Владислав Крапивин - Рыжее знамя упрямства
"Конечно, – объясняю я. – И не одна. С хорошего ксерокса. А если поискать в Интернете, можно, по-моему, и там найти, на математических сайтах…"
Они обменялись такими взглядами… ну, будто спрашивают друг друга: "Ты не брал мой бумажник?" А потом ко мне. Укоризненно так:
"Напрасно вы это сделали, Даниил Корнеевич".
Я честно вытаращил глаза:
"Господи, да причем здесь я? Это он сам. Такие записи не хранят в одном экземпляре, это даже козе понятно… простите, конечно".
Повздыхали они, покивали, а потом все-таки:
"Ну, а тетрадочку-то разрешите? Мы разберемся, скопируем, а дальше можем и вернуть вам, если она дорога как память…"
"Очень, – говорю, – буду признателен".
– Не вернули, конечно? – спросил Каховский.
– Вернули! Недели через две пришли снова, доцент Семенов и доцент Савченко.
"Вот, – говорят, – пожалуйста… А скажите, не делился ли Александр Петрович с вами какими-то соображениями по поводу своих записей?"
Я захлопал глазами.
" Он , – говорю. – Со мной ? Это все равно, что рассуждать с сельским ветеринаром о тонкостях древнеяпонской лингвистики".
"Ну да, ну конечно, у вас разные сферы… А все-таки, может быть, как-то между делом… Не объяснял ли он вам случайно, что значит этот символ?" – и показывают мне в записях значок. Что-то вроде колечка со спицами и петелькой сверху. И таких значков там, кстати, на странице немало…
Я, конечно, только руками развел. Понятия, мол, не имею.
"Похоже, – говорю, – на скрипичный ключ…"
Тут у одного, у Савченко, по-моему, вырвалось:
"Ключ-то ключ, да только от какой музыки…"
– Непрофессионально, – заметил Каперанг. – Даня, а может, они правда из университета? Ты не выяснял?
– А на фиг мне это? – горько сказал Корнеич. – Саню все равно не вернешь… И никогда никто не найдет тех гадов, которые добрались до него там, в Мехико…
– Ты что… думаешь, с ним, как с Троцким? Только работа почище? – угрюмо спросил Каперанг.
Корнеич с прежней горечью сказал:
– А ты веришь в паралич сердца?
Каперанг хотел налить в рюмки, но раздумал. Стал смотреть в окно. Еще светило солнце, но уже вечернее, желтоватое. На дворе перекликались ребятишки. В комнате двигала гладильную доску Татьяна, оттуда пахло свежим горячим бельем…
– Можно, я спрошу? – сказал Кинтель. – Это, конечно не для моего понимания, не для рядового программиста из нотариальной конторы…
– Да ладно тебе, – поморщился Корнеич.
– …Но все равно спрошу. Не доходит до меня: почему математика Медведева кто-то боялся? Ведь не физик-ядерщик, не супер-оружейник. Что там? Цифры да календарики… Простите, Сергей Евг… ой, Владимирович.
– Не просто цифры, дорогой мой, – веско проговорил Каховский. – Видимо, дело в теории хронополя. Саша был близок к тем проблемам, которыми занимался известный ученый Козырев.
– Это который открыл вулканы на Луне? – оживился Каперанг.
Каховский чуть улыбнулся:
– Похоже, Дима, что ты читал не только уставы и литературу о субмаринах.
– Не только. Значит, тот? Ему единственному у нас в стране, кроме Гагарина, Международная академия астронавтики дала золотую медаль с алмазами. За его лунные открытия…
– Да. Но речь не о вулканах на Луне, а о том, что он усиленно изучал свойства времени. Как физического явления. И это всю его жизнь многим очень не нравилось… Ну, то, что в лагерях сидел, это понятно, тогда кто только не сидел. А за что в конце жизни уволили из обсерватории, не давали работать?.. Значит, не столь уж безобидная теория…
– Сережа, – вдруг тихо сказал Каперанг. – А ты… тоже будь осторожен. Раз каким-то боком к этому делу…
– А я осторожен, Дима, – так же серьезно отозвался Каховский.
Кинтель вдруг встревожился:
– Корнеич, а тетрадка-то теперь где? У тебя?
– У меня…
– Ты покажи Салазкину. Он знаешь как в нее вцепится… Может, даже разберется, что за скрипичный ключ…
Корнеич вдруг энергично замотал головой:
– Едва ли разберется… Доценты были недалеки от истины, когда интересовались: не говорил ли Саня про этот значок. Он говорил. Между делом, перелистывая тетрадь, вдруг сказал: "Знаешь, Даня, в этой штучке столько всего… Чтобы расшифровать, нужна еще одна такая же тетрадка…" Боюсь, что эту тетрадку у него как раз и украли вместе с портфелем.
Все смотрели непонимающе. Никто не знал про такую кражу.
