Семён Самсонов - Повести и рассказы
— Ты напрасно сердишься. Напрасно. У нас хорошо тебе будет. Учиться будешь, работать, расти.
Илья Ильич погладил Борю по голове и неожиданно спросил:
— Читать умеешь?
— Нет, — ответил Боря и мотнул головой так, что рука учителя повисла в воздухе.
— Ну-с, а писать? — снова спокойно спросил учитель.
— Ничего не умею. Ни писать, ни читать, и всё тут!
— И считать тоже не умеешь?
Боря не ответил.
— Сто разделить пополам — сколько будет? — спросил Илья Ильич, внимательно глядя в лицо мальчику.
— А мне зачем знать, сколько будет? — ответил Боря, хотя хорошо знал, что будет пятьдесят. Ведь слепой и он деньги, что собирали по вагонам, делили пополам. Но он решил до конца грубить Илье Ильичу, надеясь, что это поможет ему избавиться от детского дома.
IIНаконец, осторожно ступая несгибающейся левой ногой, вошёл директор. Он был высок ростом, в кителе защитного цвета. На левой стороне груди в два ряда разместились разноцветные колодочки. Учитель стал рассказывать ему о Боре. Директор внимательно слушал, изредка бросая на паренька пристальный взгляд. Поймав этот взгляд, Боря подумал: «Злой, ещё бить будет…»
Потом Илья Ильич повёл Борю на четвёртый этаж. Там он попросил дежурную подготовить постель новому мальчику, постричь и выкупать его, дать чистое белье.
Как только Боря услышал, что его хотят постричь, он сразу про всё забыл и крикнул:
— Не дам стричь волосы!
— Почему, мальчик, ты такой упрямый? — спросила женщина, заправлявшая кровать.
— Не хочу, и всё, — ответил Боря, почти взвизгивая.
— Ну-с, я думаю, ты мальчик умный, поймёшь, что это для тебя же лучше, а завтра я проверю. Приходи на уроки во второй класс, мальчики тебе покажут.
Борю заставили сесть на стул и остригли машинкой длинные грязные волосы. После купанья он ходил ужинать с ребятами и удивился, что на столе было вдоволь хлеба, вкусная каша с маслом и сладкий кофе. Боря сильно проголодался, быстро съел кашу и начал кусочком хлеба вытирать тарелку. Соседний мальчик сказал:
— Если не наелся, попроси добавки. У нас полагается.
Но Боря из гордости не попросил, хотя мог бы съесть ещё по меньшей мере три порции такой вкусной каши.
После ужина он вернулся в свою комнату. В коридоре часы пробили десять. Ребята стали ложиться спать. Боре не хотелось спать, не привык он ложиться так рано. Собственно, он вообще не знал, когда следует спать. Он спал обычно после того, как они со слепым дядей Степаном заканчивали ходить по вагонам и забирались в старый заброшенный вагон в тупике или напрашивались к кому-нибудь в дом, чтобы передохнуть и поесть…
Мальчик, домовито улёгшийся на соседней койке, спросил имя Бори, сообщил, что его зовут Андрейкой и доверительно заговорил:
— Ты в каком классе учиться будешь? Во втором, со мной?
— Не знаю, в каком, — нехотя ответил Боря, накрываясь чистым одеялом.
— Давай к нам, во второй класс. Будем за одной партой сидеть. У меня и линейка есть, и карандашей много, и лишняя тетрадка есть. Я могу тебе её отдать. Хочешь?
— Ладно, завтра посмотрим, — уклончиво ответил Боря, а сам подумал: «Неужто учиться заставят?»
Уже давно все спали. Не спал только Боря. Всё ему казалось странным: и тихая комната, в которую через окно заглядывала луна, и ровное дыхание его новых товарищей, и эта постель с чуть колючим одеялом. Запах свежего белья напоминал ему другую комнату и милое лицо матери, черты которого он уже забывал. Боря закрыл глаза, и эти дорогие черты уплыли, появился слепой музыкант с голосистой гармоникой и заунывными, печальными песнями. Совсем другая жизнь. Вот они входят в вагон и останавливаются у дверей. Дядя Степан запевает:
Позабыт, позаброшенС молодых, юных лет…
Боря снимает фуражку и говорит: «Подайте, граждане, слепому калеке и сироте-мальчишке на хлебушко, кто сколько может…» И тогда начинают в фуражку падать, позвякивая, серебряные монеты, а то и бесшумные желтоватые бумажки — рубли, а он и слепой музыкант идут тихонько, пока не дойдут до конца следующего вагона.
Боря вспоминает, как они подружились со слепым… Было это в 1941 году. Поезд шёл из Харькова. Боря с мамой ехали на Урал. И вдруг на одной станции их поезд остановился. Боря помнит, как мать быстро проговорила: «Бежим, Боренька, бомбит проклятый!» Они побежали. На улице было темно, шумно, страшно. Где-то рядом громко звала женщина: «Доченька, милая, где ты?» В ответ слышался плач девочки: «Мамочка, родненькая!» Но было так темно и тесно, что мать и девочка не могли найти друг друга.
