Григорий Федосеев - Пашка из Медвежьего лога (Художник И. Коновалов)
Поздно возвращаюсь из штаба. Горы, точно чудовища, стоят на горизонте, закутавшись туманом. Из-за них, с востока, неслышно крадется прозрачная майская ночь с тусклыми, как бы подернутыми дымкой звездами. Странной, загадочной кажется тишина уснувшего поселка.
На порожке моей квартиры сидит Пашка. Замерз, дрожит, как бесприютная собачонка на холоде, но не уходит.
— Я к вам, — обрадованно встречает он меня. — Дедушка послал сказать, что мы можем завтра с обеда идти.
— Кто это «мы»?
— Я и дедушка.
— А бабушка тебя отпускает?
— Отпускает. Мы и Кудряшку берем с собой… Вы бы отпросили меня в школе, скажите, что без меня работа сорвется.
— Уж как-нибудь я найду, что сказать. Но, если твои дела в школе плохи, не возьму, даже если отпустят.
Пашка вдруг вскакивает, хватает мою руку и, вскинув в небо голову, замирает…
— Не слышите? — спрашивает он таинственным шепотом — Гуси!.. С места мне не сойти, гуси!.. Снимите шапку.
Из бездонной тьмы падает на землю усталый гусиный шепот. Он точно ножом полоснул по сердцу. Впервые я слышу его в эту весну. В нем вольность посильнее ветра, радость возвращения, сладость жизни.
— Эх, с ними бы, а?! — горестно вздыхает парнишка.
Где-то высоко в звездах глохнут взбудоражившие нас звуки. Пашка тоже не отрывает глаз от темного неба. Ночной крик гусей, кажется, пробудил в нем еще никогда не испытанное желание лететь с птицами в неведомые страны, и он, может быть, понял, что это новое чувство пленило всего его и что теперь уж ни за что не освободиться от мечты побывать в неведомых странах.
— Пошли в комнату, — говорю я, открывая дверь и пропуская мальчишку вперед.
В комнате жарко. Пашка отказывается раздеться, говорит, на минутку забежал. Сидит хмурый, сдвинув брови.
— Чего, Пашка, молчишь? — спрашиваю я.
— Неохота бабушку и дедушку обижать, а то бы махнул следом за гусями.
— Куда? Он молчит.
— Подожди, пусть оперятся у тебя крылышки.
— То-то и беда! — серьезно соглашается парнишка. — Вот ружье бы, тогда можно и подождать.
— О ружье потом. Бабушка, видно, права: ты слишком увлекаешься охотой.
— Какая там охота — вместо собачонки бегаю. Самому же пальнуть дедушка часто не дает; говорит, ружье наше вот-вот должно разорвать — ненадежное. А насчет охоты я не хуже других.
— Охотником, Пашка, назовешься, когда будешь разбираться в следах зверей и птиц, будешь знать их повадки. Ты должен научиться сшибать на бегу козла, снимать летящую птицу. Не достигнешь этого — нечего тебе делать в тайге с ружьем.
— Что вы, что вы! Да я в тайге любую пташку назову — дедушка мне все объясняет, а козла на бегу или птицу влет сшибу, ей-богу, сшибу.
— Ну, насчет козла это ты…
— Не верите?!
— Нет. А вот относительно ружья не знаю, что с тобой делать.
Его будто оса ужалила. — Дадите?! — вскрикнул он, весь загораясь.
— На эти дни, может быть, и дам.
Пашка вскакивает, хватает со стула свою шапку и мигом исчезает за дверью, точно боясь, что я могу раздумать. Потом он громко барабанит в ставню:
— Спокойной ночи, я к дедушке в Медвежий лог побегу сказать насчет ружья!
— Ты с ума сошел — ночью! Не смей!
В ответ хлопает калитка, и на тихой улице смолкают торопливые шаги Пашки.
«С чего это я ружье пообещал? Не наделал бы глупостей!» — запоздало думаю я. Но, видно, этот вопрос для меня давно решен.
— Что это парнишка зачастил к вам? — спрашивает Акимовна, заглянув в комнату. — Заметили, глаза у него шустрые, так и нижут, так и шарят…
— Это же Копейкин, Акимовна!
— Копейкин?.. — удивилась она. — То-то, я вижу, конопатый, не с нашей улицы. У нас или рыжие, или черные, а таких нет. Спрашивала у соседки про Копейкина, та сказывала: в задах на квартире живет. Настоящая фамилия его Рублев, а это уж ребята прилепили ему — Копейкин. Мальчишка ничего, палец в рот не клади…
— Бойкий и смышленый, — перебил я ее.
— Ну уж и бойкий! Сидит, носом шмыгает.
— Это у него, Акимовна, возрастное.
— Ну, разве что… — примирилась старушка.
БОЛЬ СТАРОГО ТАЕЖНИКА
Утром я, как обычно, проснулся рано. Выхожу во двор. Еще темно. Спит поселок, окутанный черным мраком. Над ним безмолвной тундрой стелется небо с далекими звездами. Морозный воздух сух и звонок — верная примета: к ведру.
