Улисс Мур - Корабль времени
– Не желаете ли свежевыжатого фруктового сока? – предложил хозяин, и ребята с удовольствием согласились. – Да вы не стесняйтесь, садитесь! Эти кресла невероятно удобны!
Пришлось отдать должное – кресла и в самом деле мягко прогибались под их весом, принимая нужную форму.
– Подумать только, ведь мы всё это выбрасываем… – усмехнулся Галиппи, потом вытащил из жестяной банки пару апельсинов, огурец и горсть клубники (во всяком случае, так показалось Мюррею), уложил всё это в другую жестянку, на этот раз с дырявым дном, отвязал от стены верёвку и… БАМ! На жестянку опустился большой плоский камень.
– А вот и наш сок! – воскликнул профессор и пристроил под дырками три стакана. Подождав, пока накапает сок, он протянул стаканы ребятам.
– Не обращайте внимания на эти чёрные точки, – пробормотал он. – Всё предельно свежее. Без холодильника я не могу долго держать продукты…
– У вас и правда нет холодильника? – недоверчиво спросила Мина.
Профессор проглотил добрую половину сока и ответил:
– Ни холодильника, ни телевизора, ни посудомоечной машины, ни пылесоса! – Он широко улыбнулся. – И это делает меня самым счастливым человеком на свете! – Внезапно он помрачнел и хмуро добавил: – То есть… я был бы самым счастливым человеком на свете, если бы эти строительные эксперты оставили меня в покое. Но как бы то ни было…
Он вновь уставился на них – сначала на Мюррея, потом на Мину.
– Очень вкусно, – произнёс Мюррей.
Мина огляделась. Как ни странно, комната, в которой они находились, была необыкновенно привлекательна, в ней даже пахло приятно.
– Ну что ж, теперь дело за вами! Что вы здесь делаете?
Мюррей широко улыбнулся:
– Мы искали вас, профессор… эээ… господин Галиппи, по совету учителя Франка.
– Ха, эта старая галоша! – захохотал он, заставив рассмеяться и их. – И что ему от меня понадобилось? Он всё ещё читает экономику в университете?
– Вообще-то он преподаёт литературу в нашей школе… – ответила Мина.
– Франк? Литературу? Ха, вот это отличный пример вторичного использования! Франк преподаёт литературу в школе! Это то же самое, как если бы Уинстон Черчилль получил Нобелевскую премию за мир! – Слегка понизив голос, он добавил: – Справедливости ради… Черчиллю всё-таки дали Нобелевку по литературе… ну да ладно! – Он снова повысил голос: – Значит, старина Франк-Ярый-Карьерист отправил вас ко мне… И вы меня нашли. Так о чём вы хотели поговорить? – Мюррей открыл было рот, но Галиппи снова перебил его: – Только умоляю – никаких интервью для школьной стенгазеты об изменении климата, экономии электроэнергии, разумного использования природных ресурсов и тому подобной ерунды, которой набили ваши бедные головы, чтобы вы считали, что всё в мире гораздо сложнее, чем оно есть!
– Ну… – Мюррей не нашёлся, что ответить.
– Как по вашему, в этом доме есть хоть что-нибудь действительно сложное? – в возбуждении воскликнул профессор и указал на книжный шкаф: – Ящики из-под фруктов! – Потом на хрустальную люстру, висевшую под потолком: – Восемь тысяч шестьсот двадцать шесть пластиковых палочек для размешивания сахара в кофе! А стол… вы только поглядите на мой стол, всего лишь немного клея…
– А вы живёте здесь совсем один, во всём доме? – перебила его Мина.
– О… Да, один. Брунильды больше нет. А я не очень-то лёгок на подъём… Все остальные давно попродавали свои квартиры и переехали – кто ближе к центру, а кто от него подальше, в деревню. Вот ещё! Да к центру чего, собственно? И если они желают побольше зелени, то почему бы не соорудить здесь пару грядок помидоров?
– Наш друг Коннор тоже так говорит! – вмешался Мюррей. – Он живёт на речной барже, и видели бы вы, какой он вырастил у себя на крыше огород!
В глазах Тони Галиппи блеснула искра интереса.
– Чудесно… И что же он там посадил?
Мюррей прикусил язык, потому что не помнил.
– Ну, помидоры там… – пробормотал он. – И ещё, кажется…
– По одну сторону – сельдерей, лук-порей и зелёный салат двух видов, – уверенно перечислила Мина. – В середине ряд малины и смородины, а по другую сторону – горох, фасоль и шпинат.
– Отличный выбор! – воскликнул Галиппи. И пробормотал про себя: – Но никаких корнеплодов… Конечно, картофель и морковь не станут расти на крыше баржи, разве что… – Он тут же прервал сам себя: – А какое, собственно, отношение имеет ваш друг-огородник к этой старой галоше Франку?
