Владимир Журавлёв-Даманский - Бортжурнал КСП
6 декабря.
Наши полицаи распоясались вовсю. Немцев водят по хатам, и сами под шумок хапают. А Захаба сколько добра натащил! Разъезжает с немцами по дальним сёлам и везёт домой, что подвернётся. И Кузьку с собой таскает: приучает.
7 декабря.
Гром пушек на юго-западе не умолкает. По ночам видно, как полыхают далёкие зарницы: это наши стоят насмерть у Севастополя.
11 декабря.
Снова немцы приехали в село. В нашем доме разместилась группа радистов. Все молодые. Только старший, рыжий и усатый, — старый. Один радист неплохо говорит по-русски. Максом назвался. Чёрный такой, длинноволосый, с голубыми глазами. Вроде добрый, только разве их поймёшь.
14 декабря.
Нашли в лощине ствол от миномёта. Пробовали кидать мины. Здорово летят. И рвутся преотлично. Пять штук запузырили в лес. Немцы в селе всполошились, думали — партизаны.
16 декабря.
Вчера Макс завёл меня в комнату и спрашивает:
- Кто из миномёт стрельял, скажи?
- Н-не знаю, — лепечу чуть слышно, а самого дрожь пробирает.
Немец весело смеётся, глядя на меня:
- Никс знаешь? Я знаю. Их — пять. Один мальчик — девочка...
Макс перестал смеяться, лицо стало строгим:
- Это опасный игра, Вольдемар. Гауптман расстрелять будет...
Я не мог произнести ни слова. Макс улыбнулся:
- Не бойсь, Вольдемар. Хочешь Москав слюшат? Буду включат.
Я торопливо замотал головой.
- Никс хочу! Никс хочу! — завосклицал на его лад, а про себя думаю: «Не проведёшь, Макс! Скажи я тебе — хочу, тут уж точно головы своей не досчитаюсь». А он смеётся, говорит негромко:
- Макс никс фашист. Максу война никс надо. Поньятно?
- Скажу рыжему, — говорю я, чуть осмелев. — Как запоёшь?
Он понял меня, смеётся весело, на окно показывает:
- Запоёшь «Катьюша», как Ганс. Слышишь? Ганс караулен: гауптман никс приди сьюда. Ганс аух никс фашист...
- А рыжий тоже никс фашист? — спрашиваю осторожно.
Макс хватается руками за голову:
- О-о, гауптман шайзе! Старый фашист!
А Ганс всё ходит под окнами, поглядывает на улицу и спокойно насвистывает «Катюшу». Макс слушает и улыбается, настраивает на Москву приёмник.
- Говорит Москва! Говорит Москва! — раздалось тихо-тихо, будто Москва отодвинулась на тысячи километров. К приёмнику меня будто ветром придуло, и про Макса забыл. А диктор говорит сурово и торжественно. Я запомнил каждое слово.
«От Советского Информбюро. Как уже сообщалось, наши войска освободили Клин. Полностью разгромлена калининская группировка противника и освобождён город Калинин. Только в этом районе враг потерял убитыми свыше десяти тысяч солдат и офицеров. В городе захвачены большие трофеи. Враг от Москвы отброшен. Наступление наших войск продолжается...»
- Ура!—чуть не закричал я, но вовремя спохватился.
Макс смотрел на меня строго, затем выключил приёмник:
- Гауптман идьёт... Шнелль!..
Рассказал сегодня своей команде — не поверили.
- Провокация! — сказала Любава серьёзно.
Решили написать листовку. Текст составляли всем отрядом. Нужно рассказать людям о победе нашей Армии под Москвой. Шрифт буду делать из подошвы старых тапочек.
17 декабря.
Батарей электрических добыть негде. Любава посоветовала пошарить у радистов. Вот уберётся гауптман в отпуск — пошарю. При нём опасно, застрелит.
25 декабря.
Что-то сильно стали бить пушки под Севастополем.
Может, и тут наши перешли в наступление, как под Москвой?
31 декабря.
Продолжаю делать листовку. Хотели к новому году выпустить — не вышло. Не так-то просто на резине всё это вырезать. Эх, и листовочка выйдет! Как настоящая. Вот сделаю полностью, припечатаю на странице бортжурнала.
2 января 1942 года.
Радисты где-то поймали маленького зайчонка. Гауптман носится с ним, как дурень с писаной торбой.
- В отпуск идьёт — сыну подарок, — объяснил мне Макс.
И нужно же было сегодня поутру нашему Ваське разнюхать про зайца. Ладно уж — стащил, так хоть бы удрал, а то засел под кроватью и пирует. Как увидел это гауптман, так рявкнул, будто его самого кот драть начал. Ваську тут же поймал, выскочил во двор, кричит, ругается. И пришёл бы Ваське конец, не догадайся он впиться когтями рыжему в руку. Гауптман дёрнул рукой, что было силы, кот взвился чёрной молнией на забор, да и был таков.
