Златослава Каменкович - Тайна Высокого Замка
— Это заказчик, — шепчет покровителю Петрик. — Он один раз притворился, что храпит: хрр-р, хрр-р, а потом дяди Тараса шляпу присвоил и монашкину книжку унёс…
— Монашкину? А какая она из себя, эта монашка? Ты бы мог её узнать?
— Она вся в чёрном одетая… и молодая, красивая, — простодушно объяснил Петрик.
— Молодая и красивая?
— Почему эта монашка тебя так интересует, Казимеж?
Брюнет с чарующей улыбкой прильнул губами к руке красавицы и прошептал:
— Теперь я не стану отрицать, что ревность всегда смотрит в подзорную трубу, делающую маленькие предметы большими, карликов — гигантами, подозрения — истинами…
— Я не потерплю соперницы, Казимеж, — сменяя гнев на милость, лукаво улыбнулась красавица.
К их столику подошёл незнакомый Петрику старик. У него были длинный крючковатый нос и длинные ровные серые волосы. В сморщенной руке старика чуть дрожала рюмка с чем-то желтовато-тёмным.
— Целую ручки, о прекраснейшая из прекраснейших, — медовым голосом обратился он к смуглой красавице.
— Ты дед-яга? — вздрогнув, поднял на него глаза Петрик.
— О нет, мой вундеркинд! Тебя приветствует бывший жрец святого искусства, а ныне агент торговой фирмы «Импортные фильдеперсовые чулки и носки».
— Пан Грабовский хочет мне кое-что предложить? — сквозь смех спросила красавица.
— О да, прекраснейшая из прекраснейших, получена партия заокеанских чулок.
И уже совсем тихо, так, что Петрик не мог расслышать, что-то добавил.
— Пан Стожевский ещё в Белостоке. Послезавтра он будет здесь, — ответила ему красавица.
Желая спасти доверчивую красавицу, Петрик зашептал ей на ухо:
— Ты не ешь яблоко, если он тебе даст… Добре?.. А то тебя карлики положат в хрустальный гробик… И гробик повесят на золотых цепях в пещере… Мне тётя Марина рассказывала.
Но легкомысленная красавица только захохотала.
Тем временем покровитель о чём-то пошептался с буфетчицей. А дед-яга снова прицепился к Петрику.
— Скажи, о вундеркинд, когда, сменив своё ветхое рубище на превосходно сшитый фрак, сияя в лучах громкой славы, ты предстанешь перед поклонниками твоего таланта, узнаешь ли ты, о вундеркинд, меня, бывшего жреца святого искусства, кто был прелюдией твоей славы…
Ну, решительно же ни одного слова Петрик не понял из того, что говорил дед яга. Но одно было Петрику совершенно ясно: коварный волшебник околдовал добрую красавицу. Не зря же она хохотала до слёз, утверждая, что дед-яга «действительно настоящий волшебник», и она «просто умирает от смеха…»
— Так выпей, о вундеркинд, за свою будущую артистическую карьеру! — поднёс дед-яга Петрику рюмку с коньяком.
— Это чай? — осведомился Петрик.
— Почти, — лукаво подмигнула смуглянка деду-яге. — Выпей.
Петрик не мог ей отказать в такой просьбе. Он доверчиво отглотнул из рюмки и… задохнулся.
— Знаменито-о! Хи-хи-хи… — хихикал дед-яга.
— Ха-ха-ха-ха! — вновь неудержимо захохотала смуглянка.
— На вот, закуси, — поддёв на вилку кусочек лимона, протянул Петрику подошедший покровитель.
Прежде чем Петрик проглотил кусочек лимона, две невольные слёзы успели скатиться по его щекам. Однако он совсем не хотел плакать, просто у него во рту и горле стало невыносимо горячо, а глазам горько…
— Очень горячий чай, прошу пана… и совсем не сладкий… — прошептал Петрик, решительно отказываясь пить коньяк.
Тогда дед-яга обратился к публике.
— Панове, вознаградим же нашего вундеркинда за его труд!
И тут кое кто из публики начал запихивать в карманы Петрика остатки с тарелок. А когда в карманы больше уже не вмещалось, стали засовывать бутерброды за пазуху.
Всё было так хорошо, как вдруг кто-то опрокинул стол, потом стулья, и, едва не сбив Петрика с ног, мимо пробежал. Владек, а спелом и «заказчик» дяди Тараса. Раздался длинный полицейский свисток.
— Держи-и! — громко крикнул покровитель Петрика и выхватил револьвер.
— Не стреляйте, прошу пана!.. — почти повис на его руке Петрик. — Это… это же. Владек…
Петрик видел, как двое схватили «заказчика» дяди Тараса и надели ему на руки железки.
— Так ему и надо, пускай не присваивает чужого! — крикнул Петрик. — А Владек… ух, молодец! Он убежал! — ликовал мальчик.
