Борис Володин - Кандидат в чемпионы породы
Когда рассказываешь — получается долго. А глаза-то фиксируют все, как киноаппарат. Три секунды — «пикап» проехал, «жигуленок» вывернул и неспешно пополз к улице 8 Марта. А когда он поворачивал, Славик снова крикнул: «Варяг!» — и тогда собака высунула как следует голову и дважды гавкнула. И кто-то, видимо сидевший рядом с ней в глубине, оттянул ее от окна за ошейник, чтобы не высовывалась и не гавкала.
И Митька, и Данила сразу сообразили, что машина — это те самые «Жигули» модели 2103, которые они видели у дома позади башни, а за ее рулем — дядька, который позавчера накупил у них на Башиловской целую сетку бутылок «Байкала». И хотя номер у машины не такой серии и задние фары — каждая из двух, а не из девяти прямоугольников, и вид у дядьки до отвращения приличный, сомнений не было никаких: собака сзади — их украденный Варяг. Ведь голос-то! Голос!
Они стояли на тротуаре оцепеневшие, а сторож у автобазы встрепенулся на Славикины вопли и погрозил метлой.
И тут Эдик как закричит:
— Такси! — и замахал руками.
И все замахали, потому что со стороны улицы 8 Марта плелась старенькая «Волга» с зеленым огоньком, причем она была почему-то даже не салатного, а какого-то нестандартного грязно-рыжего цвета. И двигатель у нее уже издали стучал. И кузов у нее уже издали скрипел. И хотя она ехала медленно, было видно, что останавливаться ради них ее шофер не собирается.
Но мы же знаем, что Эдик Соломатин — человек поступков. Он как понял, что такси не остановится, так и кинулся на мостовую и расставил руки: не пущу! Хорошо, скорость была маленькая.
Шофер выскочил.
Вот если бы я этот детектив придумывал, как говорится, из головы, то в этом месте шофером должен бы оказаться Петя Михнев, так как мне проще было бы все закруглить. Тем более, закругляться давно пора. Но закруглялось-то иначе! И шофером был не юный Петя, а ничем на него не похожий мужчина лет уже сорока, с серым недовольным лицом человека, у которого начинается обострение язвы двенадцатиперстной кишки и который ищет не приключений, а диетическую столовую, ибо есть ему полагается каждые три часа.
Шофер выскочил и еле дух перевел — так он испугался, что вот мог Эдика задавить. И ему больше всего хотелось теперь как следует Эдику дать по шее. Но Эдик, вместо того чтобы уворачиваться, вцепился ему в плечо и крикнул:
— У нас собаку украли! Дедушкину! Сеттера! Вон на той машине! На «Жигулях»! Догоняйте!
А Митька с Данькой и Славик уже захватили заднее сиденье, и Ольга уже бухнулась на продавленное переднее кресло, к тому же так сердито, словно такси ею вызвано и опоздало. И шофер растерялся. Представляете, сколько страсти было не только в словах ребят, но и в каждом движении!
…Немолодой, худосочный, лысоватый, нездоровый человек. Как все таксисты — лишенный житейских иллюзий: сама его служба заставляет быть практичным и трезвым. И всего какую-то минуту назад он думал об одном — покарать мальчишку, безобразничающего на проезжей части улицы! А на него обрушены такие стоны и такие взгляды, что он скребет свою лысину, крякает, садится за руль и, как только за Соломатиным захлопывается задняя дверца, разворачивает колымагу, которой через день «на списание», и пускается в погоню неведомо за кем!
И приходит в настоящую ярость, когда на первом же перекрестке — у Мирского переулка — перед носом вспыхивает красный светофор!
И вылезает из кабины, чтобы с высоты роста получше рассмотреть, где они там, эти «Жигули», куда они собираются сворачивать от трамвайного круга, до которого ему самому еще почти полкилометра — целых две остановки.
Но, на их удачу, день стоит ясный, солнце светит в спину, улица просматривается далеко, а в восемь утра в воскресенье машин еще мало, и, плюхаясь за руль, шофер рапортует своим единомышленникам — он же теперь им тоже единомышленник:
— На Часовую пошел!
И еще на желтый пересекает перекресток, скрежеща, выскакивает переулками на Часовую, и теперь уже всего в полутора кварталах перед собой вылавливает зорким глазом из утренней дымки силуэт удирающей дичи — все мы потомки охотников! Все!..
И расстояние сокращается. И уже можно понять, что заднее стекло «Жигулей», по-прежнему пока еще не спешащих и о погоне за ними не ведающих, затянуто синей полупрозрачной пленкой. А потом становятся видны в машине силуэты голов — двух, считая водителя, человек, и, кажется еще, действительно иногда мелькает нечто вроде собачьей головы.
