Олесь Донченко - Ветер с Днепра
Старый пасечник шел и даже напевал вполголоса песню:
По долинам и по взгорьямШла дивизия вперед,Чтобы с боем взять Приморье –Белой армии оплот.Наливалися знаменаКумачом последних ран,Шли лихие эскадроныПриамурских партизан.
Дед бодро маршировал в такт песни. Неожиданно кто–то поздоровался с ним в полумраке прибрежного ивняка.
— Добрый вечер, — отозвался дед Галактион. — А что ты там делаешь, добрая душа, не узнаю, кто ты…
Неизвестный, спрятавшись в ивняке, ритмично покачивал головой и не отвечал. «Диковинка», — подумал дед.
— А что делаешь, мужчина? — повторил, — и снова молчание.
«А, да это глупый Тодосик, — догадался дед. — От рождения не в своем уме. Ох, горе!».
— Здоров, Тодосик! Пойдем домой. Додомку пойдем, говорю.
Дед подошел ближе и только тут увидел, что у «Тодосика» ни рук нет, ни ног. Только картуз качается на кусте.
— Картуз! Да неужели же… С японской войны сохранил… — радостно вырвалось у деда. Только теперь и понял дед Галактион, что для полного спокойствия и полного счастья ему не хватало именно его боевого картуза. Пожелаем же старому пасечнику, чтобы он еще долгие–долгие годы носил свой знаменитый «главный прибор», который и в огне не горит, и в воде не тонет!
В картузе рапортовал о пасеке в тот вечер дед Галактион. В картузе!
РАЗДЕЛ ДЕВЯТЫЙ
такой короткий, что автор едва успел рассказать о пионерском сборе по поводу поступка Павлика и о Евгешке, который воюет с сорняками и, наконец, приходит в сарайчик к изобретателю
Рано утром вышел пионервожатый Василий в сад. Он подошел к своей любимой яблоне, к Бергамоти Федуливне. Это была высокая яблоня–скороспелка, и когда Василий легонько потрусил ее, сразу же с верхушки сорвалось яблоко и стукнуло пионервожатого по голове.
— Так дальше нельзя, — вслух сказал Василий. — Надо этому положить конец.
Но это предложение никак не касалось невежливого яблока. Пионервожатый думал о Павлике Голубе. На изобретателе до сих пор лежало пятно. И до сих пор дети зовут Павлика хулиганом, но он не хочет признаться, не хочет честно рассказать, как он ударил в лесу Олесю и отнял у нее платок с пряниками.
— Если Павлик невиновен, нельзя его ругать, — снова вслух сказал пионервожатый. — Если виноват и не признается, надо так повлиять на парня, чтобы он наконец сказал правду.
Василий бесспорно рассуждал правильно. Но как повлиять? Какой путь избрать? В тот же день пионервожатый собрал учеников.
— Ну, ребята, как? Растем? Ого–го, прекрасно! На полный голос! Кузнечиков победили, вышка скоро будет. Павел Петрович письмо написал. Храбрыми назвал, мужественными. Ну как?
Он смотрел на детвору смеющимися, чуть прищуренными глазами (солнце светило ему прямо в лицо) и погружал пальцы в горячий сыпучий песок.
Сбор проходили на берегу Днепра, в тени прибрежного ивняка. Пионеры уже успели раздеться и сидели в трусах, с листьями лопуха на голове от солнца.
— А только вот что, ребята. Вопрос о Павлике. Надо, чтобы он работал с нами. И… надо, пожалуй, помочь ему закончить водоход… Как вы думаете? Кто берет слово?
Услышав о Павлике, Олеся снова почувствовала необычное беспокойство. Ее мучило сомнение. И когда Василий заговорил о том, что Павлик должен быть в коллективе и работать со всеми, Олеся первой поддержала эту мысль.
— А как же с платочком? — вскочил Кузька. — Простить ему хулиганство?
— Друзья, мы будем настоящими пионерами, если сумеем так повлиять на Павлика, чтобы он признался, — сказал Василий. — Только в нашей дружной семье Павлик поймет свой поступок. Разве это неправильно?
Собрание закончилось в Днепре. От детского шума и плеска воды все сомы разбежались во все стороны на сто километров, и теперь Быцыку, наверное, уже не снискать славы.
Евгешка тоже был на этом собрании. Но он не купался. Невесело было Евгешке. Он чувствовал себя страшным преступником. Он был будто чужой среди своих товарищей.
Евгешка без цели бродил по берегу реки. С криком летали чайки, стрелой пронесся синий яркий зимородок. Парень завидовал и чайкам, и зимородкам. И ястребу в голубом небе — остроклювому хищному ястребу. У них единственная забота — найти добычу, накормить птенцов. Им нет никакого дела до Павлика, до собрания.
