Борис Лапин - Серебряный остров
— Что это вы нахохлились, как воробьи в мороз?
Снегирь вскочил, уступая ей место в центре скамьи:
— Куда вы исчезли, Фаина Дмитриевна? Нам Павел Егорович такое рассказал про Байкал… прямо детектив!
— Интересно, что же он вам рассказал?
Петька начал торопливо и не очень-то связно, с пятого на десятое, повторять услышанное. Но получилось совсем не то, факты остались, а заманчивый аромат загадочности улетучился. В конце концов он махнул рукой:
— Одним словом, убедил: самое подходящее место для музея — как раз Горячие Ключи.
Фаина Дмитриевна слушала рассеянно, потом, снимая налипшую паутинку, провела рукой по лицу.
— Что ж, надо признавать ошибки. Я была не права, ребята. Действительно, нет на земле не знаменитых мест. Тем более у нас на Байкале. И правильно сделал Павел Егорович, что поправил меня. Историк — и такое сморозить…
— Да не расстраивайтесь вы, Фаина Дмитриевна! Это нас кукольный театр с толку сбил, — попробовала утешить ее Валюха. И пояснила: — Вчера мы целый вечер о театре толковали. Прикидывали, у кого какие таланты…
— Верно, Валя. И все же это не причина, чтобы отвергать музей. Как видите, музей оказался лучше… хотя бы потому, что всех вас заинтересовал. Но я не Я об этом. У меня сейчас такое состояние… простится себе не могу…
Да что вы, Фаина Дмитриевна! — вырвалось у Саньки. — Утряслось же в конце концов!
— Утряслось-то утряслось, Саша, да не лучшим образом. Видите ли, ребята, вспомнился мне случай, тоже связанный с Байкалом. Случай, который заставил меня выбрать дорогу историка. Теперь-то понимаю, надо было с него и начать собрание. Рассказать об этом старике — и вы бы тут же ухватились за музей…
— О каком старике? — поинтересовался Кешка.
— Который научил меня любить историю. И которым, надеюсь, заинтересуется наш будущий музей.
— Расскажите, Фаина Дмитриевна! — попросил Рудик.
— Поздно уже. Может, завтра?
— Ну, Фаиночка Дмитриевна, расскажите! — ласковым голосом затянула Валюха. Уж это она умела — так попросить, что любой разулыбается и согласится, Недаром ее посылали отпрашивать класс с последнего урока, если в Дом культуры привозили какой-нибудь особенно интересный фильм. — Ну, будьте такой добренькой, пойдите навстречу широким массам!
— Ох, беда с вами! Ладно, придется уступить широким массам. Все равно ведь не усну, пока не расскажу. В свое время так меня этот случай взволновал — до сих пор не могу забыть. Кстати, тогда я впервые увидела Байкал.
— А давно это было?
— Я училась в десятом классе. Осенью, в октябре, заболела моя тетка, старшая мамина сестра. Она жила совсем одна, и меня, помню, на неделю отпустили из школы, ухаживать за нею. Это было… двадцать четыре года назад…
* * *
…Стояла поздняя осень.
Рано-рано, задолго до солнца, я выскочила из дому — и остановилась на крылечке. Земля была укрыта щедрым серебристым инеем. С Байкала наползали редкие клочья тумана — и таяли, зацепившись за кусты, прильнув к заборам. Скользкой каменистой тропинкой спустилась я к берегу и пошла по отмели в сторону от деревни.
Я едва не наткнулась на него. Он сидел на прибрежных камнях, посасывал погасшую трубку и, казалось, чего-то ждал. Обыкновенный старик бурят, с редкой бородкой и глубокими морщинами на лице. И одет как все рыбаки: телогрейка, брезентовые штаны, старая шапчонка. Но его поза и отрешенный взгляд невольно привлекали.
Я стояла и ждала.
Наконец, словно отгоняя видение, старик оторвал взгляд от Байкала, протер глаза кулаком, опустился на одно колено и начал всматриваться в нагромождение камней под ногами. Особенно привлекла его одна островерхая каменная глыба. Он то склонялся над нею, то отстранялся, заглядывал со стороны; щурился, точно выискивал что-то на матовой поверхности инея.
Тут из-за соседнего мыса ударил первый солнечный луч — и все вокруг засверкало, заискрилось, зазвенело и запело. Ослепленная, я невольно прикрыла глаза рукой. Солнце уже выкатилось из-за мыса, разогнало последние клочья тумана, слизнуло иней с камней, а старик все продолжал свое странное занятие. Я не выдержала и подошла поближе.
— Что вы делаете? — спросила я несмело.
Старик посмотрел на меня, но не увидел ничего. Его глаза были устремлены в несуществующую даль за моей спиной. Прежде чем вернуться на землю, он пошарил по карманам, отыскал спички и раскурил трубку.