Выстроил гауптман свою команду — и ну костерить. Пистолетом размахивает, кулаки под нос сует, потом всех в лес погнал, второго зайца ловить. Думает, под каждым кустом зайчата водятся.
7 января.
Клятву взял у брательника Ваняшки. Дрожащим голоском повторял вслед за мной: «Клянусь своей жизнью, клянусь всем святым, что дороже жизни, унести тайну бортжурнала в могилу...»—а в глазёнках блестят слезы. Выследил меня, чертёнок. Я на чердаке бортжурнал прятал, чтоб на озеро всякий раз не бегать.
11 января.
Пушки не перестают громыхать. Порой кажется, что гул приближается, а порой удаляется. Мы прислушиваемся и ждём.
После отъезда гауптмана старшим команды остался Макс.
17 января.
Молчит Любавин приёмник, как бабкин сундук, хоть и увёл я парочку аккумуляторов у радистов. Любава говорит — из-за плохой антенны, а я думаю, что-то неладное с приёмником.
20 января.
Вчера уехали радисты. Перед отъездом Макс спрашивает меня:
- Ты никс взял аккумулятор, Вольдемар? Два пропал...
Я твёрдо посмотрел ему в глаза:
- А тебе что, жалко?
- Мне нике жалко, — улыбнулся Макс.— Зачем тебе?
- Слушать Москву... — я осекся: всё-таки Макс — немец.
Он покачал головой и глаза его стали грустными. Потом неожиданно спросил:
- Я подарю тебе старый радио, хочешь? И аккумулятор подарю... Пять, шесть, десять. Хочешь? На память...
Я молчал. Я верил и не верил ему. Передо мной стоял человек в форме фашистского солдата. Но трудно было не поверить Максу, его добрым, голубым, чуть грустным глазам.
Он научил меня включать и выключать приёмник, настраивать на нужную волну, заменять аккумуляторы, подключать антенну.
- Слюшай Москва и помни антифашист Макс Новак и Ганс Шварц.
И подал мне руку, как равный равному, как товарищу.
25 января.
Наконец-то листовка готова. Вот она.
«Прочти и передай товарищу. Смерть немецким оккупантам!
Товарищи, час освобождения нашей Родины близок! Враг отброшен от Москвы на многие десятки километров. Победоносное наступление наших войск продолжается. За время зимнего наступления Красная Армия освободила от врага большую территорию. Освобождены города Елец, Клин, Калинин, Волоколамск, Калуга, Феодосия, Керчь...
Но Родина ещё в опасности. Нужно всем стать на защиту своей Отчизны и сражаться с врагом, не щадя жизни. Взрывайте мосты, разрушайте дороги, уничтожайте боевую технику и припасы, пускайте под откос поезда. Становитесь плечом к плечу с теми, кто сражается с оккупантами. Уничтожайте солдат и офицеров, а заодно — предателей Родины, полицаев. Уходите в лес к партизанам. Не верьте немецкой пропаганде. Смерть — за смерть, кровь — за кровь!
Да здравствует наша Родина — Советский Союз!
Штаб КСП».
Напечатаны первые листовки. Получилось отлично. Сегодня разбросаем в Светлых Ключах и соседних сёлах.
29 января.
Листовки наделали переполоху. Главный полицай Степан Захаба бегал по селу и грозился немцами. Перехватил четыре листовки. Остальные исчезли.
4 февраля.
Село все ещё гудит. Подпись «Штаб КСП» люди расшифровывают по-разному. Говорят, что кому в голову взбредёт. Одни — будто это «Штаб красных следопытов»; другие — «Штаб красных соединений партизанских»; третьи—«Штаб крымских советских патриотов»; четвёртые — «Штаб красных советских партизан». А пять звёздочек — будто пять соединении или отрядов партизанских.
10 февраля.
Вчера угнали в Германию взрослых девчонок и мальчишек. Рёв стоял на всё село, как на похоронах. Кузькин отец водил немцев по хатам. Даже у Птахов был. Климка-то вон какой вымахал! Сапоги отцовы не лезут. Пришлось матери Климкиной свидетельство о рождении показывать, а ему ещё и четырнадцати нет.
Клим, само собой, перетрусил, хоть и не признаётся. Один фрицик маленький схватил его за руку и к двери тянет, а Клим упирается, не хочет, басит так это солидно:
- Я маленький! Что, не видишь? Кляйн их!
А солдатик-то сдвинуть с места этого «кляйна» не может. Смотрит на Клима снизу вверх, гогочет:
- Гросс! Давай! Ком-ком!..
Погоготали, погоготали и ушли.
После этого все наши комсомольцы в лес к партизанам ушли.
18 февраля.
Полицаи по одному ходить боятся — листовка подействовала. А ночью и вовсе сидят взаперти: дубовые ставни на тройных запорах. Дед Аникей только посмеивается.
