Э. Конигсбург - Из архива миссис Базиль Э. Франквайлер, самого запутанного в мире

Высокий мужчина в фетровой шляпе (вид у него был такой, будто он сам работает в ООН, так что непонятно было, зачем ему эта экскурсия) раздраженно сказал:

— Что такое? Почему очередь задерживается? В чем дело, я спрашиваю?

Девушка протянула Джимми два билета.

— Скажите, а в какой вы… — начала она, но мужчина в шляпе уже стучал монеткой о прилавок:

— В жизни не видел, чтоб очередь ползла так медленно! Не мудрено, что в вашем ООН вечно тянут резину! Сто лет пройдет, пока до чего-то договорятся!

Уже уходя, Эмма и Джимми успели подумать: нет, такого бы не взяли на работу в ООН.

А вот девушку взяли на работу в ООН, поэтому она протянула мужчине билет и вежливо сказала:

— Вот, пожалуйста. Надеюсь, экскурсия вам понравится!

— Слушай, а здорово ты придумал с этим котлом! — шепнула Эмма на ухо брату, пока они вместе с другими посетителями ждали приглашения на экскурсию. — Да еще так быстро сообразил…

— Придумал-то я давным-давно, — махнул рукой Джимми. — Просто до сих пор не было случая рассказать.

— Все-таки ты молодец! Я бы так не смогла.

— Да ладно тебе! — расцвел Джимми.

Тут из громкоговорителя донеслось объявление: их приглашали на экскурсию. Гидом оказалась молодая индианка с черной косой ниже пояса, в сари, длинный подол которого она придерживала одной рукой. Одеяние подчеркивало ее изящную походку: двигалась она легко и плавно, маленькими шажками, и складки сари колыхались вокруг ее колен. Оттенок ее кожи напомнил Эмме дымчатый топаз: мамин самоцвет, талисман тех, кто родился в ноябре. Да и голос у девушки был какой-то необыкновенный, с мягким акцентом, вот только смысл слов от Эммы все время ускользал.

Поэтому, когда экскурсия закончилась, Эмма мало что узнала про ООН. Зато она выяснила кое-что другое. Оказывается, есть еще один способ быть не такой, как все: ходить в сари. Значит, решила Эмма, когда она вырастет, то сделает одно из двух. Она либо уедет в какую- нибудь далекую страну, наподобие Индии, где все носят сари, и будет там одеваться так, как сейчас, либо наоборот, поселится в самом заурядном месте вроде Гринвича и станет носить что-нибудь совершенно необыкновенное — да хоть сари, почему бы и нет?

— А как тебе эти наушники, в которых можно слушать экскурсию на каком угодно языке? — спросил Джимми. — Здорово, правда?

— Да-а-а, — задумчиво ответила Эмма.

Джимми подозрительно посмотрел на сестру. Одна рука ее была изогнута, другая прижата к животу, шажки стали короче, походка изящнее, и вокруг ее колен как будто что-то колыхалось.

— Эй, что с тобой? — спросил он. — Живот схватило?

Эмма смерила его взглядом:

— Знаешь что, Джимми? По-моему, ты хоть полсвета объедешь, все равно по пути домой будешь думать только о том, где бутерброд с тунцом обойдется тебе дешевле: в кафе-автомате или в «Чок-фулл-о’натс».

— Так это от того бутерброда ты за живот держишься? — уточнил Джимми.

— Ну, хватит! — рассердилась Эмма. — Ни слова больше!

Пожалуй, придется придумать какой-то другой способ стать не такой, как все, решила она. Ангел подскажет ей выход. Непременно подскажет!

Все мечты и надежды Эммы были теперь сосредоточены на абонентском ящике номер 847. И он не подвел! Уже на следующий день, заглянув в маленькое окошко в дверце ящика, они с Джимми увидели письмо.

Свершилось, думала Эмма. Через минуту им откроется великая тайна, и она, Эмма, станет героиней Гринвича. А ведь ей всего двенадцать!

У Джимми так дрожали руки, что он долго не мог попасть ключом в замок. Эмма терпеливо ждала. Наконец он вскрыл конверт и развернул письмо. Читали вместе, молча.

Вот вам, Саксонберг, копия этого письма. Оригинал у меня в архиве.

Благодарим вас за стремление помочь нам в разгадке тайны статуэтки. Упомянутый вами ключ к разгадке известен нам давно; более того, именно его мы считаем главным доводом в пользу того, что автором этой работы может оказаться великий Микеланджело Буонаротти. Однако сам по себе этот довод не является неопровержимым доказательством. Известно, что Микеланджело при жизни не успел использовать все мраморные глыбы с клеймом «М», заготовленные для него каменотесом. Поэтому нельзя исключить возможность того, что статуэтка изготовлена другим мастером из неиспользованного мрамора Микеланджело или же что литера «М», имитирующая клеймо великого мастера, была высечена в основании статуэтки много веков спустя. В настоящий момент мы рассматриваем три варианта:

1. Статуэтка задумана и выполнена самим Микеланджело.

