Сигфрид Сивертс - Пираты с озера Меларен
И ни одной живой души. Все спали!
«Роза ветров», подгоняемая слабыми, быстрыми ударами весел, держала уже курс к причалу.
Георг думал: «Неужто это так просто? Неужто мы и в самом деле дома? А через полчаса я и впрямь буду лежать в своей кровати?»
Но тут из темноты раздался внезапно хриплый голос, который мог принадлежать только полицейскому Блуму:
— Стоп! К пароходной пристани не причаливать!
И тут Георг понял, как далеко ему до дома и до теплой постели. Его отделяли от них сотни трудных миль[63]. Он решительно взялся за руль, и они снова помчались во тьму по огромному бурлящему открытому заливу. Фабиан чертыхался и скулил, точно побитая собака. Эрик, съежившись, молча сидел на нижней палубе. Георг нащупал рукой его лицо: оно было мокрым от слез.
К утру дождь наконец прекратился, хотя солнце пряталось до самого полудня. Но когда оно взошло — по-осеннему ясное и холодное, — им так и не удалось как следует отогреться. Вечер был также хрустально-прозрачным и морозным, а свежевыпавший снег не таял и лежал словно скатерть, освещенный красноватым светом заката. Чуть позднее на темном небе повисли острые как иголки звезды, казалось, дрожавшие на обжигающем холодном ветру.
Мальчики сидели промерзшие, вымокшие до нитки — во власти глухого, еще затаенного озлобления, готового в любую минуту прорваться. И тогда послышится брань и посыплется град ударов.
— Правь на белый огонь! — скомандовал Георг, изучавший в рубке карту.
Эрик сидел у руля. Высокие и черные, поднимались ввысь паруса. Дальние берега виднелись лишь еле заметной ленточкой на горизонте. Волны с рокотом выкатывались из тьмы, схлестывались между собой, словно кровожадные хищники, что вышли ночью на охоту, и, злобно ворча, вновь исчезали в такой же мгле.
Маяк был далеко, и Эрику пришлось долго сидеть, прижимая обжигающе холодный бинокль к воспаленным глазам, чтобы наконец разглядеть маленькую, уютно светящуюся белую точку-лампочку. Она была как маленький ночник в теплой спальне и казалась единственным лучом доброты, разумной и заботливой человеческой мысли в этой дикой, наполненной шумом волн ночи. В усталых глазах Эрика огонь постепенно тускнел…
…Эрик был болен, его слегка лихорадило, и мама хлопотала вокруг него. О, как чудесно, когда тебя слегка лихорадит, а за тобой ухаживают, тебя целуют и заботливо подбивают под тебя голубое одеяло. Какая прекрасная улыбка у мамы, как неслышно она ходит, какие у нее мягкие красивые руки и как хорошо пахнут ее волосы.
Внезапно Эрик похолодел. Ведь она умерла… умерла… Она где-то в этой дикой страшной ночи. Опустив бинокль, Эрик уставился в черную, проносящуюся мимо свистящую пену, словно ожидая, что вот-вот там мелькнет ее бледное лицо…
— Правь на белый огонь! — зарычал в отверстие люка Георг. — Держи курс на маяк!
У маяка было три сектора освещения — красный, белый и зеленый, считая от левого борта к правому. Стоило выскользнуть из полосы белого света, и можно было в любой момент пойти ко дну[64]. А Эрик попал в полосу красного света, и ему пришлось приводить яхту к ветру. Медленно вползала вновь «Роза ветров» в нужный сектор света, белый треугольник которого, сужаясь, сходился в сверкающую точку. И все же с помощью этого сектора можно было найти единственный возможный путь в другой залив.
Внезапно с подветренной стороны засверкало море огней, отсветы которых заиграли на волнах, совсем рядом с «Розой ветров».
Фабиан решил, что это возвращается домой парусная регата, но Георг, посмотревший в бинокль, сказал: огонь светит между деревьями на берегу. Должно быть, там какое-то торжество.
— Правим туда! — закричал Эрик.
— Да, но здесь полно подводных мелей. На морской карте это место словно засижено мухами.
— Наплевать! — взревел Фабиан: его, как бабочку, тянуло на огонь.
— Тогда поплыли! — пробормотал Георг. — Будь что будет!
«Роза ветров» понеслась вперед, подгоняемая попутным ветром. Георг, окоченевший, угрюмый, взялся за руль. В любую минуту под ними мог затрещать киль. «Все равно, — стиснув зубы подумал он. — Пусть трещит, во всяком случае настанет конец». Он сидел, высчитывая минуты: сейчас… сейчас… сейчас… Но «Роза ветров» лишь мчалась вперед в темноте.
Огни исчезли внезапно за рощей, и яхта выплыла прямо к темному берегу. Мальчикам открылся залив с подветренной стороны. Якорь упал с такой силой, что только искры в клюзах[65] засверкали, а паруса мгновенно упали, точно их сбило выстрелом.