– Когда уже были готовы документы для отъезда, у Саши на улице какие-то хулиганы… якобы хулиганы… вырвали кейс и убежали. Саня просто почернел от досады. В кейсе были паспорта, билеты… Ну, к счастью, все это через три дня подбросили в почтовый ящик. Саша ожил. "Все вернули, сволочи! Кроме денег, конечно. Да еще тетрадка пропала. Ключевая. Ладно, все равно никто в ней ничего не поймет…" Я говорю: "А как ты сам-то без нее, без ключевой?" Он засмеялся, похлопал по лбу: "У меня все здесь, как в компьютере. Надо будет, восстановлю в момент…" Кто теперь восстановит…
– А копий не было? – спросил Кинтель.
– С той тетрадки, видимо, не было – как-то виновато отозвался Корнеич. – По крайней мере, я не знаю…
Каперанг наконец наполнил рюмки (Кинтель опять попросил: "Мне чуть-чуть…").
– Давайте, ребята, не чокаясь. За братьев, за Сашу и за Кузнечика. Вот судьба у обоих… Одно утешение, что рядом лежат…
Каперанг задержал руку с рюмкой.
– Как… рядом? Кузнечик же… говорили, что там… в братской… Потому что ничего не осталось после взрыва…
Корнеич скривился, как при операции без наркоза.
– Ну да… Но потом его друзья… на том месте… собрали комки земли с запекшейся кровью, запаяли в снарядную гильзу, привезли сюда. Мать жива еще была… Зарыли гильзу там, где отец… А теперь там уже четверо… – Он опрокинул в себя рюмку с "Аква-минерале", медленно проследил, как пьют остальные. Каховский встретился с ним взглядом.
– Надо, ребята, съездить на кладбище, – сказал он.
– Надо… – кивнул Корнеич. – Я с осени не был…
– Давайте завтра! – быстро сказал Кинтель. – Мы с Салазкиным собирались с утра…
– Завтра я не могу, – поморщился Каперанг. – На базе гонки многоборцев. Эти недоросли обязательно что-нибудь намудрят, если нет начальства…
– Ну, тогда, Дмитрий Олегович, с вами можно еще раз, – неловко сказал Кинтель. – А с Салазкиным мы уже точно договорились… Я давно уже не был там… у Зинаиды и у братишки… Мама Надя тоже собиралась, да прихворнула…
Все понимающе молчали. Все знали горькую историю мальчика Дани Рафалова по прозвищу Кинтель.
Его мать погибла на пароходе "Адмирал Нахимов" в 1986 году. Данька жил после этого у отца, с мачехой Зинаидой и сводной сестренкой Региной. Регишка в нем души не чаяла, Зинаида тоже относилась по-доброму, а с отцом упрямый Кинтель не ладил. И в конце концов ушел жить к деду, отставному корабельному врачу. В ту пору он и подружился с пятиклассником Саней Денисовым, которого упорно звал Салазкиным…
Зинаида скоро умерла, и Кинтель вернулся к отцу, потому что оставшаяся без матери Регишка отчаянно хотела, чтобы рядом были и отец, и брат…
А Кинтеля мучила горькая загадка и надежда. Он встретил однажды на улице женщину, которая показалась ему похожей на мать. И звали ее так же – Надежда Яковлевна. Стало казаться тоскующему мальчишке, что это и правда его мама. Что, наверно, не погибла она, а просто не хочет встречаться с сыном, которого когда-то оставила из-за своей тяжкой пьяной жизни…
Кинтель, бывало, приходил к дому Надежды Яковлевны и смотрел на ее освещенное окно. А однажды поведал свою тайну другу Салазкину. Тот уговорил Даньку послать под Новый год Надежде Яковлевне открытку: "Мама, поздравляю…"
После тяжелой травмы, с разбитой головой, Кинтель оказался в больнице, и все думали – конец. Салазкин бросился к Надежде Яковлевне: "Если вы его мама, идите в больницу! Может, хотя бы это порадует Даню хоть в последний миг!" Оказалось, она вовсе не Данькина мать. А новогодняя открытка Кинтеля ей едва не стоила жизни. Три года назад, в другом городе, у Надежды Яковлевны умер от лейкемии двенадцатилетний сын Витя. Каково ей было получить под Новый год послание: "Мама, поздравляю…"
Салазкин сказал, что теперь уже ничего не имеет значения.
"Главное, что он увидит: вы пришли. Он надеялся целый год…"
"Когда умирал Витя, я провела в палате несколько дней, – сказала она. – Думаешь, я выдержу это еще раз?"
Салазкин заплакал.
Надежда Яковлевна вытерла Салазкину щеки и поехала с ним в больницу.
Она несколько суток провела у постели незнакомого мальчишки. Он открывал глаза и улыбался. Когда он встал на ноги, они уже не расставались. Она стала для него "мама Надя".
Пять дет назад Кинтель съездил в город, где раньше жила мама Надя раньше, взял там из колумбария урну с Витиным пеплом, привез в Преображенск и зарыл на могиле мачехи Зинаиды. Заказал мраморную табличку: "Витя Воскобойников-Линдерс. !977-1989. Мама и брат помнят тебя". В сознании Кинтеля жило неколебимое понимание, что Витя – его брат.
