внушала японцам страх. Во время работы он во все горло распевал песни, и когда однажды офицер попробовал запретить ему пение, боцман положил у ног кирку и строго предостерег:
— Имейте в виду: там, где Бакута работает, там он хозяин. А тружусь я не для вас — все равно это пропадет пропадом, — работаю я для души и песни буду петь, какие захочу.
Корейцы обожали громадину боцмана. В его присутствии никто не смел дотронуться до каменщиков — Бакута вел себя в туннеле как всемогущий хозяин. В несколько дней он перезнакомился со всеми корейцами и каждому из них дал русское имя. Печальный Андрей не мог удержаться от улыбки, слыша, как боцман командует.
— Яшка — Конь, — орал он, — заходи слева! Гришка — Камбала, гляди, по ногам попадешь!
Он учил неопытных владеть киркой и ломом, и нельзя было не смеяться, глядя, как кореец с блаженной улыбкой следил за размашистыми движениями боцмана.
Наведя порядок, боцман брался за кирку и объявлял:
— Сейчас запою, подтягивайте дружней!
И во все горло запевал странную, нескладную песню:
На шхуне «Ломоносов»
Нас было пять матросов.
На север плыли мы
Проведать эскимосов…
На севере мороз.
Матросов было пять,
И ни один из них
Не хочет погибать…
Слабыми, нестройными голосами корейцы тянули что–то свое, но Бакута, с упоением круша камень и точно кому–то угрожая, гремел:
Но и во льдах мы пели,
Отважные матросы!
Команду отогрели
В ярангах эскимосы…
Правда, бывали дни, когда Бакута становился угрюмым и мрачным. В первый раз это произошло дней через двенадцать после побега Головина.
Однажды ночью в каюту наших моряков вошли восемь вооруженных солдат и заковали их в цепи. Японцы ушли, оставив двери раскрытыми, и вслед за их уходом железные стены задрожали. Послышался грохот, как будто на судно обрушился бурный водопад. Каюта заколыхалась. Пленники, насколько им позволяли цепи, приподнялись. Стены, потолок и пол закачались, как на плывущем корабле, и вдруг в каюту хлынул прохладный воздух. В конце темного коридора тускло засветилось мутное, расплывчатое пятно лунного света.
