О смелых и отважных. Повести - Млодик Аркадий Маркович
Не стал Глебка влезать в «кухню», а пошел дальше — к третьей теплушке. Замок Митрича висел, как и раньше. А вот и задняя площадка. Глянул на нее Глебка и обмер — там валялась незнакомая чужая шапка. Такой ни у кого в отряде не было. И вскрикнул Глебка в ужасе:
— Батя!
«Атя… атя…» — угрюмо аукнулось в лесу.
С ближайшей ели сорвался снежный ком и пошел считать сучья. Угрожающе закачались еловые лапы — точь-в-точь как тогда, когда грянул первый залп. Глебка присел от ужаса. Он уже не радовался, что теплушки остановились. Лес казался ему огромным злым чудовищем, укрывающим бандитов. Они стояли за каждым стволом, лежали за кустами! Глебка перемахнул через рельсы и спрятался за вагон.
Бешено колотилось сердце. А когда оно поуспокоилось, Глебка огляделся. По эту сторону леса не было. Белело ровное поле. Невдалеке угадывались очертания присыпанной снегом проселочной дороги. Быстро светлело. Где-то чирикнула птичка. Глебка несказанно обрадовался ей и, поискав глазами, увидел пару небольших пичуг, весело прыгавших у вагона. Он подошел поближе, пригляделся и сердито нахмурил лоб. И страх прошел, и радость от встречи с птицами — тоже. На снегу желтели просыпавшиеся зерна. Пичуги суетливо склевывали их.
— Кыш! — по-хозяйски прикрикнул Глебка и махнул рукой.
Птицы улетели, а он подошел к вагону, увидел в обшивке трещины и дыры от пуль, подумал и заткнул их снегом.
Это маленькое происшествие встряхнуло мальчишку. Он твердо знал, что ему делать, — надо охранять хлеб!
Уже более спокойно зашагал Глебка вдоль вагонов и остановился у неисправной буксы. Из коробки шел легкий дымок.
— Контра! — с ненавистью произнес он и снова вышел на лесную сторону.
Деревья-великаны свысока смотрели на мальчишку, который брел с огромным маузером в руке, пристально вглядываясь в желтовато-коричневые стволы сосен и елей. На снегу между лесом и железной дорогой не было ни единого следа. И Глебка подумал, что никто не сможет незаметно подобраться к теплушкам. Он сделал еще несколько шагов, и рука сама вскинула маузер.
— Кто тут? — крикнул он сдавленным голосом.
Он увидел следы. Свежие, они бежали от него вдоль теплушек.
— Трус несчастный! — глубоко вздохнув, произнес мальчишка и усмехнулся: он догадался, что следы его собственные.
По-хозяйски задвинув двери первой и второй теплушек, он поднялся на тормозную площадку и сильно, как по мячу, ударил ногой по бандитской шапке, Описав дугу, она упала в кусты. А Глебка взялся за рукоятку тормоза и закрутил ее. Потом он вернулся к средней теплушке. Из нее по-домашнему пахло хлебом. Сразу же заурчало в животе. Глебка залез в вагон, вытащил из ящика весы, нож и каравай хлеба: Отрезал ломоть, взвесил его, довел до обычной нормы и, закрыв за собой дверь, снова забрался на тормозную площадку.
Здесь за скудным завтраком Глебка обдумал свое положение. Ждать помощи неоткуда. И хотя Глебка все еще не допускал мысли о гибели отца и бойцов, он понимал, что если они и живы, то не скоро догонят теплушки. Бандитам тоже быстро до них не добраться. Значит, и надежда, и опасность заключались в одном — в поезде. Он мог наскочить на теплушки. Но было уже почти совсем светло, и вагоны отчетливо выделялись на фоне белого снега. Не слепой же машинист — остановит! И тогда… тогда Глебка заставит прицепить теплушки. В этом он не сомневался. Колея одна — поезд через вагоны не перескочит. Если потребуется, Глебка и маузером пригрозить сможет или предъявит мандат, смотря какой машинист попадется!
Вспомнив о мандате, он вытащил документ и развернул его. На Глебку глянули родные строгие глаза отца.
— Батя! — жалобно шепнул Глебка и, чувствуя, как накипают на ресницах слезы, спрятал мандат.
