Александр Немировский - За столбами Мелькарта
Большие надежды на посещение храма возлагал Мидаклит. «Если Солон узнал об Атлантиде от жрецов Саиса, так далеко расположенного от Столбов, то почему бы мне не узнать о ней в храме Мелькарта, находящегося почти рядом с Атлантидой?»
Храм был сложен из огромных неотёсанных камней. Его стены, выступавшие полукружиями, составляли как бы продолжение скалы, на которой он высился.
Омыв руки в большом медном тазу и сняв сандалии, Ганнон и Мидаклит переступили порог святилища. В притворе[52] они увидели Хирама. Суффет возвращался после дневной молитвы. Он был в одежде жреца храма Мелькарта — в длинной льняной тунике без пояса, отделанной широкой красной каймой. Его тщательно расчёсанная бородка благоухала розовым маслом. Во всём его облике было такое радушие, что лица карфагенян сами расплылись в ответных улыбках.
— Буду рад тебя сопровождать! — сказал Хирам Ганнону, когда тот поведал ему о целях посещения храма. — В доме бога есть немало поучительного.
Карфагеняне вступили в высокий зал с потолком овальной формы. Прямо против двери стояла статуя Мелькарта с луком в руках и колчаном со стрелами на боку. Стрелы были сделаны из серебра и напоминали пучок солнечных лучей. За статуей возвышались две медные колонны локтей в восемь высоты. Они были испещрены письменами.
Ганнон, Мидаклит и Хирам остановились около одной из колонн.
— Здесь написано по-финикийски! — воскликнул Мидаклит.
Всматриваясь в полустёршиеся письмена, Ганнон прочёл:
— «Мы, купцы города Тира, на десятый год правления царя Керета снарядили корабли и доставили богу нашему Мелькарту триста кедровых стволов с гор Ливана, десять талантов меди из Кипра, два таланта египетского золота».
— И это всё?.. — разочарованно протянул эллин.
— А что бы тебе хотелось услышать ещё, чужеземец? — произнёс обиженно Хирам. — Эти колонны — свидетели древности нашего города, они повествуют о благочестивом даре его основателей, отважных купцов Тира.
— Я хотел бы узнать что-либо об Атлантиде, огромном острове, что лежит где-то к югу от страны Запан.
— Южнее здесь нет ни одного большого острова, — возразил Хирам. — Большие острова находятся севернее Гадеса.
— Сейчас нет, но он существовал. Об этом узнал афинянин Солон от египетских жрецов. Я думал, что об этом известно и жрецам Гадеса.
— Нет, — сказал Хирам. — Об Атлантиде не слышали ни жрецы, ни кто-либо другой в Гадесе. Да и не мог бы такой большой остров исчезнуть бесследно.
— Хирам прав, — заметил Ганнон. — К югу от страны Запан нет никаких островов.
— Это ещё неизвестно, — возразил Мидаклит. — В этих водах мало кто плавал.
В путь
Миновало два дня, и всё в гавани пришло в движение.
Как всегда перед поднятием якорей, раздавался стук, свист, скрип, крики. Ганнон совсем не сходил теперь на берег. С палубы «Сына бури» он зорко следил за последними приготовлениями к отплытию. По сходням к гаулам, уже стоявшим под парусами, спешили рабы с кожаными мешками на голых загорелых плечах. Стражи пронесли блестящий серебряный якорь — подарок Хирама. Матросы натягивали вдоль перил кожи для защиты от волн, привязывали купленные в Гадесе лодки.
Колонисты сидели у гаулы, вытащенной кормой на берег. Судно называлось «Око Мелькарта». По пути из Карфагена гаула дала течь. Гадесцы обещали её починить. Без мачт и парусов «Око Мелькарта» напоминало мёртвое морское чудовище, выброшенное на берег бурей.
Вот на корабли потащили живых баранов. Один из рабов оступился и упал вместе со своей ношей в море. Баран, у которого были связаны ноги, камнем пошёл ко дну. Раб выбрался на берег. Его окружили надсмотрщики. Среди них был и Мастарна с длинной плетью в руках. Наотмашь он ударил ею по обнажённой спине раба.
Ганнон и Мидаклит стояли на палубе. Суффет мельком взглянул на своего учителя. У того было страдальческое выражение лица. Казалось, свистящие удары плетей ранят его самого.
— Надо посмотреть и в другую сторону! — сказал эллин глухо.
— Что ты хочешь сказать? — спросил Ганнон.
