Марк Твен - Принц и нищий
– Презренные, бесчеловечные негодяи; говорят вам, что я принц Валлийский! И как я ни несчастен, как ни одинок, ни беспомощен, – я не уступлю. Я буду добиваться своих прав!
– Принц ты или нет, мне все равно; ты славный мальчик, и с этой минуты я тебе друг. Я тебе это докажу, и вряд ли ты когда-нибудь сыщешь другого такого верного друга, как Майльс Гендон… Полно же, мальчуган, успокойся, не надсаживайся понапрасну. Дай-ка, вот я по-свойски поговорю с этими подлыми крысами!
По манерам, костюму и фигуре говоривший смахивал на дона Сезара де Базана. Он был высокого роста, мускулист и статен. Его камзол и брюки из дорогой, но поношенной материи вылиняли и протерлись до основы; золотые украшения на камзоле помялись и потускнели; брыжи были скомканы и истрепаны; поломанное перо на широкополой шляпе все облезло; сбоку у него болталась длинная рапира в ржавых железных ножнах; общий вид был воинственный и сразу обличал старого, опытного рубаку. Речь этого фантастического субъекта была встречена взрывом громкого хохота и градом насмешек. Послышались крики: «Еще один ряженый принц! – Потише братцы, вишь, какой он свирепый! – Глядит-то как: точно хочет тебя съесть! – Отнимите у него мальчишку – в пруд его, в воду щенка!»
Счастливая идея понравилась; чья-то рука протянулась за принцем, но в тот же миг в воздухе сверкнула обнаженная рапира, и дерзкий очутился на земле, извиваясь под ее звонкими шлепками. Раздались яростные крики: «Хватай собаку! Бей его, бей негодяя!» Незнакомца окружили и прижали к стене. Он стал неистово отбиваться своей длинной рапирой. Нападающие валились направо и налево, но толпа, топча ногами упавших, подступала все ближе и ближе. Минуты несчастного были сочтены, гибель его казалась неизбежной, как вдруг раздались звуки трубы и громкий возглас: «Дорогу, дорогу королевскому гонцу!» – и конный отряд солдат врезался в толпу, которая со всех ног бросилась врассыпную. Отважный незнакомец, не теряя времени, подхватил принца на руки, поспешно выбрался из свалки и скоро был вне всякой опасности.
Теперь вернемся в ратушу. В самый разгар всеобщего ликования и шумных кликов пирующих раздались серебристые переливы рожка. В один миг все смолкло. Среди воцарившейся могильной тишины послышался громкий голос: вестник, прибывший из дворца, читал воззвание к народу. Все слушали, затаив дыхание. Торжественно прозвучали заключительные слова:
– Король скончался!
Все присутствующие, как один человек, склонили головы и простояли так несколько мгновений в глубоком молчании; потом все разом опустились на колени, простирая руки к Тому, и оглушительный крик: «Да здравствует король!» – потряс стены здания.
Бедный, ошеломленный мальчик растерянно смотрел на это изумительное зрелище. Случайно взгляд его упал на коленопреклоненных принцесс и графа Гертфорда; вдруг в голове его мелькнула счастливая мысль, лицо оживилось, и, нагнувшись к лорду Гертфорду, он тихонько спросил его:
– Отвечайте мне по чести и совести: если бы я вздумал отдать приказание – такое, на которое имеет право только король, – посмели бы меня ослушаться и не исполнить?
– Никто, мой повелитель, никто во всем государстве. В твоем лице приказывает властитель Англии. Ты король, и слово твое закон, – отвечал лорд Гертфорд.
Тогда Том произнес громким, строгим голосом:
– Да будет же отныне королевское слово законом милосердия и да погибнут навеки кровавые законы! Встаньте с колен! Ступайте в Тауэр и скажите, что король дарует жизнь герцогу Норфольку!
Эти слова, переходя из уст в уста, как молния, облетели всю залу, – и минуту спустя, когда Гертфорд выходил из здания ратуши, раздался новый оглушительный крик:
– Конец царству крови! Да здравствует Эдуард, король Англии!
Глава XII
Принц и его избавитель
Выбравшись из толпы, Майльс Гендон и маленький принц узкими, кривыми переулками свернули к реке. Они беспрепятственно добрались до Лондонского моста и здесь опять попали в густую толпу. Гендон крепко держал за руку принца (виноват – короля). Грустная новость уже успела облететь весь Лондон, мальчик то и дело слышал со всех сторон: «Король скончался!» Сердце осиротевшего ребенка больно сжималось; он весь дрожал. Для него это была тяжелая утрата, большое горе, потому что грозный, суровый, страшный для всех тиран с ним был всегда добр и нежен. В эту минуту мальчик чувствовал себя самым несчастным, самым покинутым и беспомощным из Божьих созданий. Слезы брызнули из его глаз, застилая туманом все окружающее. Вдруг в ночной тишине грянул оглушительный крик: «Да здравствует король Эдуард Шестой!» Глаза ребенка радостно сверкнули, и маленькое сердечко забилось гордостью. «Право, в этом есть что-то особенное – торжественное и высокое, – подумал он. – Как странно чувствовать себя королем!»