Ребята прокрались в темноте по хрустевшему под ногами оленьему мху, влезли на каменистую осыпь и перепрыгнули через шатающуюся изгородь. Свет горел между редкими стволами в высоком сосновом леске. Мальчики пробежали по нему цугом, а потом поползли на животе по маленькому ухоженному садику с подстриженной живой изгородью, выкорчеванными деревьями, стеклянными шарами и гипсовыми фигурками на деревянных постаментах.
Свежий едкий запах ноготков и пряный аромат гвоздики ударяли им в нос. На лужайке, затененной густыми кустами черной бузины и сирени, они решили передохнуть.
Их взору предстала вилла с ярко освещенными окнами и небольшая открытая беседка, увешанная разноцветными фонариками, украшенными цветами и драконами. За накрытым столом в беседке сидела большая компания людей: пахло вареными раками и укропом, слышался веселый говор и смех.
Мальчикам захотелось во что бы то ни стало пробраться ближе к свету и людям. Наскоро посовещавшись, они осторожно и тихо нырнули в заросли. Один ложный шаг, шепот, хруст могли их выдать. Неслышно отводя ветки, они подошли к выкрашенным в голубой цвет перилам беседки так близко, что могли, подобно призракам, высунуть руку из листвы и похлопать гостей по плечу.
Стол ломился от яств. Посредине горой возвышалось блюдо раков с плакучими ивами укропа. Окружали блюдо лес бурых бутылок пива и светлая стрелковая цепь рюмок с водкой. На фоне белой скатерти выделялся пестрый архипелаг бутербродов, багряно-осенняя Сцилла[66] сардин в томате и крутая Харибда швейцарского сыра, между которыми скромно пристроилась утлая шлюпка паштета из гусиной печенки. Завершала картину лососина разных сортов — отварная, копченая, жареная, соленая, малосольная под соусом, лососина в масле, консервированная…
Застолье было в самом разгаре. Багровые лица гостей лоснились от пота, рукава их рубах были закатаны, а на шее висели, словно галстуки, мятые белые салфетки.
— А может торговец сыром Фризелль произнести: на дворе трава, на траве дрова? — И все хохотали до упаду, когда торговец сыром, запинаясь, произносил их.
— Ой, ой, ой, на кружевную вставку фру Янссон капнул воск! — И все стали принимать живое участие в беде и помогали стирать воск с великолепного розового платья с маслянисто-желтой вставкой.
— Черт возьми, рюмочка остынет! — смеялись потом. И пили одну рюмку за другой.
Раки исчезали.
Торговец сыром поднялся из-за стола.
— Дамы и господа… все… здесь… присутствующие… — начал он, и было не ясно: хватит ли его сию минуту удар или же он произнесет речь. Все-таки он стал произносить речь: — Мы тут сидим и пируем на лоне прекрасной природы… высокие горы и глубокие долины… Мы вкусили все, чем богат этот дом, и так было прекрасно и вкусно… Sat sapienti[67], как говорит поэт. Да, мы все… здесь присутствующие… веселы и довольны, и я могу это подтвердить, один за всех и все за одного. Итак, поднимем… тогда… все… здесь присутствующие… сообща тост за здоровье нашего общего друга и брата… Я имею в виду тебя, торговец лососями, Оскар Никулаус Винквист, и твою очаровательную жену! Ваше здоровье!
Сидевшие в кустах мальчики вздрогнули. Винквист, торговец лососями Винквист, законный владелец «Розы ветров», сидел здесь собственной персоной! Вот он, розовый, пухлый, чокается с гостями и радуется тому, что они пришли. После того, как он три раза хлопнул в ладоши — пора, мол, подавать кофе и ледяной пунш, — появилась служанка с большим тяжелым кофейным подносом. Торговец сыром Фризелль и заводчик Петтерссон, воспользовавшись общей сумятицей, вышли из беседки за маленькой нуждой. Они остановились у самых зарослей в тени.
— Угощение на славу, недешево ему обошлось, братец Фризелль. Хотя, по правде сказать, больше всего лососины.
— Да, хотят показать, что дела у них идут хорошо.
— Показать?
— Счастье еще, что имущество супругов разделено.
— Так он обанкротился?
— Дело к этому идет.
— Верно! Прошел слух, будто он не уверен, что и дальше сможет ворочать делами.
— Вообще-то он большой подлец, это всем известно.
— Да, подлец — подходящее для него словцо… Ну а пир — хорош!
Господа вернулись пить кофе.
В беседке не переставая болтали. Переваривать пищу помогали истории о привидениях; потом гости переключились на болезни и развлекались рассказами о раке крови и устричном тифе. Постепенно речь зашла о последнем убийстве. Фру Винквист всплеснула руками:
