Александр Шашков - Лань — река лесная
— Иди. Возьми автомат.
— Есть! — Витя повернулся и, прищёлкнув каблуками, вышел.
— Что ты сделал! — заглянув в глаза Мирону Ивановичу, тихо проговорил я. — Командир молчал. Отвернувшись к окну, он смотрел на верхушки елей. Над лесом всё ещё кружили фашистские бомбардировщики…
…Наверно, никогда лес не был так красив, как в этот предвечерний час. Верхушки деревьев розовели в лучах заходящего солнца. На песчаных буграх дремали низкорослые сосны. Лёгкий туман курился над болотцами. Звонко перекликались птицы.
Витя шёл не торопясь, словно заворожённый этим ликованием природы. Улыбка светилась на его лице. Он улыбался цветам, деревьям, птицам, солнцу, родной земле. Забылась на время война, ушло прочь и то страшное, неизвестное, что ждало его впереди.
Недалеко от окопов мы распрощались. Я лёг в траву, а он пошёл дальше. Мне хотелось догнать его, вернуть. Вдруг послышалось чужое: «Хальт!» Навстречу Вите с автоматами в руках выбежали два солдата, один из них замахнулся прикладом…
…Минуты ожидания кажутся годами. Давно ушёл Витя. Два часа назад двинулся в сторону Зелёной поляны один из партизанских отрядов. А вокруг тихо…
Всё это время Мирон Иванович неподвижно сидел за столом с закрытыми глазами и как будто дремал. Но стоило телефонисту пошевелиться, как он вздрагивал и спрашивал:
— Кто звонит? Зелёная?
— Нет, товарищ командир, это «Верба». И вдруг:
— Товарищ командир, звонят с участка «Сухое болото». Разведка докладывает, что в окопах противника заметно оживление. Похоже, что оттягивают силы…
— Оттягивают? — Мирон Иванович вскочил. — Почему же молчит Зелёная?
И тут, будто в ответ ему, где-то за Зелёной поляной прогремел артиллерийский залп. Мирон Иванович прислушался. За первым залпом раздался второй, третий… Вскоре грохот пушек слился в сплошную канонаду.
— На Зелёной — бой! — снова сообщил телефонист. — Командир отряда докладывает: потерь пока нет. К реке подходят пехота и танки. Пехоты — около трёх батальонов…
Мирон Иванович снова опустился на скамью, сжал ладонями виски. С минуту смотрел через узкую бойницу куда-то в темноту, потом едва слышно прошептал:
— Слышишь, сынок, мы идём!..
Мы вместе вышли из штаба. Лес был окутан густым мраком. В ветвях деревьев шумел ветер. На западе гремела артиллерия.
Мирон Иванович окинул взглядом ряды партизан и тихо заговорил:
— Товарищи! Идём на прорыв, через Сухое болото. Оттуда — на деревню Заречье. Там — штаб карательной экспедиции. Вперёд, товарищи!
До болота добрались быстро. Где-то недалеко время от времени бухала немецкая пушка. Тяжёлые снаряды с шипением пролетали над болотом и разрывались в глубине пущи. Очереди трассирующих пуль вспарывали небо над головами партизан. Через ровные промежутки времени в чёрную тьму взлетали ракеты, заливали голубым светом изрытый снарядами торфяник. Подозвав связного, Мирон Иванович вполголоса сказал:
— Передай по цепи: подготовиться к атаке!..
Часа через два мы были в Заречье.
— Витьку! Витьку ищи! — крикнул мне на бегу Мирон Иванович и вдруг споткнулся, упал…
Когда я склонился над ним, он, собрав последние силы, тихо прошептал:
— Витьку…
А Вити уже не было в живых. Он лежал в подвале на залитой кровью земле, и глаза его были устремлены куда-то далеко-далеко. Что он хотел там увидеть?..»
Алик закрыл тетрадь. На минуту густой туман заволок ему глаза. Он выбежал из шалаша и огляделся. Заключённый в трёх стенах векового бора, перед ним расстилался ярко-изумрудный ковёр — Зелёная поляна. По ней когда-то шёл на своё первое и последнее задание Витя Голубок. Не на его ли следах выросли вон те красивые алые цветы?..
Сухое болото
В то время, когда Алик сидел в «кабинете» Скуратова и читал дневник, неутомимые рыболовы добрались уже до Лесного.
— Озеро красивое, а вот поймаем ли что-нибудь — трудно сказать, — рассуждал Николай Николаевич, окидывая восхищённым взглядом водный простор. — Больно жарко. Рыба сейчас стоит на глубине. Хорошо бы найти криничные места, где вода холодная.
— На Лесном, кажется, криниц нет, — подумав, ответил дед Рыгор. — А вот рыбу тут люди ловят.
— Тогда нужно искать, где поглубже, — категорически заявил Казанович. — Не знаешь, где тут самая глубина?
— Как не знать. На Глубоком углу. Да ещё в дальнем конце яма есть.