Павлик… Что с того, что теперь его никто не будет обижать, никто в глаза не будет называть хулиганом? Все убеждены, что он — преступник. А настоящий хулиган притаился, молчит.
«Да разве ж я хулиган? — думает Евгешка. — Не хулиган я, а трус! Вот кто я…» А ястреб парит в воздухе широкими кругами. Храбрый он, смелый — ястреб! «Эх, почему я не храбрый?»
На утесе растет высокая крапива, краснеют цветы репейника. Нет, это не чертополох. Это белогвардейское войско вдруг вырвалось из–за холмика. Впереди толстый генерал на белом коне. «Эй ты, атаман, налетай! Эй, белая гвардия, Евгешку никто не победит!»
Размахивая палкой, Евгешка врезался в гущу врагов. Во все стороны полетели сбитые головки репейника, покорно легла скошенная крапива.
— Эй вы! Налетай! Я — Ворошилов! Я — Буденный! Ай!
Чертополох больно уколол руку.
— А, вы бросили бомбу? Я не сдаюсь! Никто не победит Буденного!
Зноем южным солнышко нас вовсе не берет.Армия Буденного задорно мчит вперед.У беляков забота: как спрятаться в бурьян —Летит лихая конница рабочих и крестьян!
Все враги разбиты. Полегла в бою жгучая крапива, уничтожены колючие чертополохи. Он, Евгешка, славный победитель, гордо осматривает место яростного сражения.
А что, если бы это действительно были враги, и их всех, всех победил бы Евгешка — красный командир? Белые наступают плотной лавой, а он, Евгешка, спокойно лежит у пулемета и стреляет. И когда уже его победа, тогда… тогда подходит Олеся. Она в голубой майке, у нее красный галстук. «Евгеша, это ты спас наш красный штаб?» — «Это я спас, Олеся, наш красный штаб!» — «Давай я тебя поцелую за это, Евгеша». И Олеся целует его так, как когда–то поцеловала Павлика. «Не жених ты, Евгеша, а пионер и герой!»
«Эх, почему я действительно не храбрый?»
Вспомнил Евгешка о водной вышке. Уже выбрали место для нее, уже привезли на берег доски, дерево. Скоро вышка будет готова. А тогда… Евгешка прищурил глаза. Ух, страшно! Он представил себя на вышке. Вот он вытягивает вперед руки. Внизу глубина. Он прыгает. Вода тяжело накрыла его голову. Волны плеснули в нос, в уши, полились в рот. Ну, правда, рот можно прочно закрыть. Сжать зубы. А вот что делать с ушами и с носом?
Евгешка пальцем коснулся поочередно каждой ноздри. Широкие, пакостные! У других ноздри, как наперсток, а у него, как нарочно, как кувшины. Вода в них польется, как в корыто. Это уж наверняка. И рукой их не закроешь, потому что руками же придется грести, чтобы выплыть на поверхность. А что, если он захлебнется в воде?
Аж мороз побежал от этой мысли по спине. А что, если он прыгнет и… И разобьется о воду? Нет, лучше не прыгать! Но как же это будет? Все же тогда увидят, что не Буденный и Ворошилов он, а обычный трус. А что скажет он Павлу Петровичу? Что скажут тогда ребята о Евгешке–пионере?
А тут еще эта история с хулиганом. То есть не с хулиганом, а с Павликом. Из–за него, из–за Евгешки, порицают товарища. Нелегко, наверное, Павлику.
Евгешка и сам не заметил, как оказался возле сарайчика Павлика. Подошел к стене и прислонил ухо. Слушал. Что он там делает сейчас? Неужели до сих пор с водоходом возится?
Услышал, как стучит молоток. И вдруг так больно сжалось сердце, что, кажется бесследно забежал бы подальше от сарайчика, от всего мира. Острая жалость пронизывала грудь. Бедный Павлик, он не бросает свой водоход!
И Евгешка решил. Он обязательно поможет Павлику. Этим он хоть немного загладит свою тяжелую вину перед товарищем. Наверное, у Павлика тяжело сейчас на сердце. Еще бы, нет большей пытки, чем одиночество! Да, пожалуй, и с водоходом у него не клеится. Скучно одному работать. А вот вдвоем…
Евгешка толкнул дверцу сарайчика и вошел. Навстречу ему с молотком в руках поднялся с пола Павлик.
— Здоров, — тихо поздоровался Евгешка. — А у нас собрание сегодня было. О тебе, Павлик.
Евгешка заметил, как болезненно дернулись у Павлика губы.
— Все пионеры решили помочь тебе сделать водоход. Вот я и пришел… И ты не сердись, Павлик, за то, что я пел тебе: «Молодой с молодой сел на лед ледяной. Подымайтесь со льда, там студена вода!». Дед Галактион спрашивал о водоходе: «Скоро, — спрашивает, — сделает Павлик свою машину? Я, — говорит, — уже умею теперь крутить педали».