Друзья с трудом прокладывали себе дорогу в густой толпе, наводнявшей Лондонский мост. Мост в ту пору насчитывал шестьсот лет своего существования, служил проезжей, шумной, многолюдной дорогой и представлял собой любопытную достопримечательность; по обе его стороны, от одного берега Темзы до другого, тянулись непрерывные ряды лавчонок и лавок с квартирами для торговцев наверху. Это был как бы отдельный, самостоятельный городок, имевший свои гостиницы и трактиры, свои погребки и распивочные, свои булочные, мелочные лавки, свой рынок, свои мастерские и даже свою церковь. Маленький спесивый городок смотрел на своих соседей – Лондон и Соутворк, для которых он служил связующим звеном, – как на предместья, и не придавал им ровно никакого значения. Это была, так сказать, вполне замкнутая корпорация, небольшое обособленное местечко, с единственной улицей в одну пятую мили длиною и с населением, которое с детства знало друг друга, как свои пять пальцев, точно так же, как знали друг друга их матери и отцы. Сокровенные домашние дела каждого, само собою разумеется, были тоже всем известны до мельчайших подробностей. Была здесь и своя аристократия – именитые старинные семьи мясников, булочников и т. п., занимавшие свои насиженные места в течение пяти-шести веков и знавшие от слова до слова великую историю старого моста со всеми ее необычайными легендами. Здесь и говорили-то на своем особенном языке, какого не услышишь нигде, кроме Лондонского моста, и думали по-своему, и даже лгали на свой собственный лад. Это была невежественная, ограниченная и самодовольная порода людей. Дети рождались и вырастали на мосту; на мосту старились и умирали, ни разу не переступив его границ и не увидев в целом мире ничего, кроме своего моста. Людям такого склада естественно было вообразить, что неугомонная сутолока, днем и ночью наполнявшая их улицу несмолкаемым шумом, грохотом, лошадиным ржанием, мычанием коров, блеянием баранов и глухим топотом ног, есть единственная в мире, достойная внимания вещь и что сами они – обладатели этого сокровища. Так оно и случилось, да и не мудрено: проходила ли процессия, проезжал ли с пышной церемонией король или герой, – где, как не у них (смешно даже об этом спорить) был такой несравненный, такой чудный вид из окон? И существовало ли на свете другое место, где бы могли так свободно развертываться бесконечно длинные непрерывные колонны торжественных процессий?
Люди, родившиеся и выросшие на мосту, находили нестерпимой жизнь во всяком другом месте. Рассказывают, что один старик, дожив до семидесяти лет, вздумал было удалиться на покой и пожить в деревне. И что же? Он только потерял сон и целыми ночами ворочался с боку на бок в своей постели, – до такой степени угнетающей и страшной казалась ему деревенская тишина. Измучившись вконец, он, говорят, вернулся на свое старое пепелище, исхудалый и страшный, как привидение, и в первую же ночь уснул спокойным, мирным сном под убаюкивающий плеск реки и под привычный треск и грохот Лондонского моста. В те дни, о которых мы ведем речь, этот мост мог служить местом «наглядного обучения» английской истории для молодого поколения страны, представляя сплошь и рядом выставку посиневших, наполовину разложившихся именитых голов, вздетых на длинные пики и красовавшихся над его воротами. Впрочем, мы отклоняемся от рассказа.
Гендон жил в небольшой гостинице на Лондонском мосту. Когда он со своим маленьким другом подходил к дверям своей квартиры, кто-то окликнул их сзади хриплым голосом:
– Наконец-то ты явился! Уж теперь, брат, не улизнешь – дудки! Вот как намну я тебе хорошенько бока, так в другой раз, небось, не заставишь себя так долго ждать!
С этими словами Джон Канти протянул руку, намереваясь схватить мальчугана.
– Полегче, полегче, приятель, – сказал Майльс Гендон, загораживая ему дорогу. – Какое тебе до него дело?
– Если уж тебе такая охота лезть в чужие дела, изволь, я скажу: это мой сын.
– Он лжет! – воскликнул запальчиво маленький король.
– Ладно, мальчуган, я тебе верю, хоть ты, говорят, и спятил с ума. Будь он даже и впрямь твой отец, – не бойся: не дам я тебя в обиду, если ты захочешь остаться у меня.
