Ольга Гурьян - Марион и косой король
А я позвала сержанта, и он эту девчонку забрал.
Следователь спрашивает:
— Макэр-чулочник, ты видел, как она брала чепец?
Макэр выступает вперед, кланяется, обдергивает свою куртку, приглаживает волосы, глубоко вздыхает и говорит:
— Нет, ваша милость уважаемый господин, не могу поклясться и показать под присягой, будто я уловил взглядом то самое мгновение, когда она присвоила этот чепец. Но по всей правде должен я признаться, что эта девчонка внушает мне подозрение, и есть у меня к тому подозрению основания. Надо вам знать, ваша милость уважаемый господин, что вчерашний день она подошла к моему прилавку и попросила показать ей мужские чулки из чистой шерсти, хорошо и ровно окрашенные в ярко-малиновый цвет. И хотя я удивился, зачем это девочке могут понадобиться чулки, предназначенные мужчине, я, будучи всегда обязательным и вежливым с покупателями, снял эти чулки с веревки и подал ей. Она начала их вертеть и сжимать в комок, но я внимательно следил за ней, и она, поняв, что не удастся их украсть, поспешно удалилась. А сегодня она опять пришла и как ни в чем не бывало стала боком у моего прилавка. А тут Николетта-белошвейка закричала, что у нее пропал чепец, и накинулась на эту милую девицу, которая хотела купить рубашки. Но я-то сразу понял, кто виноват. И я тоже стал звать сержанта, потому что, ваша милость уважаемый господин, честным лавочникам просто не стало житья от этих воpoBoIt.
— А у нее нашли чепец? — спросил судья.
— Нет, — ответила Николетта. — Я сама ее обыскала, но чепец не нашла, и кто ее знает, куда она успела его спрятать.
Тут вдруг неожиданно вмешался сержант:
— Чепца-то не нашли, значит, надо бы ее отпустить.
Следователь сердито посмотрел на него и сказал:
— Тебя не спрашивают. И, по моему мнению, если желаем мы по всей справедливости решить это дело, следует применить к ней пытку. Положить на козлы, руки и ноги привязать к веревкам и растягивать их, а в рот вливать воду через воронку, пока живот не распухнет и она не сознается. А сознание подсудимого лучшее доказательство вины, и уже других доказательств не требуется.
При этих страшных словах Марион зарыдала и закричала отчаянным голосом, будто уже испытывая жестокие муки:
— Клянусь, я не виновата! Не надо меня пытать! Лучше сразу отрубите мне голову!
А сержант воскликнул:
— Ведь по ней видать, что она совсем дурочка и не виновата ни в чем. И это так же верно, как то, что, я надеюсь, бог не покарает меня за мои грехи, а помилует и спасет.
Но судья строго посмотрел на него и сказал:
— Как ты смеешь вмешиваться в судопроизводство! Что же, ты не знаешь, что у меня больше власти тебе повредить, чем у бога спасти тебя. Я приказываю тебе молчать.
Все замолчали, и судьи стали совещаться. Следователь заговорил первым:
— Преступление подтверждается двумя свидетелями, по, принимая во внимание, что обвиняемая еще очень молода и приведена сюда в первый раз, следует всего только выставить ее у позорного столба, а затем изгнать из города.
— Ай! — закричала Марион и закрыла лицо руками.
Помощник судьи, молодой человек, видно недавно еще занявший эту должность, проговорил, смущаясь:
— Но ведь преступление не вполне доказано, и можно было бы признать ее невиновной и отпустить.
— О добрый господин! — воскликнула Марион. — Сделайте так!
Но судья, выслушав оба мнения, объявил свое решение:
— Улики против нее недостаточно убедительны, но и основания считать ее невиновной не вижу. Поэтому, не считая возможным отпустить ее на свободу, где она снова могла бы подвергнуться соблазпу усовершенствоваться в своем презренном ремесле и тем нанести ущерб честным людям, мы приговариваем ее к заключению в женской тюрьме Шатлэ с тем, чтобы она имела время одуматься, раскаяться и исправиться.
Сержант тронул Марион за плечо и увел ее.
Глава вторая СТАРУХА ЛАМУР
У тюремщика было изрядное брюшко, двойной подбородок и приятный румянец на носу и щеках. Приняв Марион у приведшего ее сержанта, он улыбнулся ей, сел в свое кресло и заговорил:
— Не бойся, милочка, ничего страшного не случилось. Я о своих постояльцах забочусь, и ты будешь здесь жить, как в хорошей гостинице.