— Что делаю? Вот ищу правду.
— Правду!? — удивилась я. — Здесь, на этих голых камнях?
— Иной раз правду можно найти и под ногами; Очень часто мы проходим мимо правды, а то и топчем ее подошвами. Да камни и не голые вовсе…
Я внимательно поглядела вокруг, но ничего примечательного не обнаружила.
— Смотри, — сказал старик, показывая на серую островерхую глыбину. — Встань на колени, как я, и смотри. Долго смотри и ничего не спрашивай.
Я опустилась на колени, пригляделась и увидела…
Крутая скалистая гора была пустынна. Со всех сторон ее омывала вода, медленные волны плескались у подножия. Обращенный к солнцу склон горы был совершенно гол, а на другом склоне густо налип рыхлый ноздреватый снег, пронизанный голубыми отсветами. Где-то в глубине снежных кристаллов зарождалась искра, крепла, тяжелела — и вдруг вспыхивала и превращалась в гигантскую зеркальную каплю. Капля колебалась, как бы раздумывая, прыгать или не прыгать, но постепенно становилась все меньше, меньше — и вовсе исчезала. Тогда снег, избавленный от ее тяжести, начинал особенно празднично, особенно буйно сверкать и переливаться.
Я встала и волшебство исчезло. Под ногами лежали обыкновенные серые камни, между ними лениво шевелилась вода. Бок одного большого камня был покрыт тоненькой пленочкой на глазах испаряющегося инея.
— Однако, ничего не увидела? — насмешливо спросил старик.
Мне захотелось пофантазировать.
— Я увидела остров…
— Остров!? — встрепенулся старик, и трубка выпала из его дрогнувших рук.
— Да, пустой скалистый остров посреди моря. В него бьют волны, обдувает ветерок. А на острове тает снег. Даже не снег, а лед. Но вода не капает в море, ее уносит ветер…
Старик задумался. И теперь, приглядевшись, я обнаружила, что не такой уж он старый.
— Ты увидела много. Однако, все, что могла. У тебя зоркие глаза. Только главного не увидела. Э, не обижайся! Правду увидеть нелегко. Надо много пережить и о многом подумать. А ты еще не успела. Тебе сколько лет?
— Скоро восемнадцать.
— О, совсем большая девочка! А ты чья?
Я рассказала, к кому приезжала и зачем, и добавила, что сегодня еду обратно, пришла вот проститься с Байкалом.
— Значит, уезжаешь? — прищурившись, переспросил старик. — А глаза у тебя хорошие, настоящие глаза. Ладно, коли все равно уезжаешь, пойдем, покажу, что-то.
Он привел меня к себе домой. Как во всех избах поселка, здесь пахло рыбой, табаком и смолистым дымом от растапливающейся печи. Хозяйка гремела посудой. За юбку ее уцепился розовощекий сынишка. Мы прошли в полутемный пристрой с окошком на Байкал. У окна стоял массивный, топором рубленный стол, вместо стула — чурбак, рядом висел небольшой фанерный шкафчик, похожий на домашнюю аптечку. Не сразу разглядела я посреди помещения кирпичный очаг с едва тлеющими углями. Посреди очага возвышался небольшой тигель. Палка, торчащая у стены, оказалась рычагом, которым приводят в действие меха.
Я еще не разобралась, что к чему, как старик распахнул дверцы шкафчика — и я обмерла, пораженная и восхищенная. Может, я ошибалась тогда и ошибаюсь до сих пор, но это напоминало стенд одного из величайших музеев мира. На трех полочках в случайных причудливых сочетаниях замерли серебряные фигурки, каждая не больше спичечного коробка. Не знаю уж как лучше их назвать, может быть, рельефы. Я видела позднее традиционную бурятскую чеканку по серебру, это тоже здорово, но старик работал совсем в иной манере…
Два миниатюрных оленя скрестили рога в смертельном поединке. Как тонки рога! И как напряглись впалые бока оленей!.. Озорной медвежонок вцепился в ствол дерева и с любопытством смотрит вниз… Чуткие нерпы пригрелись на краю льдины, готовые каждую секунду соскользнуть в воду… Бурят-лучник натянул тетиву своего лука, прищурил нацеливающийся глаз. Сколько азарта в его позе, сколько силы в упругой тетиве!.. А рядом вихрастый мальчишка скачет на коне-прутике, стремительно вскинув над головой саблю-прутик…
— И все это сделали вы? — спросила я недоверчиво.
Он улыбнулся улыбкой доброй и беспомощной:
— Это я учился. Здесь осталось лишь то, что было не так худо, как остальное. Работать по серебру — поучительное искусство. Серебро — материал дорогой, и что-то всегда приходится пускать в переплав. Вот почему из сотен фигурок осталось только два десятка. Но и они доживают свой век. Все серебро, почти все, пойдет на главную мою работу. Вот она…
