Павел Вишнев - Юнги (илл. И. Дубровин)
Катером командовал молодой офицер лейтенант Голощапов, провоевавший около года и после ранения посланный на Соловки готовить новое пополнение для кораблей Северного флота.
Наконец наступил день, когда инженер-капитан Вукулов объявил, что завтра юнги выйдут в море.
Весна была в разгаре, и вдоль дорог бежали шумные ручьи. Из разлившихся озер в них попадала рыба. Кое-где ручьи были совсем мелкими, и заплывших сюда окуней можно было ловить руками. Но на трепыхавшуюся в траве рыбу никто не обращал внимания.
Весенний ветерок играл ленточками бескозырок. Юнги шли к пирсу и пели:
По морям, по океанамКрасный вымпел над волной…
Гурька шагал в крайней шеренге и косил глазами на идущего рядом боцмана Язькова. Боцман решил во время похода заняться с юнгами морской практикой. А Гурьке хотелось сразу попасть к двигателю. Допустят ли? Может, заставят скатывать палубу, вязать узлы, драить металл? К двигателю бы!
Но такой уж это был везучий день!… Как только юнги вступили на палубу, лейтенант Голощапов, обращаясь прямо к Гурьке, скомандовал:
— Механизм осмотреть и провернуть!
Гурька стрелой бросился к люку моторного отделения. Он хотел все сделать сам. Но у моторов уже стоял старшина первой статьи Цыбенко.
— Товарищ старшина первой статьи, — обратился к нему Гурька. — Приказано осмотреть и провернуть механизм.
— Давайте будем осматривать.
— Товарищ старшина первой статьи, разрешите мне самому?
Цыбенко будто угадал настроение Гурьки и, помедлив немного, чтобы придать больше значимости моменту, разрешил:
— Добро.
И после этого Гурька уже не отходил от моторов.
Стрелка телеграфа дрогнула, прыгнула и остановилась у надписи: «Самый малый вперед!»
Гурька машинально двинул руками, услышал, как рокотнул, проворачиваясь, вал машины, но, кажется, Гурька сделал это слишком нерешительно, потому что Цыбенко положил свою широкую ладонь поверх его руки и плавно добавил оборотов. Рокот мотора круто загустел, и стрелка тахометра[9] резко двинулась вперед.
— Так держать, — сказал старшина.
— Есть так держать!
Хотя не все получалось хорошо, но Гурька торжествовал. Мощный мотор был в его руках. Гурька мог его остановить и запустить снова, если это понадобится.
Но не успел Гурька как следует опомниться, как сверху поступила новая команда:
— Стоп!
Гурька остановил мотор и похолодел: «Может, что-нибудь не так сделал?»
Но стоящий рядом Цыбенко спокойно улыбался.
Гурьку сменил у двигателя Митя Коробков. У других моторов стояли Лизунов и Жора Челноков. Каждый из них выполнял команды лейтенанта Го-лощапова, а старшина и инженер-капитан Вукулов следили, как они исполнялись юнгами.
Гурька поднялся на палубу. Винты будоражили утреннюю гладь моря, и за кормой вскипали буруны, оставляя за катером широкий пенистый след. Вверху хлопало на ветру полотнище военно-морского флага.
32
Лизунов получил телеграмму: мать сообщает, что тяжело заболела, и просит немедленно выехать домой.
В тот же день Николай получил отпуск. На пароходе «Краснофлотец» он выехал в Рабоче-островск. В Кеми пересел с пригородного на поезд дальнего следования. В вагоне ехали одни военные. Школа юнгов открылась недавно, и никто еще не видел такого маленького хлопчика в морской форме. Прослужив несколько лет в Заполярье, где гражданского населения почти не было, весь военный народ вагона был рад встрече с маленьким человеком во флотском костюме. И жадно тянулась к нему истосковавшаяся по детям солдатская душа. Один матрос уступил место мальчику на средней полке, другой угощал рыбой. Скоро все узнали, как его зовут и сколько ему лет, узнали, что у него серьезно заболела мать, сочувствовали и утешали.
— Мама твоя поправится, — говорил матрос Петр Манухин, уступивший Николаю полку. — Вот приедешь ты, увидит она тебя и поправится. Помяни мое слово, поправится.
Другой, с забинтованной рукой, Семен Скворцов, ехавший куда-то в Сибирь, сказал:
— Эх, моего бы племянника Славку в эту вашу школу! На годок постарше тебя. Уж как ему
хочется стать моряком!…
— Летом, наверно, новый набор будет. Пускай подаст заявление в райком комсомола.
— А как ты думаешь, примут?
— Если он физически ничего…
— Парень крепкий. Седьмой класс кончает.
— В радисты, значит, возьмут. С семью классами на радистов учат.
— Специальность хорошая. А ты мотористом будешь?
— Да.
— Тоже хорошо. И вообще на флоте все специальности хороши и нужны. На корабле что артиллерист, что минер, что моторист — одна семья. Не то, что в пехоте. Там кто в поле, кто в лес по дрова. Артиллерист говорит: «Я бог войны». А пехота заявляет: она царица полей. Все боги да царицы… Старорежимье какое-то…
Николай весело засмеялся. Лежавший на верхней полке солдат, имени которого он еще не знал, откликнулся:
— Неправильные твои разговоры, Семен.
Вообще на флоте…
Семен перебил:
— На флоте не как в пехоте. Поговорка есть
такая: пехота, не пыли!
И началась взаимная подначка. На нее моряки особенно мастера, но и солдат за словом в карман не лез и любил говорить складно.
— Флоту без пехоты не взять вражьи доты.
Семен парировал:
— Доты… Видали мы их в Финскую кампанию да такие, что покрутилась бы эта самая пехота вокруг дота без флота.
— Флотский, известно, до тех пор бахвалится, пока в море не свалится.
— Флотский моря не боится. Пехоте море — горе.
Эта веселая словесная перепалка кончилась ужином, потом все вместе затянули:
Споемте, друзья, ведь завтра в поход Уйдем в предрассветный туман.
Споем веселей, пусть нам подпоет
Седой боевой капитан…
У Беломорска поезд обстреляли немецкие самолеты. Убитых не было, но путь впереди оказался разрушенным. Пассажиры пошли до города пешком.
На вокзале Николаю пришлось просидеть полсуток: ждал поезда на Вологду.
Петр и Семен ушли в продпункт получать по аттестатам паек. Солдат, которого звали Иваном, и Николай сидели в уголке зала ожидания.
Николай все время думал о матери: что с ней случилось? Она прихварывала часто, жаловалась то на голову, то на сердце, но никогда не болела подолгу и серьезно.
Заметив, что Николай невесел, Иван, взяв его за подбородок, сказал:
— Подними до места нос, а то он у тебя повис, как гюйс[10] в штилевую погоду.
Николай поднял на солдата глаза. Откуда У него взялось столько морских словечек?
— Чего уставился? — спросил Иван.
— Откуда же вам знать, что такое гюйс?
— Гм… А ты думаешь, что в пехоте не может
быть моряка? А если потребуется, чтоб моряк помог пехоте на суше?
— Так вы моряк?
— Самый доподлинный. Электриком я на корабле плавал. Вот…
Иван развязал вещевой мешок и достал бескозырку с муаровой гвардейской ленточкой.
— А почему вы не носите ее?
— Приеду домой — надену. А пока что вот только это не снимаю…
Иван расстегнул ворот гимнастерки, и Николай увидел сине-белые полоски тельняшки.
— Почему вы не сказали тогда, в вагоне?
— А чего говорить? С Семеном мы просто шутили. Он ведь зачем весь разговор затеял? Видит, что ты нос повесил, о матери горюешь. Ну и, что бы тебя от этих мыслей отвлечь, начал шутить. Сразу-то и я было не понял его, думал, серьезно. А с Семеном мы кореши, хоть он постарше меня. Он тоже моряк, электрик, понятно?
— А я-то думал!…
— «Думал, думал»… Сказано же, моряки — одна семья. А раз ты запечалился, ну как тебя оставить, чтобы ты невеселый был! То-то…
33
В Вологде Николай расстался с друзьями-матросами. Здесь пришлось сделать еще одну пересадку. Когда оформил проездные документы на следующий поезд, отправил домой телеграмму.
Почти всю остальную часть пути Николай лежал на верхней полке, думая о том, как встретится с отцом и матерью, вспоминал о своих одноклассниках Толе Зубихине и Аркаше Заводчикове. Они, конечно, сразу же прибегут к нему, как только узнают, что он приехал, будут завидовать и расспрашивать о флоте, пригласят к себе в класс. Классная руководительница Майя Трофимовна поведет его показывать учителям и будет говорить о нем только хорошее, а не жаловаться на него, как бывало прежде, что он испортил парту, вырезав ножом свои инициалы; или на то, что дергал Соню Петрухину за косы во время урока.
В поезде на верхней полке было тепло и немного душно. Николай засыпал, видел сны, просыпался и снова засыпал.
— Коленька! — услыхал он голос матери, как только появился в дверях еще не совсем остановившегося вагона. — Коленька!
