Э. Конигсбург - Из архива миссис Базиль Э. Франквайлер, самого запутанного в мире
— Пойдем. Там для нее платформа уже, наверно, готова — пора.
— Небось народищу привалит на нее поглазеть — как на Мону Лизу, а?
— Да нет, ты что! Мону Лизу, во-первых, всего на пару дней привозили, а во-вторых, та ж была настоящая!
— Да и эта, может, настоящая…
Они ушли, погасив свет и закрыв за собой дверь. И тут силы покинули Джимми. Ноги его подкосились, в темноте он с трудом слез на пол и плюхнулся на сиденье унитаза. Он только сейчас осознал, о чем говорили эти двое.
«Ангела» переносят в другой зал. А знает ли об этом Эмма? Конечно, нет! Откуда ей знать? Она ведь не могла услышать эту новость в женском туалете — женщины не занимаются переноской статуй. Кто же предупредит ее об опасности? Он сам, вот кто. Посредством телепатии. Он отправит ей мысленное послание.
Джимми прижал ладони ко лбу и сосредоточился. «Ни с места, Эм. Ни с места. Ты слышишь меня, Эм? Ни с места, пожалуйста!» Эмме бы такое послание наверняка не понравилось. Она бы предпочла что-то вроде: «Побудь, пожалуйста, на месте еще некоторое время». Но Джимми был уверен: текст должен звучать четко и ясно, как приказ, тогда она его точно получит.
Он повторял «ни с места» с такой силой, что его послание, похоже, достигло цели. Во всяком случае, с места Эмма не двинулась. Она и сама потом не могла объяснить, почему провела в кабинке гораздо больше назначенных двенадцати минут. Может, до нее донеслись какие-то непривычные звуки, подсказавшие ей, что музей еще не опустел. Или она просто набегалась в Центральном парке и устала. А возможно, так было задумано, чтобы их не поймали. Возможно, им на роду было начертано совершить открытие.
Кажется, они просидели в кабинках еще лет сто, но в конце концов все же встретились в спальне. Когда Джимми забрался на кровать, Эмма уже разбирала постиранное белье — в темноте, на ощупь. Вообще-то, их носки ничем особенно не различались, но то, что чужие носки надевать нельзя, брат и сестра знали твердо. Впрочем, как и все люди, у которых с детства имелась своя, отдельная комната.
Услышав брата, Эмма обернулась и сказала:
— Статуэтку перенесли в Большой зал.
— Откуда ты знаешь? Ты получила мое послание?
— Послание? Какое еще послание? Я просто увидела ее, когда шла сюда. Она слегка подсвечена — наверно, чтобы охранники не натыкались на нее в темноте.
— Повезло, что нас не застукали! — сказал Джимми.
Но Эмма гораздо чаще замечала, когда ей не везло, чем когда везло.
— Ничего себе везенье. Нарушили мне все планы! Я собиралась сегодня принять ванну. Еще один день без ванны я просто не вынесу!
— А мне и так неплохо.
— Нетушки, сэр Джеймс! Возьмите свою лучшую пижаму — ту, расшитую золотом, с серебряными кисточками — и в ванну!
— И где вы намерены принимать ванну, леди Эмма?
— В фонтане, сэр Джеймс. В фонтане.
Джимми выудил из кучи белья свою полосатую фланелевую пижаму и сказал:
— Я так и знал, леди Эмма, что рано или поздно вы затащите меня в этот ресторан.
(Саксонберг, это просто позор, что мне приходится описывать вам ресторан в Метрополитене! Как хотите, но мы должны хоть однажды там пообедать. И как раз сейчас, в эту самую минуту, я придумала, как вас туда заманить. Но пока это секрет. Увидите. Так вот, о ресторане. В центре его расположен фонтан. Струи воды бьют из бронзовых дельфинов, которые как бы выпрыгивают из воды. На дельфиньих спинах — аллегорические фигуры, изображающие разные виды искусств, — правда, они больше смахивают на эльфов. Вы не представляете, какое это наслаждение — сидеть у фонтана, слушать ласковое журчание воды и прихлебывать обжигающий кофе с маленькими шоколадными пирожными, которые так и тают во рту. Уверяю вас, вы и думать забудете о своей дурацкой язве!)
Леди Эмма и сэр Джеймс беззвучно подошли к ресторану и пролезли под бархатным шнуром, означавшим, что заведение закрыто для публики. Но они-то были не публика!
Они скинули с себя одежду и вошли в бассейн. Эмма прихватила с собой мыло, которое еще утром вынесла из туалетной комнаты, обернув бумажным полотенцем.
Хотя вода была ледяная, Эмма наслаждалась купанием. И Джимми тоже. Но по другой причине. Ступая по дну, он то и дело чувствовал под ногой какие- то гладкие кругляшки. Он наклонился пощупать один из них — и кругляшок легко отделился от дна! Ощутив на ладони приятную прохладную тяжесть металла, Джимми торопливо зашлепал к сестре.
