Мария Винкман - Это было в горах
Первый день ребята шли вместе. Вместе и ночевали у развилки реки Белой, бассейн которой надо было прошлиховать. Дальше перед ними лежали две безымённые речушки, составляющие Белую. И Димка предложил разделиться: Борис пойдет по левой реке? а он — по правой.
— Чуть ли не в два раза быстрее закончим работу. Правда, Туча? Одну ночь переночуем поврозь, потом опять сойдёмся. Есть?
— Есть, — мрачно согласился Борис.
Правая речушка пробиралась по неширокой долине, поросшей дремучей тайгой. С обеих сторон её обступали мохнатые кедры, сосны и ели. Лишь у самых берегов к ним примешивались светло-зеленые лиственницы, белоствольные березы, серебристые под солнцем осины, черемуха, рябина, ивняк. Внимательно вглядываясь в прибрежные камни и редкие невысокие скалы, Димка чувствовал себя настоящим геологом.
Последняя запись в его блокноте говорила, что в шлихе № 200 замечено три зерна киновари. Это не вызвало в юном разведчике ни радости, ни огорчения. По три зерна киновари в шлихе они находили и в долинах других рек, где работы уже закончены. Лидия Петровна называла эти результаты отрицательными: месторождения ртути там не было. И все же она упорно твердила, что нужно отмечать каждое зернышко, вымытое из аллювия[1].
— И три зерна киновари могут привести к месторождению.
Однако от наблюдательного Димки не ускользало огорченное выражение лица геолога, когда они, не находя ничего ценного, оставляли одну долину за другой. Впечатлительная Светлана и вовсе была в отчаянии.
…Отсчитывая седьмую сотню шагов от предыдущей остановки, разведчик начал высматривать подходящее место для очередной закопушки. А оно никак не попадалось. Тайга вплотную подошла к руслу реки, и копать, казалось, негде. Мягко ступая по мху, заросшему брусничником, подросток сосредоточенно глядел то по сторонам, то под ноги. На кустиках брусники мелькали бледно-розовые цветочки, до того похожие на незрелые ягоды, что он даже сорвал один стебелек, повертел его в руках, понюхал. Сделал еще два-три шага и неожиданно оказался у небольшой полянки, вытянутой вдоль реки. Место подходящее.
Отбросив рюкзак и кепку, Димка врезался острой лопатой в жирную землю. По черному пласту лопата шла легко, и дело подвигалось быстро. Но когда железо заскрежетало по галечнику, пришлось приналечь. А гам пошли валуны, которые нужно было выбирать и откидывать руками.
Углубившись сантиметров на семьдесят, Димка выпрямился, отер рукавом вспотевшее лицо и пристроился на край закопушки отдохнуть.
Тишина в тайге стояла такая, что было слышно, как белка перепрыгивает с ветки на ветку. Мальчик с любопытством посмотрел на веселого пушистого зверка, а зверок с не меньшим любопытством взглянул на редкого гостя. Где-то рядом свистнул бурундук. И снова тихо.
Димка собрался было продолжать работу, когда его внимание привлек приглушенный треск сухого валежника в лесу. Мальчик прислушался. Треск раздался громче и ближе.
— Медведь, — догадался разведчик и снопом свалился в свою закопушку, очень кстати замаскированную валунами. По телу пробежала крупная дрожь, на лбу выступил холодный пот. Все мысли в голове Димки перепутались. Бежать? — Не убежишь. Влезть на дерево? — Не успеешь. Сидеть в закопушке? — Страшно.
А на поляне по-прежнему ни звука. Может быть, свернул в сторону? Собрав последние силы, разведчик заставил себя выглянуть из ямки. На невысоком взгорке действительно стоял медведь. Стоял, повернув морду к реке, и к чему-то принюхивался. Димка снова нырнул в закопушку. Чует. Бросится или нет? И что сейчас делать? Эх, кабы ружье!
Димке не хватало дыхания. Больше всего его пугала эта непонятная тишина вокруг. Пересиливая страх, он снова поднял голову и снова увидел в просветах между валунами громадного косматого зверя. Теперь медведь стоял на задних лапах.
На его могучей шее ярким ожерельем блестел клок седой шерсти.
И вдруг зверь спокойно кувыркнулся, покатился по траве, потом поднялся, отряхнулся и, не торопясь направился к большой муравьиной куче под старой раскидистой сосной. Разворотив муравейник, зверь наткнулся на камень. Поднял его, осмотрел со всех сторон и облизал.
Это занятие, видимо, так понравилось мишке, что он теперь уже нарочно бросил камень в кучу и, дождавшись, когда муравьи облепили его, снова облизал.
