Александр Власов - О смелых и отважных
Но выдумал не Глебка, а Юрий. Шел он, упершись руками в заднюю площадку, а перед самыми глазами на досках виднелись буквы и цифры. Они-то и навели Юрия на одну мысль.
— Какая самая страшная болезнь? — неожиданно спросил он у Глебки.
— Холера! — буркнул Глебка. — Чума еще есть, тиф… А тебе зачем?
Юрий не ответил.
— Боль-ные чу-мой, — по слогам произнес он. — Не звучит! Холер-ные боль-ные… Лучше! Верно?
— Ты что, очумел? — спросил Глебка.
Юрий перестал толкать теплушки и опустил занемевшие руки. К нему вернулось обычное наигранное высокомерие.
— Ты потолкай, а я руки поберегу! — произнес он. — Им предстоит достойная работа!
Уже привыкший к тому, что Юрий подчиняется беспрекословно, Глебка был поражен и не мог найти слов, которые следовало бы обрушить на Юрия.
— Ты… ты… — начал было Глебка угрожающе.
— Да, я! — перебил его Юрий. — Интересуюсь: ты меня к награде представишь? Командир обязан поощрять своих бойцов!
Тут Глебка догадался, что Юрий разговаривает таким тоном неспроста.
— Ну? — заинтересованно спросил Глебка.
— Подайте мне кисть и краски! Я вам разрисую вагончики! Любой бандит за версту от них убежит, да еще и другим скажет, чтобы близко не подходили!
Глебка тоже отнял руки от вагона и остановился. Он понял.
Красок и кистей у Глебки не было. Зато он собственноручно выгреб из буржуйки все угли и подавал их Юрию, пока тот, стоя на буфере первого вагона, рисовал на передней стенке череп, скрещенные кости и выводил огромные зловещие буквы: «Холерные больные».
Все это делалось на ходу. Глаша, одобрительно поглядывая на брата, погоняла коня, и тот тянул и тянул теплушки один, без помощи мальчишек, точно понимал, что они заняты важным делом.
На станции Узловая было тихо. Все, кто там остался, с нетерпеньем поджидали возвращения отряда. Никто не сомневался в том, что банда будет разбита. Взрывы гранат, пулеметные очереди, залпы — все это говорило о том, что план Дубка удался и банде батьки Хмеля пришел конец.
Начальник Узловой поглядывал в окно на выходящую из леса проселочную дорогу. Телеграфист, которого поминутно запрашивали из соседних станций, то и дело выбегал на платформу посмотреть, не показались ли красноармейцы. И никто не заметил, как с востока на станцию въехали три теплушки.
Какой-то скрип заставил отдыхавшего машиниста выглянуть из окна маневрового паровоза. Вначале его поразила лошадь, запряженная в вагоны. Потом он увидел девчушку, сидевшую на буфере, и пугающую надпись над ее головой: «Холерные больные». Глазастый череп уставился прямо на машиниста и заставил его отступить внутрь паровозной будки.
А конь подтащил теплушки к вокзалу.
Из-за последнего вагона показался Глебка.
— Охраняй! — приказал он Юрию и, вытащив маузер, направился к двери с табличкой «Начальник станции».
Когда Глебка вошел в комнату, начальник с трудом оторвал округлившиеся глаза от окна, перед которым остановились украшенные черепами теплушки, и завопил старческим фальцетом, выставив вперед руки:
— Стой!… Стой, говорю, холера чертова!
Глебка не останавливаясь шагал к столу, поигрывая маузером.
— Стой! — снова заорал начальник. — Куда на людей прешь — заразишь!
— Посторонних нет? — спросил Глебка.
— Уйди ты, уйди! — взмолился начальник. — Дай сообразить, что с тобой делать! Ты же смерть ходячая!
— Не бойтесь! — ответил Глебка. — Никакой холеры нету! Это маскировка!… Читайте мандат — и ведите на телеграф! Буду батю разыскивать!
Глебка положил мандат на стол. Начальник отпрянул от бумажки и, спрятав руки за спину, стал издали читать текст.
В эту минуту в комнату вошел Дубок. Опередив пленных и караул, он прискакал на станцию, чтобы начать поиски теплушек комиссара Прохорова. Холера Дубка не испугала. Два-три вопроса Юрию и Глаше — и матрос понял все. Входя в комнату, он уже все знал.
Глебка перевел маузер с начальника станции на Дубка и удивленно захлопал глазами, узнав в нем питерского матроса.
— Опусти оружие! — сказал Дубок. — У тебя мандат посильнее пулемета! Твой теперь он — мандат… По наследству от отца полученный!
— Какое… наследство? — растерянно спросил Глебка, и лицо его болезненно исказилось от мысли, которую он так долго отгонял от себя.
— У пролетариев одно наследство! — произнес Дубок. — Задание партии. Отец не успел выполнить — сын обязан доделать!