И долго смотрел он полными слез глазами вдаль — туда, где остались отец и бойцы. Смотрел, пока не задремал. И все изменилось, как по волшебству. Глебка уже был не на ступеньке тормозной площадки, а в Питере, в своей комнате. Отец вешал на гвоздь коробку с маузером. Мама ставила на стол большое блюдо с дымящимися блинами. Глебка знал: это из его муки, он доставил ее в город!… Потом Глебку окружила шумная орава детишек Архипа. Они закружились в хороводе и весело на мотив «А мы просо сеяли, сеяли…» запели:
А ты наше сало ел, сало ел!…
— Ел! — признался Глебка. — А вам зато хлеба привез! — И он дал каждому по большому караваю.
И опять все смешалось. В дверь громко постучали, — это выпал из ослабевших пальцев маузер и, задев за подножку, шлепнулся в снег. А Глебка во сне увидел, как открылась дверь и в комнату вошел кремлевский часовой.
— Глеб Глебыч здесь живет? — спросил он у матери.
— Мой Глебушка? — удивилась она. — Да вот же он!
Часовой откашлялся и торжественно сказал голосом отца:
— За находчивость и бесстрашие Ленин объявил бойцу Глебу Прохорову благодарность!
Смутился Глебка, а часовой добавил:
— И еще просил Ильич передать тебе — черед твой пришел! Ждет тебя Ленин! Потолковать о делах хочет!…
— Мама! — крикнул Глебка. — Где моя тужурка?…
ОТРЯД ГЛЕБА-МЛАДШЕГО
Неслышно ступает лошадь, колеса мягко приминают снег. А вокруг бело и чисто. И настроение какое-то бодрое, праздничное, доброе. Если бы не это настроение, крепко досталось бы Юрию от двоюродной сестренки.
Путь у них был долгий, и Глаша, правившая лошадью, устала. А Юрий все приставал дать ему вожжи. Уступила Глаша, а сама вздремнула. Ну и… чуть не стряслась беда!
Править умной лошадью нетрудно. Она дорогу знает, и понукать ее не надо. Но Юрий крепко держался за вожжи и чувствовал великую гордость. Полгода прожил он в деревне, а такое дело впервые доверили ему.
Дорога шла лесом. Лишь впереди намечался какой-то просвет. Что-то погромыхивало слева. Лошадь пошла медленнее. Юрий важно пощелкал языком, пошевелил вожжами, сказал с достоинством:
— Не бойся! — и продекламировал от избытка чувств: — Ни огня, ни черной хаты, глушь и снег… Навстречу мне только версты полосаты попадаются одне…
Полосатые верстовые столбы вдоль этой дороги не стояли. Не было и шлагбаума на переезде через железнодорожное полотно. Лошадь, услышав близкий перестук колес, остановилась, но Юрий снова прикрикнул на нее и даже неумело хлопнул вожжой по крупу. Ему все казалось, что лошадь упрямится потому, что не хочет подчиняться неопытному вознице. И Юрий еще сильней ударил вожжами. Лошадь подала корпус вперед и вдруг вскинулась на дыбы, с силой толкнув телегу.
Мимо самой лошадиной головы пронеслись, брызжа искрами, три теплушки.
Глаша проснулась, выхватила у испуганного Юрия вожжи, рванула их на себя. Но таинственные вагоны уже исчезли в темноте.
— Тю-у! Скаженные! — ругнулась Глаша. — А ты куда смотрел? — накинулась сна на брата.
Юрий был гордый, самолюбивый и трусоватый мальчик. Для многих эта его слабость оставалась незаметной. Он обладал удивительной способностью — быстро приходить в себя после испуга. И только близко знавшие его люди могли догадаться, что Юрий испугался. В такие минуты он обычно начинал говорить каким-то особенно «взрослым» языком.
— В чем дело? — вопросом ответил Юрий на окрик Глаши.
— Под поезд чуть не попали! — кипятилась девочка.
— Какой поезд?… Всего три вагона! — холодно произнес Юрий. — К тому же — без руля и без ветрил… Катятся себе спокойно, пока под откос не свалятся.
— Ну, забарабанил! — воскликнула Глаша. — Ему — одно, а он — другое!… Смотреть надо! Чему вас только в городе учат?
— Видишь ли, я в извозчики не готовлюсь и кучером быть не собираюсь!
— Попроси теперь у меня вожжи! — сердито сказала Глаша.
Телега миновала переезд. Лошадь свернула направо по заснеженной дороге — в ту сторону, куда умчались теплушки. Брат и сестра ехали на станцию Узловая.
