Бурное лето Пашки Рукавишникова - Илья Львович Дворкин
Пашка глядел на чужие ровненькие плиты, вспоминал и счастливо улыбался. Вот бы сейчас: прыг-прыг, скок-скок — ба-бах! и оказаться в теплушке, рядом с Володькой. «Ничего не выйдет. Плиты не те, — подумал Пашка, но на всякий случай запрыгал. Прыг-прыг! Скок-скок! К самому краю перрона. Ещё раз — скок! И Пашка спрыгнул с перрона на полотно.
И тут он увидел Генку. Генку — крючконосого, ненавистного своего врага. Понял Генка, где его искать. Да и трудно было не догадаться — кроме вокзала Пашке подаваться было некуда.
Если бы Пашка углядел врага, когда был на перроне, среди людей, может, Генка его и не заметил бы. Тогда бы можно было незаметно удрать. «Допрыгался», — мелькнуло в голове. Теперь Пашка был весь на виду, и Генка сразу вытаращился на него. Потом побежал.
Генка стоял в дальнем конце перрона, до него было метров семьдесят, как прикинул на глаз Пашка. Он тоже побежал. Даже не побежал, не то слово. Пашка рванулся с места и помчался сломя голову, так, как он ещё никогда не бегал.
Он нырнул под вагоны. Пролез под одним составом, под другим и увидел приближающиеся Генкины ноги. Тогда Пашка побежал вдоль состава, к паровозу. Но тут же сообразил, что так, по прямой, Генка быстро его догонит, и снова нырнул под вагон. Он успел заметить, что Генка пролезает под тем же составом, только в другую сторону. Пашка пробрался ещё под одним поездом и понёсся в обратном направлении.
Он пробежал сколько-то, потом подумал, что Генка может увидеть его ноги, и забрался наверх, между вагонами. Он стоял на буферах, вцепившись рукой в лесенку, ведущую на крышу, и ждал.
Сердце неистово колотилось у самого горла, ноги дрожали, а по лицу ручьём стекал горячий пот.
«А ведь он меня пришибёт», — тоскливо подумал Пашка. Он вспомнил про единственное свое оружие, про перочинный ножик, даже потянулся к нему, но тут же отдёрнул руку. Не мог он живого человека ножом. Даже Генку. «Ещё чего не хватало! Совсем очумел, дурак. Может, он не посмеет? Тут же люди кругом. Ещё как посмеет. Он-то посмеет. Что же мне делать?» — Пашка лихорадочно соображал.
И тут снова появился Генка.
— Попался, змеёныш, — прошипел он, — ну иди, рассчитываться будем.
Пашка понимал, что не удрать, что это бессмысленно, но всё равно упрямо полез по лестнице на крышу.
— Лучше стой, — крикнул Генка и тоже полез, — задавлю, как собаку!
Пашка бежал по крышам, перепрыгивая с вагона на вагон, и слышал за спиной неумолимо приближающийся железный грохот.
У предпоследнего вагона Пашка присел, скользнул в пустоту межвагонной щели и, чувствуя уже на шее горячее Генкино дыхание, сиганул с середины лесенки вниз.
А Генка не решился. Он спустился до последней ступеньки. А когда, уже на земле, обернулся, увидел совсем близко летящий на него паровоз.
Генка отпрянул.
А Пашка успел в последний миг проскочить перед носом поезда, пролезть под последним составом и взлететь на перрон. С другой стороны тоже подошёл поезд. Пашка на миг остановился отдышаться. Из вагона хлынули пассажиры, засуетились, затолкались.
Пашка снова тяжело побежал, лавируя между ними. До входа в зал ожидания было далеко. Пашка задыхался. Он не мог больше бежать. Ноги стали грузные и чужие. Голова пылала. Мысли путались. «Всё. Не уйти», — почти равнодушно подумал Пашка. Ему стало вдруг всё безразлично. Лишь бы остановиться. Или ещё лучше — сесть. Прямо здесь, на заплёванный асфальт.
— Пашка!!! — завопил впереди ликующий, ужасно знакомый, невероятный голос.
И Пашку подхватили здоровенные ручищи, притиснули его усталую, ничего уже не соображающую голову куда-то к животу. Пашка поднял лицо.
— Володька, — прошептал он. — Нет. Сплю. Со страху мерещится.
Он ещё что-то бормотал, бессвязное и счастливое, и, наверное, свалился бы от усталости и безмерного изумления, если бы руки снова не подхватили его, не подняли бы на воздух.
А родной, замечательный, удивительный человек Володька ржал, как конь, на весь вокзал и тискал Пашку, и подбрасывал, и не давал слова вымолвить.
Да Пашка и не мог ничего сказать: всё было так неожиданно и здорово, что он буквально онемел от счастья.
— Как же ты здесь очутился? — выдавил он наконец.
— Во, чудила! Как то есть «как»?! За тобой, заяц ты чертов, приехал. «Как», спрашивает! Будто я не знал, что ты меня ждешь. Ха! Одного боялся — разминёмся. Небось чехвостил меня, что долго, а? Признавайся. Раньше, понимаешь, никак не мог.
Когда Генка выбрался на перрон, он увидел Пашку в руках здоровенного хохочущего парня. Парень так орал радостные слова, что на него оглядывались.
Генка постоял немного, соображая. А когда сообразил, скрипнул зубами, скверно выругался и отвернулся.
— За ним ведь… за ним, — прошептал он. — Обалдеть! У-у, гады. — И Генка зашагал прочь.
А Володька тем временем слушал Пашку. И был он суровый и серьёзный, странно непохожий на привычно легкомысленного Володьку.
— Всё? — спросил он, когда Пашка умолк, выложив все свои беды и приключения.
— Всё, — кивнул Пашка.
— Та-ак. Ну, Лисиковым мы потом займемся, никуда не денется. А теперь…
— Слушай, Володька, а что Лисиков про меня говорил?
— Лисиков-то? Да то же примерно, что предсказал этот твой подонок Генка. Даже удивительно. Одинаково мыслят, голубчики. Спелись бы. Но об этом потом. Лисиков своё получит. А теперь пошли.
— Куда?
— Туда. Куда же ещё. Тоже мне, партизан. Взрослым, говорит, себя почувствовал! А сам — как последний зелёный огурец… Ты что, вчера родился? Не понимаешь, что этого типа сразу брать надо, пока он другим жизнь не испортил? Сам-то ты выкрутился, зайчик. В героях у себя числишься небось? И не стыдно? Переписку затеял… Это, брат, называется удрать в кусты.
— Но ведь там… там ведь знаешь как начнут…
— Ладно, пошли. Нам некогда. Своих догонять ещё надо. И не думай, что ты умнее всех. Понял?
— Понял, — радостно отозвался Пашка.
Ему теперь всё было нипочём. И они пошли вперёд. Володька шагом, Пашка, не поспевая за ним, долгоногим, вприпрыжку.
И оттого что рядом шагал Володька, большой, уверенный и решительный, жизнь была ясная и интересная. Какой и должна быть жизнь.
И Пашке было весело теперь и спокойно. Потому что был он ещё
