Ростислав Кинжалов - Воин из Киригуа
— В Тикаль, в Тикаль, — воскликнул громко Экоамак, — там вы станете свободными и счастливыми!
Купец устроился в носилках, и караван тронулся в путь.
Глава седьмая
УЛЫБКА ЭК-ЛОЛЬ
Их делом было заставлять людей чахнуть, пока от них не оставалось ничего, кроме черепа и костей. И тогда они умирали, потому что живот у них приклеивался к позвоночнику.
«Пополь-Вух»Караван Экоамака приближался к Тикалю.
Позади остались два месяца, наполненных изнуряющей работой, опасностями и постоянно светившимся огоньком надежды. Только теперь Хун-Ахау, Шбаламке и Ах-Кукум могли отчетливо представить себе, какое огромное расстояние отделяет их от родных мест. В это время года переход, да еще с большим грузом, был особенно труден, и во многих случаях спасала положение только самоотверженность носильщиков. Несмотря на хорошее питание, все они были худыми и измученными, с натертыми до крови спинами. Один раз, при переправе через небольшой, но быстрый поток, Хун-Ахау, рискуя жизнью, спас свой груз, и на следующее утро только мысль о предстоящей свободе могла заставить его снова взвалить на спину опостылевшие тюки. Менее сдержанный Шбаламке по вечерам неизменно ругал все и всех начиная с Одноглазого и кончая неведомыми знатными людьми, для которых нужны товары из-за тридевяти земель. Глаза Ах-Кукума потеряли свой обычный блеск, а Укан уже давно перестал ощупывать по вечерам тюки, пытаясь угадать их содержимое.
За время путешествия все молодые носильщики очень сблизились. Хун-Ахау особенно привязался к Укану и Ах-Кукуму, а Шбаламке — к Ах-Мису. По вечерам после еды они долго беседовали друг с другом, делясь своими мечтами о будущем. Шбаламке торжественно обещал Ах-Мису, что как только он станет тикальским воином, то немедленно выкупит его из неволи. Будущее рабов — уроженцев Города зеленого потока — было менее определенным, и поэтому они предпочитали не участвовать в беседах, а спать.
Воины, сопровождавшие караван, обходились с носильщиками мягко и ни разу не ударили ни одного из них, а иногда даже вступали с ними в разговоры. Правда, первое время Хун-Ахау и его товарищам было трудно понять их речь, потому что многие слова звучали у них совершенно иначе, чем на родине трех юношей. Но постепенно все становилось понятнее, а Шбаламке даже начал в беседах с Хун-Ахау и Ах-Кукумом щеголять тикальскими словечками. Укан говорил на наречии Ололтуна так же свободно, как и на восьми других, а Ах-Мис довольствовался своим языком, одинаково далеким и от тикальского и от ололтунского, но так как говорил он обычно очень кратко, то его понимали все.
Экоамак неизменно двигался позади отряда на носилках, которые несли тикальские рабы. Теперь он почти не разговаривал с носильщиками; очевидно, к концу путешествия усталость начала сказываться и на нем.
Уже много часов они шли по пригородам Тикаля; маленькие хижины земледельцев, опустевшие к этому времени полевые участки, женщины, размалывавшие кукурузу, — все это заставляло сильнее биться сердца Ах-Кукума и Хун-Ахау. Если бы не ощущение громадного расстояния, оставшегося за их плечами, им казалось бы, что они снова в родных краях. Но это чувство длилось недолго.
Встречавшиеся на дорогах люди мало обращали внимания на отряд; такие картины были для них обычными. Только неугомонный народ — мальчишки — иногда вертелись около носилок Экоамака, хором отвечая на его вопросы и шутки. Вдали, над зеленью деревьев, появился гребень чудовищного здания — казалось, впереди была гора со зданием на вершине. Но в действительности это был главный храм — «Великий храм Тикаля», как объяснил Хун-Ахау один из воинов. Изображенное на его гребне огромное лицо божества равнодушно смотрело на пришельцев, словно спрашивая: «Что вам здесь надо?» Шбаламке поежился: холодная струя страха потекла по спине. Ах-Кукум старался не смотреть вперед. Зато воины, увидев храм, разразились ликующими криками, — это означало для них конец путешествия и долгожданный дом.
По приказанию Экоамака отряд остановился на небольшой площади; тюки были сложены на землю, а один воин, после сказанных купцом нескольких слов шепотом, куда-то быстро убежал. Носильщики могли отдыхать, но, взволнованные видом могучего храма, предвкушением обещанной свободы, они столпились и негромко переговаривались. Ах-Мис очень горевал о предстоящей разлуке, а Шбаламке снова уверял, что не забудет его и при первой же возможности выкупит.
Экоамак спустился с носилок, подошел не спеша к носильщикам, приветливо улыбнулся.