– Вообще-то никакого… – протянул Мюррей, подмигнув Мине. – Кроме дневника, который мы никак не можем перевести.
– Перевести? Переводы были моей самой большой страстью! – воскликнул профессор. И снова мрачным голосом добавил: – Кроме, конечно, моей бедной Брунильды.
Мюррей порылся в рюкзаке и, выудив из него дневник, положил перед профессором.
– И что это за Улисс Мур? – поинтересовался тот, пробежав глазами первую страницу.
Потом Галиппи стал рассматривать чёрно-белую фотографию со школьниками. На лице его появилось меланхоличное выражение, словно среди мальчишек он увидел самого себя. Не говоря ни слова, профессор начал перебирать страницы дневника, останавливаясь иногда на комментариях, вырезках из газет и зашифрованных частях.
Мюррею вдруг пришло в голову, что между ним и автором дневника есть некое сходство. Оба остались верны идее, которая была ясна лишь им самим.
Когда профессор добрался до страницы с иероглифами, то аж подскочил на стуле.
– Святой Розеттский камень! Да это же письменность Фестского диска! – воскликнул он. – Один из восьми древних языков, которые так и не были переведены! – Быстро пролистав страницы, он наткнулся на часть, написанную на греческом. – А это греческий… классический! О! Отличный текст! Кто автор? Что-то я не узнаю… Написано легко и уверенно… Ксенофонт? Нет, не он… Это что, какая-то шутка? – Профессор вскочил, и стопка страниц разлетелась по полу. – Как может кто-то из древних греков писать о Корнуолле? Даже этот врун Геродот не уходил более чем на пару километров от своего дома!
Мюррей и Мина переглянулись.
– Вы понимаете, что там написано? – выдавил Мюррей.
Тони Галиппи приподнял руку, встал в позу и театрально продекламировал:
– В этой небольшой стране, казалось, всё замерло, включая желание вернуться домой. Никто не хотел задаваться лишними вопросами. Никто не желал знать, почему они попали туда, и им не хватало лукавства, чтобы придумать какую-то ложную на то причину. Море сияло сверхъестественной синевой, как на детском рисунке; облака рассыпались крупными локонами, которыми играл ветер; чайки носились перед ослепительно-белыми рифами, разрывая воздух поэтическими рифмами. Я сразу понял, что хочу остаться здесь, несмотря на свой юный возраст – всего-то одиннадцать лет. А мой отец… он наконец-то дышал полной грудью, без страха. Наш дом был заперт уже много лет. Заброшенный сад, разросшиеся кусты… Я путешествовал больше любого путешественника и посетил места, которые не указаны ни на какой из карт, кроме одной, переливающейся всеми воображаемыми оттенками, – карты собственной фантазии…
Профессор перевернул страницу, которая оказалась пустой, и горячо воскликнул:
– Лирика в её чистейшем виде! Это же эталон! Сколько лет я не читал ничего подобного! – Потом, понизив голос, добавил: – Кроме, конечно, некоторых моих произведений, но кто о них помнит?
Мюррей и Мина вскочили с кресел: Мина бросилась собирать разлетевшиеся листки, а Мюррей не сводил взгляда с профессора:
– Он описывает Килморскую бухту, я готов поспорить! Читайте дальше!
Профессор, лишь сейчас заметив лежащие на полу страницы, распахнул глаза и потрясённо произнёс, словно его ударило молнией:
– А если это язык-мост? Не исключено, что отрывок, который я только что прочёл, написан идеограммами Фестского диска… Если это так, то это ключ к его расшифровке! – Но уже через мгновение, по своему обыкновению спорить с самим собой, он произнёс: – Ну, расшифрую я его, и что дальше? К чему расшифровывать древний язык, если на нём никто уже не будет читать?..
– Мы будем читать, профессор Галиппи… – решительно заявил Мюррей. – И вы должны попытаться!
– Попытаться сделать что, мой мальчик?
– Меня зовут Мюррей.
Галиппи кивнул и снова погрузился в свои мысли, всё ещё сжимая в руке прочитанную страницу.
– Вы должны попытаться перевести! Переведите всё, что здесь написано. Разберитесь, к чему здесь шифрованные записи и все эти иероглифы…
– Это идеограммы, парень!
– Что бы это ни было: древнегреческий, идеограммы, зашифрованные страницы… Может, вы правы, и это и есть то, что вы искали – язык-ствол?..
– Мост, парень! Язык-мост! То есть язык, с помощью которого можно переводить с одного языка на какой-то другой, не зная его! Да будет тебе известно, это большая редкость. В последний раз язык-мост использовался, когда Кортес говорил на испанском с Агильяром, который перевёл его слова на язык майя; Малинче, наложница Кортеса, перевела их на науатль для Монтесумы, и всё это закончилось смертной бойней!