2. Статуэтка задумана Микеланджело, но выполнена другим мастером.

3. Статуэтка не имеет к Микеланджело никакого отношения.

Разумеется, нам хотелось бы найти доказательства в пользу первой из этих версий.

У Кондиви и Вазари — биографов Микеланджело, знавших его лично, — нет никаких сведений о статуэтке ангела, созданной этим гениальным мастером; упоминается только ангел, которого он изваял для алтаря в Сиене.

Однако в письме Микеланджело к отцу, написанном в Риме 19 августа 1497 года, читаем; «…Я купил кусок мрамора… и сейчас делаю из него скульптуру ради собственного удовольствия». И если до сих пор эксперты считали, что этой скульптурой, которую Микеланджело делал ради собственного удовольствия, была статуэтка купидона, то теперь мы не исключаем вероятности того, что великий мастер имел в виду статуэтку ангела.

Таким образом, окончательное решение вопроса зависит от согласия экспертов. Пока скульптуру осмотрели семь крупных специалистов по творчеству Микеланджело: четверо из США, двое из Великобритании и один из Германии. Сейчас мы ожидаем прибытия еще двух экспертов из Флоренции (Италия). Совместное заключение экспертов будет опубликовано в прессе.

Еще раз благодарим вас за интерес к делам музея. Будем рады, если и в дальнейшем вы будете извещать нас об успехах своего расследования.

С уважением,

заведующий отделом по связям с общественностью Музея изобразительных искусств Метрополитен Гарольд К. Лоури

Закончив читать, Эмма и Джимми побрели в зал ожидания вокзала Гранд-Централ и уселись на скамью — все это молча, не говоря ни слова. Их разочарование все равно нельзя было выразить словами. Возможно, Эмме было бы легче, не будь письмо таким безукоризненно вежливым. На злобное, грубое или насмешливо-издевательское письмо можно было рассердиться или обидеться. Но что остается делать, когда тебе так учтиво дают понять, что ты — пустое место? Только одно — реветь. Чем Эмма и занялась.

Джимми не стал ей мешать — пусть выплачется. Он сидел рядом, ерзал и считал скамейки. Сосчитал все, но сестра по-прежнему плакала. Он пересчитал всех людей в зале, но она все не унималась. Тогда он стал считать, сколько человек сидит на каждой скамейке…

Когда рыдания сменились тихими всхлипами, Джимми сказал:

— Зато они обращаются с нами, как со взрослыми. Всякие умные слова и все такое…

— Подумаешь, — Эмма шмыгнула носом. — Они же думают, что мы и есть взрослые!

Она возилась с носовым платком, пытаясь отыскать сухой краешек.

Джимми выждал, пока она высморкается, и тихонько спросил:

— Ну, что? Теперь домой?

— Домой? — вскинулась Эмма. — Прямо сейчас? Да у нас даже одежды с собой нет. И приемник твой остался в футляре для скрипки. Как мы заявимся домой с пустыми руками?..

— Да ну ее, эту одежду. Она все равно серая.

— А приемник? Даже не послушали его ни разу. Как мы будем им в глаза смотреть? Ни приемника, ничего… — Эмма помолчала, потом повторила: — Ничего… Ничего у нас не вышло.

— Ну как это не вышло? А приключение? У нас же было настоящее приключение, Эм! Разве не за этим мы убегали из дома?

— Так это было тогда-а… — Из глаз Эммы опять брызнули слезы.

— Ты сказала, что вернешься домой, когда узнаешь все про ангела. Теперь ты знаешь.

— В том-то и дело, — всхлипнула Эмма, — что ничего я не знаю.

— Ты знаешь… ну, что ничего не знаешь. Но и никто не знает, и эти люди в музее тоже. Ну пожалуйста, не реви! Подумай лучше, как все удивятся, когда мы скажем, что жили в музее. Целую неделю прожили! У нас и доказательство есть — футляр от скрипки.

— Всего неделю, — горько всхлипнула Эмма. — Какую- то несчастную неделю. Я себя чувствую, как будто кинулась в реку спасать малыша, а это оказался никакой не малыш, а никому не нужное бревно! Тоже мне, геройство! Промокла зря, только и всего.

И по щекам ее снова покатились слезы.

— Еще бы ты не промокла — так реветь! Вспомни, чего ты хотела. Убежать из дому — и чтобы было уютно и красиво. И все прекрасно получилось. Пока позавчера тебе вдруг не понадобилось это геройство.