— А вот послушай! Произошло это в Тире незадолго до того, как царицей Дидоной[53] был основан Карфаген. Разбогатев от торговли, тиряне приобрели множество рабов. Они заставляли их спускаться в рудники и каменоломни, возделывать свои коля, сады и виноградники. Притом они плохо обращались с рабами, держали их впроголодь, истязали за малейшую провинность. Долго выносили это рабы, но потом терпение их иссякло. Они тайком сговорились между собой и перебили своих хозяев. Лишь одному из свободных удалось спастись, сменив свою одежду на лохмотья. Этого человека звали, как и нашего жреца, Стратоном. Решили освободившиеся рабы избрать из своей среды царя, чтобы тот ими правил по справедливости. А так как в Тире, так же, как и в Карфагене, отцом города считался Мелькарт, рабы думали, что царём может стать человек, отмеченный благоволением лучезарного солнца. В полночь вышли рабы на равнину за городом и стали ожидать восхода солнца, с тем чтобы избрать царём того, кто первый увидит огненные стрелы Мелькарта. Все напряжённо вглядывались в ту сторону, откуда обычно появлялось огненное светило. Но Стратон, единственный свободнорожденный, оставшийся в живых, смотрел в противоположную сторону, туда, где над морем высился белокаменный Тир. Стратон ничего не ожидал от восходящего светила, он думал о своих погибших родных, о расхищенном добре, и из глаз его катились слёзы. И вдруг он увидел на высоких кровлях Тира отблеск солнечных лучей. «Мелькарт! Мелькарт!» — закричал он. И рабы избрали Стратона царём. Я вспомнил этот рассказ, когда увидел, как избивают раба. Надо и нам оглянуться, чтобы не испытать того, что перенесли тиряне от своих рабов.
Ганнон пожал плечами. С детства он был окружён рабами, он привык к тому, что есть люди, освобождающие его от грязной и тяжёлой работы.
— Мир — это корабль, — возразил Ганнон. — Одним боги предназначили быть внизу и до самой смерти подымать и опускать тяжёлые вёсла. Другим уготовили места наверху. И эти могут видеть солнце и звёзды, наслаждаться жизнью. У них светлые одежды, лёгкие головы. Но те и другие не могут обойтись друг без друга. Так было всегда и так будет, покуда стоит мир.
— Может быть, ты и прав, — вздохнул эллин. — Разумом я понимаю, что нет свободы без рабства. Но сердце моё не выносит несправедливости.
* * *К полудню всё было готово к отплытию. Провожать карфагенян вышел весь город.
Хирам сетовал, что приходится так скоро расставаться.
— Карфаген остался без флота, — объяснил ему Ганнон, — а после Гимеры от врагов можно всего ожидать.
— Пусть Мелькарт укажет тебе добрый путь, — сказал гадесец, прощаясь.
Валкой походкой к Ганнону подошёл Адгарбал. Во время плавания ныряльщик показал себя опытным моряком. Теперь Ганнон поручил ему проследить за починкой «Ока Мелькарта» и доставить гаулу в одну из колоний.
— Держись подальше от берега, чтобы не разбить судно о камни, — наставлял Адгарбала Ганнон. — Запаси провизии в Гадесе. В Ликс не заходи. В самой южной колонии жди меня. В Карфаген поплывём вместе.
Адгарбал понимающе кивал головой.
Ганнон приказал поднимать сходни и вытаскивать якоря. Один за другим корабли отваливали от мола. Пролив, разделявший острова, становился всё шире. На северном берегу острова, лежащего против Гадеса, Ганнон увидел финиковые пальмы. Тонкие коричневые стволы изгибались под ветром и приветливо махали тёмно-зелёными перистыми листьями.
Финиковая пальма — священное дерево Тиннит.[54] Предки Ганнона, отправляясь в дальнее плавание, брали с собой финики, и там, где они селились, поднимались молодые поросли пальм. Веками финиковые пальмы давали людям жизнь, приносили им радость. Финиковые пальмы — это хлеб и вино, одежда и сети для рыбной ловли. Из стволов высохших пальм делались столбы и двери хижин, а крыши покрывались пальмовыми листьями. Финиковая пальма — бессмертие народа Ганнона, бессмертие его предков. Пройдут тысячелетия, бесследно исчезнут финикийские поселения, забудутся их имена, но пальма будет качаться над раскалёнными песками, как символ вечной жизни.
Увлечённый своими мыслями, Ганнон не заметил, как с левого борта показались остроносые челны. Малх, подойдя к Ганнону, положил ему руку на плечо. Ганнон вздрогнул.
— Смотри! — кормчий указывал на лодки.
Ганнон внимательно оглядел лодки и высоких белокурых людей, ловко управлявших вёслами.
При виде кораблей они стали быстро грести к берегу.
— Боятся нас! — разочарованно протянул Мидаклит. — А как хотелось бы увидать их вблизи и расспросить!
— Гей, укачай тебя волны! — бросил Малх. — В море чужой человек опаснее бури и подводных камней. Кому хочется попасть на невольничий рынок?