— Ага! Едем на Глубокий угол! — обрадовался Казанович. — Там рыба, и только там.
Это был самый хлопотный день во всей многолетней рыбацкой практике старого Рыгора. Проклиная свой длинный язык и неугомонного компаньона, он вместе с Николаем Николаевичем таскал из лесу двенадцатиметровые жерди, грузил в лодку и отвозил на плёс, на глубину. Там жерди забивали в илистое дно и, обливаясь потом, снова спешили к берегу за новой партией жердей для притык.
— Ничего, Григорий Петрович, — подбадривал Казанович старика. — Наука всегда требует жертв. А я научу тебя пудовых щук таскать, а не какую-нибудь мелочь пузатую.
Около полудня, наконец, был посажен на крючок последний живец. Оба рыболова, не сговариваясь, поплевали на него, пустили в воду и поплыли к берегу, потому что изрядно проголодались.
За отличной ухой, какую умеют варить только настоящие рыбаки, Николай Николаевич рассказал старому Рыгору, как ловить карася с применением камфоры. Дед сидел и только ушами хлопал. Лет пятьдесят мокнет он в воде, гоняясь за рыбацким счастьем, а вот же не знал, что карась камфору любит! Да ещё и анисовое масло, и даже валерьянку! Неужто все караси сердцем хворают?..
Едва кончили есть, Казанович заторопился:
— Едем, дедуля, едем, — приговаривал он, упаковывая рюкзак. — А то, чего доброго, шнуров не досчитаемся. Большая щука шутить не любит. Рванёт — и поминай как звали. Иной раз и притыку уволочёт.
Уволочь двенадцатиметровый шест, сидящий на добрых полметра в иле, мог разве только бык Рогач, но дед не возражал. Кто его знает! Чего не случается на рыбалке да на охоте!
Дед сел за вёсла, а Казанович, как лоцман, встал на носу. Прищурился и обшаривает глазами притыки, быстро бегущие навстречу. Вдруг, сжав кулак и энергично взмахнув им над головой, он крикнул:
— Тормози, Петрович! На первой жерлица размотана!
Казанович ловко ухватился за конец жерди, торчащий из воды, и когда лодка успокоилась, осторожно потрогал шнур.
— А-а, милая, зацепилась, — заворковал он себе под нос. — И, видать, ничего себе… Ну, иди сюда, иди. Давай поближе познакомимся.
Он присел на корточки и стал выбирать толстый, миллиметровый шнур.
— Петрович, поди сюда, — вдруг прошептал он. — На-ка попробуй. Чуешь, какая штуковина там?
Дед Рыгор выбрал метра два жилки. На шнуре в самом деле висело что-то тяжёлое.
— А как идёт, чертовка! — забирая из дедовых рук шнур, снова забормотал Казанович. — Как генеральша! Важно, без всяких там рывков. А вот увидишь, какой фортель она отколет, когда лодку заметит! Она…
Николай Николаевич не договорил. Вода возле борта заходила ходуном, и на поверхности показалось что-то зелёное, волосатое, с большим белым глазом на макушке. Покачавшись на воде, это страшное «что-то» затихло, замерло, и только отдельные волоски всё ещё вздрагивали, шевелились.
Николай Николаевич повидал немало всяких водяных тварей, но такого страшилища… Зажав шнур в руке, он растерянно обернулся к деду и спросил:
— Ч-что это?
Дед Рыгор проворно наклонился к воде, нахмурил брови и… захохотал. Да так захохотал, что эхо откликнулось в лесу.
— Ты… ты чего? — ещё больше растерялся Казанович.
— Да ты потрогай, пальцем потрогай! — хохотал дед. — Не бойся, не укусит!
Николай Николаевич нерешительно прикоснулся пальцем к своей добыче и залился краской. На тройнике висела целая охапка водяного мху, к которой сверху прилип комочек икры.
— Ч-чёрт! И откуда на такой глубине? — смущённо бормотал Казанович, освобождая тройник от водорослей.
— Бывает, — утешил его дед Рыгор. — Не ты первый такого «чёрта» поймал. Иной раз возьмётся окунь с фунт весом, а мху намотает на тройник пуда два.
К остальным пятнадцати притыкам можно было не плыть — стоят, как в болоте.
— День на день не выходит! — не падал духом Николай Николаевич. — Оставим живцов на ночь. Не может быть, чтобы на такой глубине рыба не водилась! А теперь… Ну что ж, не удалось порыбачить — вернёмся в лагерь, пойдём вместе со всеми бродить по пуще.
— Ха, спохватился! — не поддержал его дед. — Они уже, верно, давно на Сухом болоте.
— Там разыщем!
— Так зачем же тогда в лагерь возвращаться? — удивился дед Рыгор, которому, должно быть, и самому захотелось пройтись по партизанским стёжкам-дорожкам. — Поплывём во-он к тому березнику, а от него до Сухого болота рукой подать, километра два, не больше.