Об удаче я сказал. А на их неудачу светофоры-автоматы о происходящем не знают и думать не думают, чтоб создать режим наибольшего благоприятствования. Таксист хитрит, высматривает, нет ли милиционеров, нарушает правила. Но конечно, всем назло, у поселка Сокол — у выезда к Волоколамскому и Ленинградскому шоссе, когда разрыв между машинами сократился метров до пятидесяти и никого меж ними уже не было, — «Жигули» аккуратно свернули направо под указующим перстом зеленой стрелки, а эта проклятая стрелка тотчас погасла! И через дорогу у бровки, да еще лицом к их машине, ехидно расставив ноги, стоит могучий черноусый автоинспектор в белом шлеме и роскошной кожаной куртке. И он словно бы угадал тайные мысли таксиста и назидательно пригрозил ему своей полосатой палкой: «Не смей». И машина застыла на самом углу.
Шофер снова выскочил. Вытянул шею вслед «Жигулям». Сел. Отрапортовал: «На Волоколамку пошел». И в этот самый миг денежный счетчик старенькой «Волги» щелкнул немного громче прежнего. Потому что на нем поменялись разом три цифры, и вместо двух нулей и девяноста восьми копеек обозначился ноль один рубль и ноль-ноль.
И шофер как проснулся. Нахмурился. И таким, знаете, безразличным тоном спрашивает:
— А деньги-то у вас есть? Платить?
Рыбкин ойкнул. И все заднее сиденье, до сей секунды в азарте гомонившее, как вымерло. И шофер молчит. Но тут Ольга подняла кулак с зажатым в нем кошелечком и с очень большим достоинством сказала: «Есть!» И с таким же достоинством на следующий вопрос ответила: «Хватит». И на следующий: «Шесть рублей». И на Митькин первый вопрос: что это — остаток от тех тринадцати, которые отец давал на объявление в «Вечерке». А на его второй вопрос — уже сердито: «Сколько осталось — столько осталось». А Рыбкин вспомнил, что мама дала два рубля на сметану.
Ну вот, не мне же вам объяснять, что по разным улицам ездят по-разному.
Ведь Волоколамское шоссе до Тушина — как линейка. На нем, правда, большие подъемы и спуски, но ведь оно прямехонькое. И пока на Соколе стрелка поворота включилась снова и такси вырулило на это шоссе около здания Гидропроекта, никаких белых «Жигулей» впереди видно уже не было. Только когда доехали до самой вершины моста через железную дорогу, что-то вдали, кажется, мелькнуло — и все. И у Покровского-Стрешнева еще с полминуты пришлось постоять перед светофором, а полминуты — это, как минимум, еще полкилометра разрыва. И впереди то и дело, как на грех, возникают канареечные с синими полосами автомашины ГАИ — не разгонишься.
Шофер мне сказал потом, что его перестало беспокоить, хватит ли в конце концов денег у ребят. Он бы заехал на Башиловскую и получил от родителей. А что заплатят и не обидят, он, говорит, почему-то не сомневался. К Покровскому-Стрешневу он уже все знал о Варяге, кое-что обо мне и о бабе Нате, о таксисте Пете, вчерашних поисках, даже о щенке Вавиле. Он только не мог понять, кто же из пятерых мне внуки, а кто не внуки. Точно знал, что мой внук — Соломатин. И остальные, кажется, — тоже, кроме Данилы и Ольги, которые вели себя чопорно, поспокойней.
А вот мучило его другое. Что он, как маленький, влип в эту историю с дурацкой погоней, которая на самом-то деле была неизвестно за кем, и неизвестно, чем должна и чем даже хотя бы могла теперь кончиться!
Вот он выскочил из туннельчика под каналом имени Москвы — как раз где от Волоколамского шоссе ответвляется широкая главная улица нового Тушина, выскочил, притормозил прямо перед милиционером и крикнул:
— Белые «Жигули» — куда?
Милиционер показал: «Прямо».
А что за белые «Жигули» там, впереди? Вдруг другие, вывернувшие у Покровского-Стрешнева? И вообще, а что дальше-то?
Он и у ребят спросил: «А что дальше-то? Вот догоним, что будете делать?» И они там позади зашушукались.
А у метро «Тушинская» он увидел, что «Жигули» проскочили речку, а потом — что не повернули к станции «Трикотажная». Дальше до самой кольцевой дороги сворачивать некуда. А там, к Ленинградскому шоссе, — вряд ли: глупо было бы ради этого заезжать сюда. Значит, либо влево, в Рублево, либо прямо — к музею «Архангельское», в тупичок, либо направо — на Красногорск. А потом куда? До Истры? До Волоколамска? До Великих Лук? До Риги? Смехотища!..
Конечно, он решил, что далеко не поедет. Чуть дальше Опалихи на счетчике выскочит «8 руб. 00 коп.» — и он может остановиться и честно сказать: «Хватит! Покатались!» Ну, о том, чтобы высадить на шоссе, и речи нет. Дал бы им по пятнадцать — двадцать копеек на нос, вернулся бы к Опалихе, сделал бы крюк до платформы, а электричка довезет — у них же там рядом с трамвайным кругом станция, как раз этой, Рижской дороги. Или, может, не к Опалихе. Там, пока дождешься пассажира, больше потеряешь. И конечно, мелочиться, заезжать потом к родителям за этим рублем — себе дороже.
