Леонид Прокша - Выстрелы над яром
Это было самое страшное в представлении Листрата.
С огородов, с поля и еще неизвестно откуда бежали люди. Юра подал шлем с водой Цветкову. Тот протянул руки, чтоб его взять, но вдруг обхватил Курочкина под мышки и потащил дальше от места катастрофы.
— Назад, назад! — крикнул он людям, бегущим к самолету.
И тогда Юра увидел огромное пламя над ручьем. Оно быстро приближалось. Вот огонь уже ползет по обрыву вверх к обломкам самолета. И самолет охватило пламенем…
— Назад, назад!..
В огне начали рваться патроны, и люди уже сами бросились кто куда. Среди дыма Юра увидел мужчину и женщину. Они подбежали к летчикам, начали помогать Цветкову тащить раненого. Юра, боясь расплескать воду, поспешил за ними. А за спиной бушевал огонь и рвались патроны…
Раненого отнесли как можно дальше от самолета. Женщина взяла в руки шлем и начала обмывать лицо Курочкина, а Цветков, повернувшись к пламени, смотрел, как догорала его боевая машина.
Спасать самолет было уже бесполезно. Он сгорел за каких-нибудь десять минут. Остались только металлические части фюзеляжа и крыльев. Огонь уже бушевал меньше. Горела резина на колесах. Люди осторожно начали выходить из ольшаника на поляну. Одни обступили летчиков, другие направились к самолету. Каждый комментировал событие по-своему.
— Сначала загорелся ручей, — сказал мужчина женщине.
— Вода? — удивилась та.
— Не вода, бензин стек в ручей. А бензин горит и на воде.
— Гляди ты, кто ж его поджег? Мужчина пожал плечами.
— Кто-то прикуривал, бросил спичку в ручей. Бензин и загорелся, — послышалось в толпе.
Молодая бойкая женщина доказывала, что спичку бросил какой-то высокий бородач.
— Я шла в родник за водой. Человек этот спускался вниз к ручью, а потом, вижу, бежит от ручья. Пламя уже поднялось вон как высоко…
— Как бы там ни было, — сказал пожилой человек, — а самолет сгорел. Это счастье, что летчики успели выбраться. Они же были привязаны.
— Мальчик в красном галстуке им помог. Он первый подбежал, я видел с той стороны яра.
— А чего это, скажите, люди, самолет свалился?
— Кто ж его знает… Может, бензину не хватило дотянуть до аэродрома.
— Как это не хватило! Бак же разбился, и бензин вытек в ручей!
— А что, если спросить у летчиков?
— Им сейчас не до этого. Они, считай, чуть ли не на том свете побывали.
— Ох, сколько их, бедненьких, бьется, — вздохнула какая-то женщина.
Над яром, со стороны города, остановились военные машины. Санитары с носилками уже бежали вниз.
Курочкина положили на носилки. Сразу несколько человек кинулись помогать санитарам нести раненого. Цветков взглянул еще раз на обгоревший самолет, вздохнул и пошел, опустив голову, за санитарами…
После обеда мать сказала Янке:
— Пора, сынок, выгонять корову.
— А Лешка? — скривился Янка.
— Лешка с отцом будет чистить хлев.
Янка неохотно пошел в хлев отвязывать Маргариту.
Куда приятнее было бы с мальчишками копаться в обгоревшем самолете. Там находились интересные вещи. Но попробуй отлучиться туда — Маргарита обязательно нашкодит. И в то же время навоз таскать он еще не может.
— Все Янка да Янка, — ворчал мальчик, выгоняя во двор корову.
Пока отец накладывал навоз на носилки, Леша стоял возле хлева. Он глядел то на навес, где стояли дрожки, на которые искали покупателя, то в угол двора, где в песке играли малыши, то на вербы, склонившиеся над навесом и малышами, закрывая их от палящего солнца. Все было так знакомо и так ново после месячного пребывания в больнице.
— Ну, понесем, — сказал отец.
Хоть на свою сторону он набросал побольше, но все же носилки были тяжелые, и пока отнесли в огород и сбросили навоз, на руках у Лешки вздулись вены.
— Отвык от работы, сынок, — сказал сочувственно отец и уже на следующие носилки набрасывал меньше.
Из хаты вышла мать с пустым ведром.
— Сбегай, сынок, за водой, — сказала она и, озабоченная, побежала в хату.
Колодец был тут же за воротами. Вода в нем холодная, чистая. Леша взял ведро и через калитку вышел на улицу. У колодца привязал ведро и начал крутить скрипучий коловорот. Где-то внизу ведро ударялось то об один, то о другой бок сруба. Леша склонился над колодцем, чтоб посмотреть, далеко ли еще вода, как услышал за спиной голос Васи:
— Леша, знаешь, мы с тобой сегодня идем в театр. Леша обернулся:
— В театр?