И ещё одна особа в баре не могла скрыть на лице ужас, увидев, как полицейские бросились к стриженому человеку, схватили его и, ударив рукояткою нагана между лопатками, повели. Это была буфетчица. Но только один брюнет знал, что арестованный сейчас человек — муж этой женщины.
Пока кельнеры устанавливали на место стол и стулья, брюнет держал Петрика за плечо и расспрашивал у мальчика адрес, чтобы занести дяде шляпу, присвоенную «заказчиком», да и книжку монашки тоже.
Петрик старательно объяснил, как найти их лом и даже добросовестно предостерёг, что не следует заходить со двора: в коридоре страшно темно, там может прятаться проклятый «Кризис».
Подумав, что мальчик говорит о крысах, покровитель успокоил его, сказав, что крыс он нисколько не боится.
Петрик дружески простился с покровителем и его дамой, независимо прошёл мимо буфетчицы, которая (так ей и надо!) разбила хрустальную вазу с пирожными, и с отягощёнными карманами побежал домой.
— Вот он, полюбуйтесь, люди добрые, на этого принца, — не очень-то ласково встретила Петрика тётя Марина, кормящая грудью Тымошика.
— Где мама?
— Бегает по хатам, ищет своего сыночка-кормильца.
«А что — не кормилец? — радостно стучит сердце Петрика. — Вот сейчас тётя Марина увидит, сколько я разного добра принёс…»
Со свойственным Петрику изумительным проворством он взбирается на табурет и молча, с гордым видом начинает раскладывать на зелёненькой клетчатой клеёнке стола свой первый в жизни заработанный хлеб, кусочки сыра и колбасы. Какой-то негодяй бросил ему за пазуху изжёванный хвост селёдки. Петрик деловито отбрасывает в сторону этот селёдочный хвост. Очень он тут нужен! И только выложив на стол деньги, Петрик победно поднимает глаза на тётю Марину.
Открывается дверь, и входит мама.
— Прибежал? — в голосе её Петрик не улавливает обычных добрых ноток. — А это что за объедки?
— Спроси у своего блудного сына, — отворачивается тётя Марина, чтобы положить в люльку уснувшего Тымошика.
— Попрошайкой стал? Нищие мы, что ли? Родителей позоришь? — как снег на голову, обрушивается на Петрика материнский гнев. — Опять бегал в бар? Я тебя сейчас отучу побираться…
— Это не я просил… это дед-яга… — пытается объяснить Петрик.
— Ты ещё выкручиваться? Да?
Однако ответить на этот вопрос уже нет никакой возможности. Немилосердные удары обжигают Петрику руки, щёки.
— Я тебя отучу, отучу… — задыхаясь от слёз, кричит мама. И что обиднее всего, она со злостью сметает со стола на пол все «дары», которыми Петрик так мечтал порадовать её и тётю Марину. Но этого маме мало, она ещё нарочно топчет бутерброды ногами, как это делают капризные дети.
— У-у, горе ты моё горькое! Поглядел бы на тебя татусь, — мама снова ударила Петрика по спине.
— Хватит тебе, — заслоняя рукой Петрика, слегка оттолкнула маму тётя Марина. — Да разве ребёнок виноват, что голодает?
А Петрик с обидой думает:
«Не дядя ли Тарас говорил, если ты честным трудом себе заработал кусок хлеба, ешь его хоть посреди улицы, никто тебя не осудит…»
Чувство беспомощности перед жестокой несправедливостью мамы тяжёлым грузом навалилось на слабенькие плечи Петрика. Сгорбившись, сидит он на маленькой скамеечке, украдкой утирая рукавом рубашки слёзы, никому ненужный в этом доме, разве только тёте Марине, которая в тазике моет Петрику ноги…
Глава десятая. В логовище хищников
Голубоглазая с ямочками на щеках Ганнуся понравилась коммерсанту Стожевскому.
— Это приятно, что ваша дочь так хорошо говорит по-польски. Сколько ей лет?
— Четырнадцатый, прошу пана, — учтиво отвечает Дарина.
— Мм-да-а, выглядит она гораздо старше, — ещё раз оценивающе взглянул на девочку коммерсант. — Будем надеяться, ты не упадёшь в кипяток и не сваришься? — беря Ганнусю за подбородок, ласково улыбается Стожевский, раздувая свои пышные с проседью усы.
Застенчивая Ганнуся краснеет и в молчаливом смущении опускает глаза.
Коммерсант высок и сух. От его мохнатого халата, надетого поверх розовой шёлковой пижамы в тон атласных домашних туфель, сильно пахнет фиалками и табаком.
Ганнусе неловко и боязно в этом полном солнца кабинете, уставленном всевозможными редкостными вазами и статуэтками под стеклянными колпаками. Девочке кажется, что она непременно поскользнётся на пушистом во всю комнату голубом ковре с краями, обрамлёнными гирляндами белых роз. Ох, только бы что-нибудь не задеть, не опрокинуть…