Мама тащила Борю за руку, а он всё не мог поспеть за ней, запинался и ничего не мог понять. Вдруг что-то полыхнуло, подбросило Борю, и он забыл всё: и маму, и крик женщины и плач девочки. Очнувшись Боря искал мать до утра, звал и плакал, а утром увидел — лежит мама холодная, неживая. Только кровь ещё сочилась из чёрной раны на голове.
Боря плакал около мёртвой мамы и никуда не уходил. Потом недалеко у вагона появился слепой. Он играл на гармонике с колокольчиками и пел:
Погибла мать, отца убили,И я сироткою хожу…
Песня растрогала мальчика. Она точно о нём пелась. Боря подошёл к слепому и пожаловался:
— У меня тоже мама погибла, а папа на войне…
— Пойдёшь со мной? — спросил слепой. — Тебе будет лучше, а то куда ты один-то…
— Пойду, — нерешительно ответил Боря: ему страшно было оставить маму и уйти с незнакомым человеком.
И началась жизнь с дядей Степаном. Привык Боря к нему, полюбил его за песни и сам стал петь с ним. Пели на вокзалах, в вагонах, на базаре. Им подавали деньги, хлеб, яблоки, сахар, иногда даже масло или сало. Деньги делили пополам, хотя дядя Степан был большой, а он, Боря, маленький.
«Может, и сейчас ходил бы я, если бы дядя Степан не потерялся», — подумал Боря, засыпая.
IIIИлья Ильич подошёл к Боре.
— Ну-с, покажи, что у нас получается.
Он взял тетрадь, посмотрел и сказал:
— Хорошо.
— Плохо! — нервозно возразил Боря. На самом деле он не знал, хорошо или плохо он пишет, но сказал «плохо» потому, что окончательно невзлюбил Илью Ильича. А теперь учитель раздражал его ещё и тем, что, несмотря на все Борины грубости, не только не сердился на него, а даже, как казалось Боре, ещё больше, чем другим, уделял внимания, словно маленькому.
Мысль о побеге не покидала Борю. Привязывал только Андрейка. Уж очень он хороший товарищ. Как только кончаются занятия, Андрейка тащит Борю на двор, а там они дают себе волю: играют в снежки, катаются на санках…
Шла подготовка к празднику. Ребята украшали классы под наблюдением своих учителей. Илья Ильич заставил Борю и Андрейку прибивать плакаты и предупредил:
— Не порвите. Ты отвечаешь за эту работу, — сказал он Боре, а сам стал посреди класса и командовал: — Ниже, Боря, ещё ниже, чуть повыше, дружок, вот так…
Только всё это Боре не нравилось. И почему бы Илье Ильичу не заставить прибивать эти плакаты с красными буквами других мальчиков? Так нет, опять его заставил.
«Вот, возьму и порву», — решил Боря, когда залез на стол, чтобы прибить плакат к стене. Андрейка стоял на другом столе и держал противоположный конец длинного плаката. Боря нарочно так дёрнул плакат, что тот лопнул посередине. Боря подумал: «Сейчас Илья Ильич закричит и выгонит меня, и всё тут…»
— Как же так, дружок, получилось? Порвали, значит? Ну, ничего, мы его сейчас склеим…
Илья Ильич будто не заметил дерзости Бори и принялся склеивать плакат. К нему сразу подбежали несколько учеников. Это Боре тоже не понравилось. И вообще к Илье Ильичу все ученики относились с особенной любовью, засыпали вопросами, бежали сломя голову, если Илья Ильич просил в чём-либо помочь.
Как-то Андрейка увидел в окно идущего Илью Ильича, который три дня не приходил в школу из-за болезни, и так закричал от радости, как будто целый год не видел его:
— Мой учитель идёт! Илья Ильич, идёт, к нам идёт!..
— Почему твой? — вдруг спросил Боря. — Подумаешь, «мой учитель», «Илья Ильич идёт», — передразнил он.
Боре было неприятно, что Андрейка, его лучший друг, радостно кричал «мой учитель» точно так же, как сам Боря говорил когда-то: «Моя мама» или «мой папа».
Все мальчики наперебой обращались к учителю:
— Илья Ильич, а я буду прибивать портрет Ленина?
— Я буду украшать уголок пионера?
— Я, Илья Ильич, я, — пищал Андрейка.
Илья Ильич всем успевал отвечать, всюду был с ребятами, точно он не седой старик, а их ровесник.
Обидно было Боре, когда, заканчивая украшать класс, Андрейка спросил старого учителя:
— Илья Ильич, а вы будете с нами, с нашим классом, на празднике?
— Буду, дружок, буду, непременно.