— Да, меня мама отпустила, а папа сказал, что можно взять и тебя. Вот я и прибежал…
Носить навоз, пасти корову, полоть грядки — все это было знакомо Леше. А вот театр? Он никогда не был в театре, и ему даже мысль такая не приходила в голову. Возле здания с колоннами на Смоленской площади не раз останавливался, разглядывал витрины с интересными снимками. Но попасть в театр и не мечтал.
— Ну, так пойдешь? — идя рядом с Лешкой, который молча нес ведро с водой, спросил Вася.
— Куда? — спросила мать, выбежавшая из хаты, чтобы взять ведро у Леши.
— В театр, — ответил Вася. — Папа нас берет. В это время в калитке появилась мать Васи.
— Пускай сходят, соседка. Это я прошу. Максим их пропустит. Хоть он и не хочет их брать с собой. А я настояла. Пускай больше о мальчонке думает.
Когда Леша с отцом отнесли последние носилки навоза и вернулись, мать сказала:
— Лачинская просит отпустить Лешу в театр.
— Пускай идет. Бесплатно почему же не пойти. — А потом весело добавил: — А я их на дрожках подкачу к театру. В последний раз…
— Но только Янке ничего не говори, — сказала Леше мать. — А то будет плакать, — и, взяв ведро, пошла в хату.
Лешка чуть не подскочил от радости.
— А ты, тата, был когда-нибудь в театре? — спросил он отца. Ему очень хотелось поговорить о театре. Радость просто рвалась из груди.
— Как-то водил нас Лачинский с мамой на галерку, — ответил Антон. — Давно это было, еще до революции.
— А что это такое — галерка?
— Увидишь. Высоко. Посмотришь вниз и страшно становится. А на сцене ходят, говорят, поют, а то, бывает, и стреляют.
— Бандиты?
— Какие бандиты? Артисты. Они же все показывают, как бывает в жизни.
— И убивают?
— Убивают, — усмехнулся отец. — Это же сцена. Что значит «это же сцена», Лешка не понял, а то, что на сцене убивают, врезалось в память.
Может, Леша еще бы и больше расспросил у отца про театр, но вдруг со стороны яра послышался знакомый, похожий на соловьиный, переливчатый свист. Он все приближался и усиливался.
— Вот это артист, — сказал отец. — Удивительно, как он умеет так высвистывать. Откуда это все у Менделя берется?
Вскоре во двор вошел обросший, черный дядька с мешком за плечами. Он поздоровался, сбросил с плеч мешок, сел возле сеней в тень на скамейке и начал вытирать большим грязным платком вспотевшее лицо.
— Тебе, Мендель, в театре выступать, а не с мешком бродить по свету, — ответил отец на приветствие гостя.
Густые черные брови Менделя поднялись вверх.
— Кто меня пустит в театр. Смешно. Меня — в театр! Разве что в цирк!
И действительно, одежда у Менделя была очень потрепанная, замусоленная, в кровяных пятнах.
Нелегкий хлеб был у Менделя. Ходил он с мешком по окрестным деревням. Он знал, у кого пала корова и ее прирезали, где закололи поросенка, зарезали овцу. Мендель скупал головы, ноги, требуху и продавал на окраинах города. Зарабатывал на этом немного, но как-то жил.
Когда шел один через лес или яр вечером, видимо, немного побаивался и начинал высвистывать знакомые с юности мелодии, и так мастерски, что люди останавливались и слушали. А по лесу мелодию далеко разносило эхо, и она звучала еще привлекательнее.
Антон подошел ближе, чтоб поздороваться с гостем за руку, и увидел под глазом у Менделя синяк и запекшуюся кровь на правой щеке.
— Кто же это тебя, Мендель?
— А, не спрашивай, Антон. Бандиты перехватили в лесу.
— Когда?
— Вчера вечером. Шел через лес. Тоскливо как-то. Начал свистеть для бодрости: «Смело, товарищи, в ногу…» Когда свистишь, то и ноша кажется легче, и идти веселей.
Вдруг выходят на дорогу трое. «Стой!» — приказывает один из них. Высокий, с черной бородкой и черными злыми глазами. Стал, отчего не стать. Денег у меня кот наплакал, да и не думал я, что они им нужны. Все трое хорошо одеты. Может, спросить что хотят. Снимаю шапку, кланяюсь.
«Что это ты высвистываешь?» — спрашивает человек с черной бородкой.
Признаться, я уже и забыл, что там свистел.
«Что на язык попадет, то и высвистываю», — отвечаю.
«Боже царя храни» ты не можешь свистеть?»
Шутят, думаю, что ли? Царя давно спихнули, а они вспомнили покойника.
«Пусть ему и всему его роду черти на том свете свищут», — отвечаю.