— Как нравится вам наш Тикаль, юноши? Не забудьте, что вы еще на окраине и не видели главной части города…
— Владыка, когда же ты отпустишь нас? — спросил, волнуясь, Ах-Кукум. — Мы уже в Тикале, и ты обещал…
— Я помню свои слова, — прервал его Экоамак, — сейчас мы сдадим доставленные товары, и тогда я позабочусь о нас. Неужели у тебя недостанет терпения еще на час?
Послышался глухой топот. Все обернулись на звуки. На площадь вступал большой отряд: впереди шли рабы, сзади — воины. Экоамак быстро, пожалуй, слишком быстро отступил назад, ближе к своим носилкам. Подошедшие рабы принялись с привычной сноровкой грузить друг на друга тюки и уносить их; за каждым рабом следовал воин. Через несколько минут весь сложенный на площади груз растаял. Оставшиеся около полутора десятков воинов оцепили недоумевающих носильщиков и начали их теснить, понукая идти. Только теперь юноши поняли, что случилось. Взбешенный Укан крикнул Экоамаку:
— Подлая ящерица! Зачем же ты обманул нас?
Презрительно усмехаясь, Экоамак, уже взобравшийся на носилки, ответил:
— Раб несет только одну ношу, а человек, стремящийся к свободе, понесет все три! Поработайте же во славу нашего владыки, рабы, за вас уплачено сполна!
Хун-Ахау с искаженным лицом молча рванулся к нему, но два дюжих воина, мгновенно взявшись за руки, отбросили его назад с такой силой, что юноша упал на землю. Когда он снова поднялся на ноги, носилки с Экоамаком были уже далеко.
Воины, грубо подталкивая их тупыми концами копий, отвели пленников в большую хижину, стоявшую на одном из углов площади, и, связав им руки и ноги, побросали на землю и удалились. Каждый заключенный призывал на голову Экоамака всевозможные болезни, искренне считая его виновником всех своих бед. Укан без устали выкрикивал имена своих прежних товарищей: ему казалось, что они находятся где-то здесь и придут к нему на помощь. Старший из жителей Города зеленого потока громко возмущался тем, что он, невиновный, попал в мятежники, он хотел работать, а не бунтовать. Ах-Кукум в ярости сжал зубы. Связанное тело до боли напряглось. Перед глазами мелькали картины расправы с предателем Экоамаком. Ах-Мис и Хун-Ахау молчали.
Через час в хижину вошел надсмотрщик — здоровенный детина, почти равный по росту и силе Ах-Мису. Отложив в сторону плеть, в конце которой для тяжести был вплетен камешек, он внимательно исследовал веревки, опутывавшие узников. Удостоверившись в их прочности и надежности узлов, надсмотрщик выпрямился и громким голосом приказал пленникам замолчать.
После нескольких безуспешных попыток водворить тишину он начал не разбирая хлестать плетью направо и налево. Сильный удар глубоко рассек левую щеку Шбаламке, другой — разорвал заживавшую рану на плече Укана. Увидев это, Ах-Мис разъярился и, извиваясь как змея, пополз к обидчику, а Ах-Кукум, около лица которого стоял надсмотрщик, вцепился зубами в его сандалию. С проклятием тот отскочил к входу и, ударив по голове Ах-Миса, зарычал:
— Пока не станете смирными, не получите ни пищи, ни воды!
Надсмотрщик ушел, а через несколько минут около входа мерно зашагал воин, поставленный на стражу. Медленно тянулось время; косые лучи заходящего солнца заглянули с площади в двери, поползли по скорченным фигурам, валявшимся на земле. Все молчали: говорить было не о чем.
Да, хорошо их встретил Тикаль, в который они упорно стремились так много дней через все трудности и опасности! Зачем они безоговорочно поверили хитрому жирному койоту Экоамаку? Пусть их все равно пригнали бы сюда, но пригнали как рабов, силой, они шли бы без надежд и радости, а не рисковали жизнью ради новых богатств их угнетателей!
Стемнело; хотелось есть, ныли связанные руки и ноги. Воин перед входом перестал ходить, присел, устроился поудобнее, прислушался — из хижины не доносилось ни звука, — замурлыкал какую-то песенку. Через пятнадцать минут он уже крепко спал, не выпуская из рук копья.
— Братья, — шепотом позвал Хун-Ахау, — братья!
Ему так же тихо отозвались Шбаламке, Укан и Ах-Кукум; Ах-Мис молча коснулся плечом его левой ноги в знак, что он тоже слышит.
— Не надо терять головы, — продолжал Хун-Ахау. — Да, нас обманул, подло обманул Экоамак! Но если мы действительно хотим свободы, мы ее должны добиться! А путь к свободе только один — тот, о котором я говорил перед рынком, — ты помнишь, Ах-Кукум?