Проделав нехитрую операцию три-четыре раза, медведь неожиданно размахнулся и с силой швырнул камень в сторону. Швырнул так, словно целился прямо в димкину голову…
Когда испуганный разведчик в третий раз осторожно высунулся из закопушки, медведь сидел все на том же месте и продолжал лакомиться муравьями. Только действовал он много проще: сунет в муравейник лапу, подождёт несколько секунд и оближет её.
Трудно сказать, сколько времени продолжался бы медвежий завтрак, если бы Димка не звякнул нечаянно лопатой. Зверь вздрогнул и повернул морду к закопушке. Не отдавая себе отчета в том, что он делает, подросток выскочил из своего убежища, взметнул в воздухе лопатой и дико, не своим голосом крикнул. Медведь одним прыжком перемахнул через муравейник и скрылся в лесу.
Заслышав неистовый треск валежника, Димка словно обмяк и не сразу пришел в себя. А затем, вспомнив пережитый страх, рассердился.
— Трус несчастный. Ведь говорила же Лидия Петровна, что медведя нужно испугать.
Впрочем, все это с непривычки. В следующий раз он себя покажет!
Окончательно успокоившись, Димка сунул руки в карманы и засвистел.
— Пора на работу!
А руки против его воли долго еще дрожали мелкой противной дрожью.
Когда солнце скатилось за хребет и длинные черные тени пересекли всю долину, Димка промыл двести пятый шлих. И встреча с медведем показалась далекой-далекой. Старательно завернув драгоценные зерна в несколько бумажек, Димка долго стоял на месте, представив себе, как обрадуется Лидия Петровна. Это не шутка: пятнадцать зерен в одном шлихе. Пятнадцать под обычной лупой! А если проверить под бинокулярной! И какие зёрна! Не меньше половины миллиметра в диаметре! Таких они ещё не вымывали.
— Это тебе, Димка, не три зёрнышка!
Вечерние тени становились все гуще и гуще. С гор потянуло холодом, тайга расплылась в непроглядной темени…
Разведчик нащупал в кармане драгоценный шлих и кинулся собирать сушняк для костра.
Ночь на дереве
У Бориса дело подвигалось хуже. То ли его маршрут был не так удачен, то ли работал он небрежно, но драгоценные зёрнышки киновари ему почти не попадались.
И вообще в последние дни Борис чувствовал себя неважно. Издали работа геолога казалась ему не только интересной, но и легкой. Ходи себе по живописным хребтам и долинам, дыши здоровым горным воздухом, отбивай молоточком куски породы и делай блестящие открытия… А тут, оказывается, нужно еще рыть закопушки и канавы, промывать шлихи… Сначала и это казалось занятным, но скоро надоело.
Особенно тяжело было мыть шлихи в ледяной весенней воде. Хорошо еще, что Леонтьич, по совету Лидии Петровны, выстрогал ребятам легкие деревянные скребки. С ними руки зябли куда меньше.
Да и ходить по горам оказалось далеко не таким приятным занятием, как думалось в городе, — то вдруг хлынет дождь, то начнёт сыпать снежная крупа. К вечеру озябнешь, устанешь, а отдохнуть за короткую ночь как следует не успеешь. Даже согреться толком нельзя— спальный мешок не спасал от ночных за мороз ко в.
Но самое неприятное— это вставать рано утром и надевать непросохший лыжный костюм и раскисшие от сырости сапоги.
Борис даже стал завидовать Димке. Тот как будто и слабее, и моложе почти на год, а сумел приспособиться к поисковой жизни. Хотя бы раз на что-нибудь пожаловался!
— Упорный черт, — ворчал Борис.
Хорошо себя чувствовал он только у костра. В котелке весело плещется и булькает вода, по всему телу растекается ласковое тепло. Леонтьич готовит завтрак и разговаривает с Борисом, как с маленьким:
— Спал мало-мало? Теперь кушать надо, — и сует ему миску.
От горячего супа и добродушной болтовни старого проводника Борису становится совсем тепло…
Но стоило мальчику поработать час-другой, и в голову снова начинали лезть неприятные мысли.
— Нет, на заводе было все-таки легче, — вздыхал он, вспоминая слова матери: «Если будет трудно, возвращайся». Она словно чувствовала, что её любимцу действительно будет трудновато. Борис так и написал ей. Но как отсюда уехать? Совсем нет денег на дорогу. Да и стыдно… Димка же терпит. И Светлана терпит. А разве легко Лидии Петровне? Борис не раз видел, как, возвратившись с поисков, она не в силах была выйти из палатки и поужинать. Однако и она терпит. Никто не охает, не вздыхает. Светлана даже песни поет, а иной раз и попляшет у костра. Леонтьич тоже ни на что не жалуется. Впрочем, о нем что скажешь! Всю жизнь человек провел в тайге. Зато он один только и жалел Бориса.
