Сергей Жемайтис - Ребята с Голубиной пади
Сун бросился к нему:
— Дядюшка!
Ван Фу вскочил.
— О, да ты разбогател, вижу! — обрадовался он, держа Суна за плечи и с любопытством рассматривая его новый костюм. Особенно поразило дядюшку Ван Фу лицо мальчика: оно было теперь совсем другое, на нем не было и тени прежней робости.
Сун, сбиваясь и часто кивая на Левку, что стоял поодаль, рассказал дядюшке Ван Фу все события, какие с ним приключились.
— Я говорил тебе, что мы не пропадем! Ну, я тоже ничего живу! Работы, правда, мало. Зато народ хороший кругом. Есть с кем поговорить. Тут не так, как там, в серой тюрьме. — Ван Фу погрозил кулаком. — Я, брат, с ними за все рассчитался! Хозяина порядочно помял. В участок нас водили. Но там теперь народ свой. Говорят, надо бы еще лучше с ним «поговорить»…
Сун расстался с Ван Фу, договорившись встретиться завтра на этом же месте.
Левка, а за ним и вся семья Остряковых приняли горячее участие в судьбе Ван Фу. Иван Лукич устроил его к себе поваром на кран, и дядюшка Ван Фу стал кормить всю команду удивительно вкусными обедами.
Левка, Сун и Коля частенько забегали теперь на камбуз к Ван Фу, где для них всегда находились лакомые кусочки.
Однажды Левка возвращался с плавучего крана и встретил в порту Кешу. Котлочист сидел, свесив ноги с пирса, и бросал крошки хлеба жадным малькам, тучами сновавшим в прозрачной, как стекло, воде.
Приятели поздоровались.
— Ты что, ждешь кого? — спросил Левка.
— Да, жду, когда подадут катер вон с той коробки. — Он показал на белоснежный пассажирский пароход, стоявший на рейде. — Думаю сходить в тропические страны…
— Нет, правда, тебя что, с работы прогнали?
Кеша бросил в воду последнюю корку хлеба и признался:
— Пропащее у меня дело. Вчера чуть в ящик не сыграл.
— Да ты что, правду говоришь?
— Врать время нет. Вчера застрял между трубами! Спасибо, лист меняли у котла, а то бы пропал, как кит на песчаной косе. Вырос я здорово за этот год. — Кеша мрачно улыбнулся. — Что теперь делать, прямо не знаю. В Красную Армию идти, что ли? Там, слыхал, есть ребята. Как ты думаешь?
Левку осенила блестящая мысль.
— Постой, — сказал он, — у отца вчера масленщик ушел в Красную Армию. Хочешь, поговорю? Будешь на кране масленщиком работать.
Услышав такое предложение, Кеша залился ярким румянцем и с сомнением покачал головой: несбыточным счастьем казалось ему получить такую большую должность.
Вечером Левка попросил отца принять на кран Кешу. Иван Лукич улыбнулся и сказал:
— Скоро у нас с дедом вся команда будет из твоих друзей! Правда, Ван Фу прекрасный работник, замечательный повар! И Сун молодец! Брынза вот только подкачал… Ну ладно, приводи своего приятеля.
Левка каждый день бывал на катере, а иногда, отпрашиваясь у матери, жил там дня по три, выполняя вместе с Суном все матросские обязанности.
«Орел» был неутомимым морским работягой День и ночь сновал он по бухте, подтягивал к судам баржи с углем и пресной водой, помогал неповоротливым океанским кораблям швартоваться к причалам, а перед отходом в плавание выходить на рейд.
Лука Лукич служил прежде боцманом на военном корабле и потому любил строгий порядок. Левка и Сун держали в образцовой чистоте палубу и так надраивали все медяшки, что они казались золотыми.
Как-то Лука Лукич получил задание доставить из бухты Витязь в торговый порт баржу с пресной водой. В те времена во Владивостоке не хватало пресной воды, и воду для морских судов доставляли на баржах из многих мест побережья залива Петра Великого.
Держа в руке письменный приказ, Лука Лукич озабоченно почесывал щетину на подбородке: у него вместо трех матросов остался только Брынза; два других матроса недавно ушли добровольцами в Красную Армию.
Брынза не оправдал надежд. Уже через несколько дней по приходе на «Орел» он запил. Лука Лукич уволил было его, но Брынза пожаловался в профсоюз моряков. Он бил себя в грудь, уверяя, что «выпил самую малость и то после вахты, когда каждый трудящийся имеет право промочить горло».
В союзе моряков знали Брынзу, но поверили его клятве, что он больше «ее проклятую в рот не возьмет, конечно, находясь на этой паршивой галоше»…
Брынза вернулся на «Орел» и, самодовольно усмехаясь, протянул шкиперу вчетверо, сложенный листок бумаги.
— Вот вам документик.