— Эм, смотри, у нас теперь есть доход! — шепотом возвестил он, предъявляя свою находку.
Эмма мгновенно поняла и тоже принялась выуживать со дна монетки. Люди бросали их в фонтан и загадывали желания. Такая примета. В основном это были мелкие монетки — один или пять центов, но встречались и десятицентовые, и даже одна в двадцать пять центов.
— Наверно, миллионер бросил… — прошептал Джимми.
— Вряд ли, — возразила Эмма. — У миллионера и так все есть, зачем ему тратиться на такие дорогие желания?
Вместе они насобирали два доллара восемьдесят семь центов — больше все равно не умещалось в руках. Дрожа и стуча зубами, брат и сестра выбрались из бассейна, кое-как вытерлись бумажными полотенцами (их Эмма позаимствовала там же, где и мыло) и торопливо, путаясь в рукавах и штанинах, влезли в пижамы и обулись. Потом вернулись в спальню, слегка перекусили и решили, что теперь уже можно идти в Большой зал к «Ангелу».
— Как бы я хотела обнять ее! — прошептала Эмма.
— Вот этого не надо! Как только ты начнешь ее поднимать, сработает сигнализация — все как завоет!
— Я сказала «обнять», а не «поднять»! С какой стати мне ее поднимать?
— А обнимать-то зачем?
— Зачем-зачем! Вот и видно, что ты еще маленький. Чтобы понять человека, обязательно надо его обнять. Только тогда можно узнать о нем самое важное.
Джимми пожал плечами.
Оба долго не отрывали глаз от «Ангела».
— Ну, что скажешь? — спросил наконец Джимми. — Микеланджело это или нет?
— Настоящий исследователь сначала изучает все факты, а уж потом делает выводы.
— Это ты-то настоящий исследователь? Исследователи, между прочим, со статуями не обнимаются!
На это Эмма не нашлась, что ответить, поэтому просто сказала:
— Сейчас мы пойдем к себе, ляжем и будем думать об «Ангеле». Думать изо всех сил. И не смей засыпать, пока не подумаешь как следует про нее, про Микеланджело и про весь итальянский Ренессанс. Понятно?
И они отправились в постель. Однако в те минуты, когда ты уже лег, но еще не уснул, очень трудно думать о чем-то конкретном. Тем более «изо всех сил». Это время свободного полета. Мысли носятся над тобой, как облачка на легком ветру. Джимми лежал на спине, усталый, сонный, и никак не мог сосредоточиться. Но ничего не поделаешь, раз Эмма велела… В конце концов, она лучше знает, о чем сейчас надо думать, она так здорово все умеет планировать. Джимми наморщил лоб… Но непослушные облачка разлетались. Все мысли об итальянском Ренессансе куда-то уплыли, и теперь над Джимми кружилась одна только мысль — о доме.
— Ты по дому скучаешь? — спросил он сестру.
— Не очень, — призналась Эмма. — Я о нем почти не думаю.
Джимми с минуту лежал тихо, потом сказал:
— Может, мы бессердечные, а? Или мама и папа нас неправильно воспитали… Они ведь у нас ничего, правда? Значит, мы должны по ним скучать?
Эмма молчала. Джимми ждал ответа.
— Ты слышишь меня, Эм? — не выдержал он наконец.
— Слышу. Я думаю. — Она еще немного помолчала. — У тебя когда-нибудь была ностальгия?
— Это что такое?
— Ностальгия — значит тоска по дому.
— A-а. Была, конечно.
— И когда последний раз?
— Когда папа оставил нас у тети Лотти, а сам повез маму в больницу.
— У меня тоже. Именно в тот самый день, — призналась Эмма. — Правда, я тогда была маленькая.
— Как ты думаешь, почему тогда у нас была ностальгия, а сейчас — хоть бы что?
Эмма задумалась.
— Наверно, тогда мы беспокоились, хотя сами не знали почему. А знали бы, что домой мама вернется вместе с Кевином, — беспокоились бы еще сильнее. Помню, ты весь день сосал палец и таскал за собой плюшевого мишку. Тетя Лотти все пыталась его у тебя отобрать и постирать.
Джимми хмыкнул.
— Наверно, ностальгия бывает, когда не знаешь, что тебя ждет.
— Или когда не знаешь, что надо делать, — добавила Эмма. — А мы-то с тобой знаем! Смотри, как здорово мы устроились. Так что, если мы не скучаем по маме с папой, значит, они сами виноваты.
Этот вывод утешил Джимми. Эмма тоже была довольна.
— Хорошо, что мы с тобой поговорили про ностальгию. Я будто почувствовала себя старше. Хотя это, конечно, потому, что я всегда была старшим ребенком в семье. И всегда знала, что делать.
И дети уснули, предоставив Микеланджело, «Ангелу» и всему итальянскому Ренессансу терпеливо дожидаться утра.