Тут он окинул ее взглядом с головы до ног, от дешевенькой ленты в волосах до грубых тупоносых башмаков, и стал обстоятельно разъяснять свою мысль:
— Да, можно сказать, что у нас настоящая гостиница. Гости приходят к нам и уходят, хоть и не по своему желанию. Но тебе понятно, милочка, что в гостиницах приходится платить за постой, так сказать за крышу, за четыре стены и за свет в окошке, много ли там или мало этого света проникает через решетку. Ну, а если всадник не может оплатить по счету овес, приходится ему оставлять в залог лошадь. У тебя есть лошадь?
И он весело улыбнулся своей шутке.
— Нет, — смущенно ответила Марион. — У меня нет лошади.
Эти слова показались тюремщику очень смешными, и он разразился таким хохотом, что все его тело, и щеки, и живот, и даже ноги сотрясались и подпрыгивали.
Марион испугалась, как бы он сейчас не лопнул и не разлетелся на части.
Наконец он немного успокоился, вытер жирные слезы, выступившие на глазах, и сказал:
— Ай-ай-ай, вот это нехорошо. В моей гостинице постояльцы платят за место, за постель и за еду. Не беспокойся, кормлю я вкусно и сытно.
Он причмокнул губами, а Марион вдруг ужасно захотелось есть, и она с надеждой подняла голову и посмотрела на него.
— Жена у меня, — продолжал тюремщик, — отлично готовит всякие супы и похлебки, и я кормлю моих жильцов за собственным моим столом, хотя многим приносят еду извне. Тебе как больше нравится?
— Господин, у меня нет денег, — прошептала Марион.
— Что же мне с тобой делать, а? Лошади нет и денег тоже нет. Ай-ай-ай! Будь ты мужчина и откажись платить, есть у меня на первом этаже большая сводчатая зала, где они валяются все вместе, вперемежку на кучах соломы, а посреди залы каменная лохань с водой—«Большой камень», — пей сколько влезет. Но не завидуй им, милочка. Каждый день мрут они от гнилой лихорадки и других болезней. Да, а для женщин бесплатного жилья нет. У женщины всегда где-нибудь припрятаны денежки на всякий случай.
— У меня не припрятаны, — прошептала Марион.
Тут улыбка сползла с губ тюремщика, будто улитка с переспелого плода, но он попытался на мгновение вернуть ее и спросил:
— Может, тебе принесут?
— Мне не принесут, — сказала Марион и заплакала.
Лицо тюремщика стало совсем равнодушным, и он прикрикнул:
— Перестань реветь! Я к слезам привычный, меня этим не разжалобишь.-Он вздохнул и сказал: — Что же, ничего не поделаешь. Отпустить тебя я не имею права, придется тебя куда-нибудь засунуть, тем более что места ты займешь немного. Но уж на солому и обед не рассчитывай. Эй, Гренгуар!
Но вместо слуги в дверь заглянула жена тюремщика и спросила:
— Она будет обедать?
— Нет у нее денег. Где Гренгуар?
Вошел слуга, здоровенный малый. Тюремщик вручил ему ключ и приказал:
— Отведешь ее в «Крапиву».
Слуга взял Марион за руку и увел ее. По дороге она спросила:
— Что это—«Крапива»?
— Женская тюрьма.
— А почему «Крапива»?
— А вот как станет тебя кусать всякая нечисть и все тело начнет зудеть и чесаться, тут ты сразу поймешь что да почему, перестанешь задавать глупые вопросы и только будешь кричать: «Ой!», да «Ой!», да «Ах, жжет!»
Они подошли к невысокой дверце. Гренгуар отомкнул замок и, подтолкнув Марион в спину, захлопнул за ней дверь.
В низкой сводчатой зале множество женщин сидели и лежали на полу так тесно, что и шагнуть между ними нельзя было из страха, что наступишь на кого-нибудь.
Несколько женщин обернулись и молча посмотрели на Марион, но из дальнего угла послышался голос:
— Иди сюда. Здесь есть место.
— Кто меня зовет? — спросила Марион.
Никто ей не ответил, и она осторожно пробралась туда, откуда послышался голос.
Действительно, здесь было место. В углу, прижавшись к стене, сидела старуха, такая тощая, хрупкая и серая, что казалась сотканной из паутины, и, будто наслоилась на ней многолетняя пыль, облекало ее ветхое серое платье, нагрудник, закрывавший шею и подбородок, и головной платок, из-под которого выбилась серая прядь волос. Но вокруг старухи пол был свободен, как будто все отодвинулись от нее как только могли подальше.
— Садись, — таким тонким, что, казалось, сейчас оборвется, голосом сказала старуха.
— Не садись! — крикнула какая-то женщина. — Не садись, не то быть беде!
Но Марион так устала, что ноги под ней сами подогнулись, и она села на грязный и липкий пол.
Старуха отщипнула пучок соломы от своей подстилки и протянула Марион:
