Игорь Минутко - Мишка-печатник
В отряде были очень рады тому, что Мишка-печатник нашелся. Но сейчас же возник вопрос: как с ним быть? Не таскать же с собой по фронтовым дорогам. А если не таскать, что же делать? Отправить назад в город сложно, не с кем, да и кто там будет возиться с ним? В конце концов все-таки решили оставить пока Мишку-печатника в отряде, во втором обозе.
Опять Федя и Мишка стали неразлучными. Федя часто водил своего питомца гулять в пустынный гимназический сад. В таких случаях весь забор был облеплен Васильевскими мальчишками; слышался восторженный шепот, ахи, а если на забор цеплялись девчонки, то, когда Федя проходил с медведем близко, девчонки тихонько, почтительно визжали. Федя делал вид, что не замечает зрителей, но ему было приятно, что на него и Мишку-печатника смотрит столько восторженных и завистливых глаз.
ПЕРВЫЙ БОЙ
Сквозь сон Федя слышал, как далеко, видно, на улице, пропел горн, пропел высоко и тревожно, и тотчас в казарме началось движение, сутолока. Все еще не проснувшись, Федя чувствовал, что пустеет классная комната, в которой он жил, что люди спешат куда-то. «Ведь это на фронт!» — подумал Федя во сне и сделал усилие над собой, чтобы проснуться.
Он проснулся и увидел, что комната действительно пуста, мусор, бумажки валяются на полу, он понял, что еще ночь — окна были черны и только иногда озарялись бледным заревом. Федя услышал далекий гул, и пол под ногами заметно вздрагивал.
На столе чадила керосиновая лампа, отец Парфе-ний с заспанным недовольным лицом укладывал в деревянный чемоданчик свои пожитки.
— А где же все? — закричал Федя.
Отец Парфений посмотрел на него, подмигнул весело:
— Приказ о наступлении пришел. Вот они и подались в самое пекло.
— А мы? — У Феди к горлу подступили слезы.
— Мы… Мы с тобой в обозе. Кухня, санчасть, интендантство со своим имуществом и прочая такая штука. Ближний тыл. Смекаешь? Ближний! — И отец Парфений многозначительно поднял руку с крючковатым указательным пальцем.
— И будем тут сидеть? — совсем упавшим голосом спросил Федя.
— Зачем же? За своими пойдем. Я же тебе говорю- ближний тыл мы. Только вот что, Федор. Дмитрий Иваныч приказал тебе передать, чтоб ты меня беспрекословно, значит, слушал. Ослушаешься — прямо домой тебя отправят. Понял?
— Понял… — насупился Федя.
— А ты пузырем-то не дуйся: — Отец Парфений захлопнул свой чемоданчик. — Война, мил человек, это тебе не в прятки играть. Собирайся, бери своего медведя, к нашей телеге привяжи его. Скоро двинемся.
Начало только-только развидняться, когда они отправились в путь. Опять шел снег, густой, медленный, и свежесть наполняла ночной воздух. Длинный обоз растянулся по еле видной дороге. Подводы, подводы, подводы. Темные фигуры лошадей, их жаркое дыхание, фырканье; огоньки цыгарок, приглушенные голоса; крытые кибитки со смутными красными крестами на крышах. Запах конского навоза, свежего снега и пота.
— Передний! — зычно кричал кто-то. — За леском направо! Дорога на Сухотинку.
— Передний!.. — передавали голоса над обозом.
Иногда коротко озарялось небо, и на миг становилась видной снежная даль, серый лесок справа, впереди, дорога, темной змеей уползавшая к горизонту. А потом прилетел гул, тяжело тревожа тишину.
Федя шагал по подмерзшей земле рядом с Мишкой-печатником, который шел послушно, споро, но сердито отдувался — не поспал всласть. Впереди прыгал и звякал бачок походной кухни, возвышалась спина отца Парфения, изредка слышался его тихий добрый голос:
— Топай, топай, Гнедок! Трудись. Скоро своих ребят встренем.
Федя трепал теплый бок Мишки, смотрел на светлеющее небо и думал. Как хорошо ему думалось в этот предутренний час! Он думал сразу об очень многом: об отце Парфении — хороший он, очень хороший, а поп. Чудно! О мамке — может, она уже поправилась? О Любке-балаболке — надо написать ей письмо, и уже мысленно придумывались первые строчки этого письма: «Здравствуй, Люба! Вот я и на фронте. Кругом рвутся снаряды, но совсем не страшно. Белые бегут…» Он думал о себе, о революции и об этой дороге. Куда она приведет его, Федора Гаврилина, мальчика с рабочей окраины?..
Все светлело небо, еле заметно порозовел горизонт, и к нему вела и вела дорога.
Стало совсем светло, и уже ясно были видны и лошади, старательно переставляющие ноги, и лица людей, и штыки винтовок заблестели светом слабой зари; было видно, как из-за леска потянулась стайка ворон — черные точки над белым полем. Значит, близко деревня. И правда: кончился реденький лесок, повернули направо, и сразу из снега вынырнули соломенные серые крыши, запахло дымом, и петухи горланили на разные голоса. И вдруг отчетливо послышалось:
Та-та-та-та!
Перерыв и опять:
Та-та-та!
Пулемет! У Феди яростно забилось сердце, и где-то в самом дальнем уголке его холодком шевельнулся страх. Шевельнулся и исчез.
А обоз уже втянулся в деревню и быстро рассасывался в ней; слышались короткие команды. К Феде бежал Яша Тюрин.
— Здорово!- радостно кричал он. — Меня навстречу Дмитрий Иванович послал. Вам квартиру определили, а Мишке — сарай. Квартирка что надо: все видать будет.
— А что видать, Яш?
— Бой!
— Бой?.. — Больше Федя ничего не спрашивал. Он увидит настоящий бой!
Деревня была большая: улицы, тупички, избы, избы. И везде военные повозки, снуют красноармейцы- движение, крики. Но совсем не видно деревенских жителей — попрятались по подвалам.
Шли к околице деревни, и на ходу Яша рассказывал:
— А Трофим Заулин-то! Героем оказался. Отец Парфений оглянулся с облучка:
— Это как?
— В разведку ходил, языка приволок да еще там у них листовки разбросал.
— Листовки? — Федя не знал, что это такое.
— Ну да! Я тебе одну взял — поглядеть. На! — И Яша вынул из кармана вчетверо сложенный листок.
Федя развернул его и прочитал:
Деникин!!
Играй, доиграешься!
Вспомни судьбу Корнилова, царя, Скоропадского, Дутова,
Колчака, архангельских белогвардейцев и прочих сволочей.
— Представляешь, белякам разбросал! Они читают теперя и небось дрожат.
— Здорово!
— Вот мы и пришли.
Изба стояла с краю деревни и была самой последней на улице. Мишку-печатника поместили в сарай, и отец Парфений принялся готовить завтрак, тщетно призывая на помощь хозяйку — она наотрез отказалась вылезти из погреба — Яша провел Федю через огород к плетню и сказал возбужденно:
— Видишь, вон там, за полем, деревня?
— Ну?
— Там белые!
— Белые?..
— Да! А вон по полю наши окопы идут. Видишь?
— Вижу.
— А вон в той балочке наша артиллерия. Целая батарея! Скоро начнет бить по ним. Потом мы в атаку пойдем и вышибем их оттедова. — Яша перевел дух. — Их немного, беляков, но отчаянные черти. Из офицерского корпуса. Так я побежал. А ты тут сиди. Все тебе видно будет. — Яша потрепал Федю по плечу, и было ясно, что предстоящий бой увлекает его и он нисколечко не трусит.
Федя смотрел на близкую, совсем близкую деревню: обыкновенные соломенные крыши, плетни, серая накипь садов. И там — белые?! Его ненавистные враги? Враги его отца и всего рабочего класса? Это казалось странным и почему-то не верилось, что враг так близко, совсем рядом. Уж больно все выглядит буднично, просто. А наши? Вон та траншея, рыжий пунктирчик вырытой земли, маленькие фигурки людей, которые, пригнувшись, бегут по окопу — чего они пригибаются? Все это и есть фронт? Тот фронт, куда Федя неудержимо стремился? И там его отец и весь отряд типографских рабочих. Они готовятся к атаке…
Фронт… Федя сам не мог понять, почему он разочарован увиденным.
Все утро он напряженно ждал. Но бой не начинался, только иногда лениво постреливали пулеметы- отчетливо, ясно с нашей стороны, приглушенно и зло со стороны белых.
Совсем разочаровавшись, уже после обеда Федя сидел в сарае с Мишкой-печатником и мысленно сочинял Любке письмо. Оно получалось скучным: «Воевать в общем-то совсем неинтересно. Может быть, я скоро приеду домой вместе с Мишкой. Мы его отобрали у цыгана, он…»
Сарай вздрогнул от тяжелого залпа, и эхо могуче раскатилось над землей. Федя пулей вылетел во двор и помчался через огород к плетню…
Он увидел, что у околицы деревни, в которой были белые, рвутся снаряды — вырастают земляные фонтаны то здесь, то там. Вот один снаряд разорвался в деревне, и сразу же загорелась соломенная крыша у избы, а потом и вся изба занялась ярким факелом. Гул разрывов был неровный; и в промежутках было слышно, как бьют пулеметы. Теперь, всмотревшись, Федя видел линию вражеских окопов у самого края деревни; все ближе и ближе надвигались разрывы на эти окопы и вот накрыли их…
Да, все это видел Федя: и окопы белых, которые переворачивали взрывы, и горящую избу, и линию наших окопов, где сейчас все замерло, — он видел бой. Но, странное дело, все это казалось ненастоящим, игрушечным, наверно, потому, что все виделось издалека, уменьшенным. Феде не было страшно, а только до замирания сердца интересно.