Лука Лукич прочитал:
«Профессиональный союз моряков и портовых служащих предлагает шкиперу катера „Орел“ водоизмещением в 125 тонн оставить товарища Брынзу в занимаемой им должности матроса и влиять на него революционно. Он, как человек пролетарского происхождения, осознает нетактичность своего поведения на современном этапе…»
— Что же нам делать на современном этапе? — сказал Лука Лукич, вспомнив про эту бумагу.
Левка, понимая причину озабоченности деда, толкнул Суна в бок, и мальчики с еще большим усердием стали укладывать толстый манильский трос в красивую спираль.
Из машинного отделения показалась всклокоченная голова машиниста Максима Петровича:
— Не вешай голову, Лука. Дойдем! Машинная команда вывезет!
В словах, машиниста было столько явного лукавства, что шкипер еще сильней стал скрести подбородок.
Каждый из стариков относился немного свысока к профессии другого. Лука Лукич считал, что главное на корабле — верхняя команда. А Максим Петрович не упускал случая подчеркнуть превосходство кочегаров и машинистов.
Взгляд шкипера упал на мальчиков: Левка и Сун усердно трудились на баке.
— Да я, собственно, не тревожусь! Сам я еще пока не сдаю, да и ребята, на худой конец, доброго матроса заменят. А что касается машины, то это дело само по себе вроде, скажем, ног, а верхняя команда — голова.
В тот же день «Орел» вышел из Владивостокского порта. Ночью он пришел в бухту Витязь, а на рассвете следующего дня, взяв на буксир баржу с водой, отправился в обратный рейс.
«Орел» шел вдоль скалистого берега, поросшего приземистыми соснами. Сверкающие валы осторожно передавали катер с одного упругого гребня на другой и, ускоряя бег, неслись к скалам, откуда доносились гулкие удары, словно кто-то бил по пустой бочке.
Левка и Сун, не обращая внимания на изрядную качку, красили белилами солнечную сторону рубки. Работа увлекла мальчиков. Каждый взмах кисти наносил на поцарапанную железную стенку, замазанную ярко-красным суриком, новый, сочный, ослепительно белый мазок, и рубка становилась празднично-нарядной.
Левка начал красить дверной паз. Сделав несколько мазков, он заглянул в рубку и придержал дверь. В это время Лука Лукич протянул руку от штурвала, постучал ногтем по стеклу барометра и многозначительно крякнул.
— Что, падает? — спросил его Левка, заметив, как на приборе, дрогнув, опустилась черная стрелка.
— Больно язык у тебя долог. Падает! — Лука Лукич нагнулся к переговорной трубе и прогудел: — Парку подзапаси!
— А что его запасать-то? — Максим Петрович выглянул из машинного отделения и, состроив ребятам плутовскую гримасу, добавил: — Пару полон котел! В мешки, что ли, запасать!
Вопрос Левки и легкомысленная веселость машиниста, по мнению Луки Лукича, были скверными приметами. Шкипер все суровее и суровее хмурил брови, находя новые подтверждения своим тревожным догадкам. Исчезли чайки, а длинношеие бакланы цепочками мчались к скалистому берегу.
— Левка, поди разбуди Брынзу! — приказал Лука Лукич.
— Есть! — Левка положил кисть и, скользя по палубе босыми ногами, побежал к матросскому кубрику.
Вскоре он вернулся и доложил:
— Не встает! Пьяный!
— Под суд отдам негодяя! — рявкнул шкипер и вдруг, переменив тон, тихо проговорил: — Несите-ка борща. Подзаправимся, пока есть время.
Левка и Сун загремели мисками в маленьком камбузе рядом с рубкой.
Пока Лука Лукич ел, сидя на пороге рубки, мальчики стояли у штурвала. Управлять катером становилось трудно. Волнение усилилось. Буксирный канат сильно натягивался и отбрасывал корму катера то вправо, то влево. Маслянистая поверхность воды сморщилась. В снастях загудел, запел на разные голоса ветер.
Доев борщ, Лука Лукич принял штурвал.
— Гамов маяк показался, сейчас курс возьмем на Владивосток, — сказал он, повеселев.
Ребята забрались на железные решетки между рубкой и трубой. Это было, по их мнению, самое удобное место на судне: отсюда можно заглянуть и в кочегарку, и через иллюминатор к дедушке, и в машинное к Максиму Петровичу.
— Я еще таких волн никогда не видел! — сказал Левка, показывая на расходившееся море.
— Думаешь, тайфун? — спросил Сун.
— Может, и не тайфун, а штормяга сильный идет.
Мальчики умолкли, наблюдая, как за бортом на синей кипящей волне появляются и исчезают белые узоры из пены, похожие то на кружева, то на прожилки мрамора, то на фантастических птиц и зверей. «Орел» тяжело взбирался на гребни волн и вдруг, увлекая за собой баржу, стремительно летел вниз.