Дубок не умел смягчать удары. Он считал, что лучше разом выложить все самое ужасное, чем постепенно травить человека небольшими дозами страшной правды.
— А Василь? — побледнев, спросил Глебка.
Дубок сдернул с головы бескозырку.
— Почтим память отряда!
Помедлив секунду, снял фуражку начальник станции. Стянул с головы свою шапку и Глебка. И это суровое прощание с отцом и бойцами задержало накопившиеся слезы. Но когда Дубок надел бескозырку, Глебка не выдержал. Коротко простонав, он бросился вон из комнаты и, пробежав мимо Глаши и Юрия, скрылся в теплушке.
Матрос вышел за ним следом, подозвал ребятишек сказал им:
— Не мешайте… Большое горе у парня… Пусть побудет сам с собой. Ты пока холеру сотри! — приказал он Юрию, а у Глаши спросил: — А тебе домой пора?
— Пора… A y него отца убили?
— Да! — ответил Дубок и добавил: — Собирайся, чтоб засветло успеть.
Глебка плакал, уткнувшись в мешки, пока кто-то большой не заслонил свет в дверях.
— Глеб Глебыч! — послышался голос Дубка. — Я тут документы заготовил на прием хлеба…
Глебка приподнял голову и ответил не оборачиваясь:
— А я… мешки… считаю…
— Добро! — произнес матрос. — Сосчитаешь — приходи! Оформим!…
Глебка услышал удаляющиеся шаги. Потом в теплушку залезли Юрий и Глаша.
— А ты… мои мешки сосчитал? — спросил Юрий. — Они теперь общие! И знаешь, что еще… Давай так!… Приедем в Петроград — и сразу ко мне, домой! Квартира у нас большая. Папа и мама у меня добрые! И будем жить братьями!
Глебка опять уткнулся в мешки. Плечи у него затряслись.
— Не плачь! — воскликнул Юрий. — Что же ты плачешь?
— Что-что! — передразнила его Глаша. — Помолчал бы!… Тут еще как заплачешь!… У нас летом двух мужиков убили…
— Моего отца не убили! — глухо перебил ее Глебка. — Он… погиб!
РАПОРТ
Успокоительно и однообразно стучали колеса. Поезд уверенно шел на запад. На теплушках виднелись надписи: «Хлеб — красному Питеру!» На почетном месте у самого паровоза мчались три Глебкиных вагона.
Юрий, Глебка и Дубок ехали в средней теплушке. Потрескивали дрова в буржуйке. На ящике с весами горела свеча. Глебка с карандашом в руке склонился над листком бумаги.
— А как назвать-то? — спросил он у Дубка.
— Так и назови — рапорт! — ответил матрос.
— А дальше?
— Дальше излагай все как есть, со всеми подробностями. Про бой напиши… Как один ехал в теплушках…
— Про Глашу не забудь! — вставил Юрий. — Если бы не ее лошадь!…
— Правильно! — поддержал его Дубок. — Ленину все интересно знать! Про холеру!… Он любит смекалку!… Про разгром банды… Как отца с бойцами хоронили… Ну, и напиши, что, мол, один не останусь! Дубок — матрос, — скажи, в сыновья берет! Юрий — сын художника — к себе в братовья зовет! Так что, мол, не пропаду! Сирот у нас, у советских людей, не бывает! К кому захочу — к тому и пойду!… Давай шпарь!
Глебка долго мусолил карандаш, а написал всего несколько слов и подал лист матросу.
— Так? Прочитай!
Дубок взял письмо, неодобрительно погладил пальцами подбородок, нахмурился. На листе было всего три строки:
«Дорогой Владимир Ильич!
Задание твое выполнено. Хлеб в Питер будет доставлен.
Глеб Прохоров-младший».
Матрос подумал. Нахмуренные брови разошлись. Сложив лист треугольником, он произнес:
— Добро!… Главное написал! Дельно!… Будем проезжать Москву, — пошлем твой рапорт в Кремль!
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ЗЕЛЕНАЯ УЛИЦА
За Москвой эшелону дали зеленую улицу. Станции встречали его открытыми семафорами. Грузовой состав, сформированный из старых, давно некрашеных, пробитых пулями вагонов, проносился мимо пассажирских поездов, которые разошлись по запасным путям, освободив дорогу для хлебного эшелона.
В Бологое к водокачке заранее подтащили несколько саней с толстыми березовыми плахами. Пока разгоряченный паровоз жадно глотал воду, дрова погрузили в тендер. И снова замелькали зеленые огни и открытые семафоры.
Питер ждал хлеба…
Ребята проснулись, когда уже светало. Дубок стоял у двери теплушки и смотрел в узкую щель на пригородные строения.
— Считай, что приехали домой! — сказал он, поворачиваясь к мальчишкам.