Слышу на улице хруст настывшего за ночь ледка под чьими-то торопливыми шагами. Из трубы соседского дома, словно сигнал, взвивается дым, и тотчас же на востоке в полоске появившегося света возникают крутые отроги.
Радостно шепчу:
— Утро, утро!
А шаги на улице все ближе и неожиданно обрываются у нашей калитки. Слышу заговорщический шепот. Кто бы это йог быть так рано? Стою жду. Чья-то рука осторожно касается щеколды, но калитка заперта изнутри.
— Кто там? — кричу.
Тишина.
Подхожу к калитке, открываю:
— Гурьяныч?..
— С добрым утром. — Старик неловко протискивается в калитку. — Мы насчет вчерашнего разговора. Не раздумали?
— Что вы, Гурьяныч, конечно, пойдем. Сразу же после двенадцати отправимся. У меня все готово.
— Я вовремя буду тут. А как насчет Пашки? Из-за спины Гурьяныча высовывается улыбающаяся физиономия.
— Это уж ваше дело.
— Оно, конечно, ну, а вы как?
— Я, Гурьяныч, схожу в школу. Если он подтянулся, отпрошу его.
— Точно, — подтверждает старик. — А как пойдет, за кашевара или самостоятельно?
— Обещал я ему ружье.
— Ну и как же, достали?
— «Ижевку» одноствольную дам. Пашка встрепенулся.
— Пойдем, дедушка, слышишь, пойдем, дядя сказал: «Дам», — значит, даст.
И он утащил старика в предутренний сумрак еще спящего поселка.
Утром я зашел в школу. Была первая перемена, В учительской меня встретила Мария Елизаровна, руководительница 6-го класса, где учился Пашка. Стоило мне назвать его имя, как на лице учительницы сразу вспыхнуло беспокойство. Но узнав, что я пришел осведомиться о делах парнишки, она успокоилась.
— Я думала — не случилось ли что с ним. Очень боюсь за него. В нем столько энергии, вечно он что-то придумывает, куда-то спешит.
— А учится как? — спросил я ее.
— Пашка способный мальчик, может учиться на отлично, но срывается.
— Он говорит, что по математике не успевает, решать задачи ему помогает дедушка.
— При желании он и сам справляется с математикой. А насчет дедушки — это его фантазия. Мы знаем другое: когда в нем зреют какие-то таежные замыслы — учеба отодвигается на второй план и тогда неизбежны провалы.
— Я хочу отпросить его на неделю с собой в тайгу, С нами пойдет и его дедушка. Как вы на это смотрите?
— Нельзя ли обойтись без него?
— Конечно, можно. Какой из Пашки еще помощник, но дело в том, что мы с Гурьянычем допустили оплошность, посвятили его в свои планы, и теперь он захвачен ими. Признаться, мы боимся, если уйдем без него — он сбежит самовольно. Как бы хуже не получилось, Заблудится!..
— Зря, конечно, вы посвятили его в свои дела. Но если он уже настроился, знаю, его не удержать. Вы поставьте все же перед ним непременное условие — нагнать пропущенное, и пусть дедушка зайдет ко мне, как только вернетесь. — И, подумав, добавила: — Я отпускаю его еще и потому, что для ребят такие прогулки и общение с природой очень полезны. Прошлый раз Пашка ездил с дедушкой ловить маралов. Мы попросили его рассказать одноклассникам об этой необычной охоте. И знаете, он очень хорошо справился, было интересно слушать даже нам, педагогам. И Пашка как-то повзрослел после этой поездки в тайгу.
— Значит, благословляете?
— Пусть идет, но, повторяю, при условии, если он ликвидирует пробел в учебе и вы проследите за этим.
Я поблагодарил учительницу.
Во втором часу мы уже шествовали по улице в полном походном облачении. Какими легкими казались первые шаги от людской суеты, от бревенчатых изб, от назойливых звуков! На душе простор, свобода, В эти минуты ты добрейший человек в мире.
Наш караван представляет странное зрелище. Впереди Гурьяныч в суконной однорядке, туго перехваченной кушаком, в легких юфтовых ичигах. Он успел утром сбегать в баню, посвежел, как дуб, сполоснутый первым весенним дождиком. Тяжелыми шагами старик приминает отогревшуюся землю. В его фигуре, в каждом движении — опыт прожитых лет, и так же, как и у меня, желание скорее попасть в тайгу, насладиться весенним буйством природы.
За ним, безнадежно понурив голову, бережными шагами идет Кудряшка, завьюченная, что называется, от ушей до хвоста. Объемистые кожаные сумы с продуктами, какие-то свертки, котел, чайник, мешок с овсом, топор, палатка — все это лежит на ней копною, перевязанное веревкой. Нижняя губа лошади отвисла, уши врозь, спина под тяжестью вьюка прогнулась, ноги в коленках плохо сгибаются: видно, Кудряшка действительно «на исходе».
