Сергей Голицын - Тайна старого Радуля
«Сего же лета князь великий созда храм чюдный…»
Имя зодчего не поминалось никогда: летописец князю служил и хотел прославлять имя его навеки.
Так заканчивалась глава рукописи Георгия Николаевича.
— Я подумаю и завтра скажу тебе, что мне нравится, а что не нравится, — проговорила Настасья Петровна. — А теперь спать, спать! Уже первый час ночи.
Погасли в селе последние три окошка.
Глава 5
Жестокая битва на левом берегу Клязьмы
Как всегда, ровно в восемь утра Георгий Николаевич забрался в свою светелочку. Утром за самоваром Настасья Петровна высказала ему много замечаний по его рукописи, замечаний частью мелких, частью серьезных.
Нужно добиться, чтобы ребята и подростки, к которым обращалась его будущая книга, поняли, какую бессмертную красоту создавали никому не известные зодчие в ту бурную эпоху, когда князья в своем не знающем меры властолюбии водили полки на полки родных братьев, когда понапрасну лилась кровь русская.
По мнению Настасьи Петровны, Георгий Николаевич недостаточно взволнованно и горячо описал те блестящие, славные и в то же время такие кровавые страницы русской истории.
Он понял, что придется согласиться с ее мнением и основательно поработать: кое-что написать заново, многое переделать, перетасовать.
Исполненный решимости, он сел за свой столик, взял авторучку, наклонился над рукописью…
Вдруг…
Опять, как тогда ночью, хрустнуло оконное стекло. И опять Георгий Николаевич вздрогнул, увидев в окошке лицо, на этот раз лохматое и бородатое.
Нет-нет, он испугался лишь на десятую долю секунды. Ведь лицо принадлежало его радульскому другу Илье Муромцу.
Старик был явно встревожен. Как всякий глухой, он заговорил чересчур громко.
— Твои-то, твои… на пойму через Клязьму перебрались. Там на моркови шкодят.
Георгий Николаевич тут же вскочил и, положив на рукопись камушек, выскочил из светелочки. Оба поспешили к месту происшествия.
За последние десятилетия левобережная клязьменская пойма все больше зарастала ольхою и разным кустарником, всё меньшие участки оставались под заливными сенокосными лугами. Тянулись эти луга узкими полянками меж густых зарослей, косить там было возможно только вручную.
И тогда человек сказал природе:
«Отдай тучные, зря пропадающие земли!»
Уже два года, как с весны и вплоть до глубокой осени колхозный тракторист Алеша Попович своим мощным бульдозером корчевал на пойме кустарник. Расчищенные площади колхоз засевал клевером с тимофеевкой, а ближе к берегу Клязьмы земля была распахана под огороды. В прошлом году брюква там выросла, как выражался Илья Михайлович, больше самовара каждая, а некоторые кочаны капусты были чуть поменьше колеса телеги.
Сам Илья Михайлович работал главным огородником в сельской бригаде. В этом году он впервые посадил на пойме морковь, собираясь вырастить ее размером, правда, не с самовар, но со свою могучую ручищу.
Понятно, почему неожиданное появление чересчур самостоятельных московских юных туристов на левом берегу Клязьмы так встревожило старика.
С горы Георгий Николаевич увидел ребят, но далеко. Протирал он очки, протирал, но никак не мог различить забрались ли они на морковные гряды или копошились где-то еще дальше, возле кустарника.
Как же они очутились на той стороне? Некогда и некому было задавать вопросы. Георгий Николаевич знал одно: придется все бросать и немедленно переправляться через Клязьму.
Следом за Ильей Михайловичем он поспешил к оврагу. Они почти сбежали с горы. Возле палаток никого не было. Верно, дежурные ушли в лес за дровами. Какая беспечность! Ну ладно, рыбаки-любители или папы с мамами, чьи детки живут в пионерлагерях, пройдут мимо и ничего не тронут. Но забредут колхозные телята, палатки повалят, все перетрясут, продукты подъедят, потом убытков не оберешься.
Некогда было искать дежурных. Оба поспешили к бухточке, где качались на воде принадлежавшие жителям Радуля лодки. Вся флотилия, в том числе и большой колхозный струг, были привязаны цепями к толстенной дубовой колоде.
Проворный Илья Михайлович быстро отвязал одну из лодок, сел на весла. Георгий Николаевич устроился на корме.
«Так как же ребята ухитрились переправиться на ту сторону?» — недоумевал он.
Илья Михайлович греб размашисто, весла в его ручищах мелькали, искрясь на солнце. Не так ли некогда рассекал волны богатырь Илья Муромец, когда на утлом долбленом челноке переправлялся через быстрые реки.
Вдруг старый радульский богатырь завопил страшным голосом, указывая веслом:
— Гляди, гляди! Горит!
На пойме внезапно поднялся к небу огромный столб густого черного дыма. Так горела некогда степь, подожженная дикими кочевниками половцами, а зоркий Илья Муромец, стоя на заставе богатырской, на страже земли русской, протягивал руку вперед и вещал: «Гляди, гляди! Горит!»
Заслоняла бровка берега, нельзя было понять, далеко ли горит или близко. Ближайшая деревня находилась за двенадцать километров. Нет, горело куда ближе.
И сидевшие в лодке поняли, кто были поджигатели.
Переправились. Илья Михайлович остался привязывать лодку, а Георгий Николаевич бегом поднялся на берег.
В кустах тарахтел невидимый Алешин бульдозер. Но сейчас было не до бульдозера.
Где горело?
Дым клубился уже не черный, а светло-серый. И горело так за километр, притом не в одном месте, а прерывистой полосой, несколькими кострами. Отдельные языки пламени были хорошо заметны.
И тут Георгий Николаевич увидел, что вокруг костров прыгали и бесновались никакие не половцы, а знакомые синие фигурки.
Идти прямиком через гряды он не мог, пришлось ему обходить.
Еще в прошлом году бульдозер, расчищая площади, наворочал длинные валы вырванного с корнем кустарника, за год все это основательно подсохло. Эти-то бесформенные рогатые ветви и корни жгли ребята.
Пыльные, закоптелые, самозабвенно веселые синие поджигатели работали без устали. Из куч земли они вытаскивали отдельные ветви и целые деревца, волокли к кострам. Вот, как муравьи мертвого жука, целая ватага их облепила упавшую сухую ветлу. Игорь и Миша туристскими топориками принялись неистово рубить цеплявшиеся за землю сучья.
— Раз, два — взяли! Еще — взяли! — громко пела стоявшая в стороне Галя-начальница, остальные подхватывали песню, орали хриплыми, удалыми голосами.
Потащили, потащили к самому жаркому пеклу… Пламя взвилось куда выше, чем на прощальных пионерских кострах, сухие обгорелые листья черными ласточками полетели к небу…
Пламя взвилось куда выше, чем на прощальных пионерских кострах.
Подошел Георгий Николаевич, следом за ним Илья Михайлович. Двумя руками старик держался за низ своей рубахи и нес в подоле целый ворох очищенных от ботвы и свежевымытых оранжевых молоденьких морковок.
— От колхоза трудовому люду за усердную работу! — неестественно громко гаркнул старик и вывалил всю морковь на землю. — Никакой шкоды нет, как посадили с весны рядками, так и растет, — сказал он улыбаясь. И улыбка его была самая широкая и благодушная, как у древнего русского богатыря Ильи Муромца в мирные дни застольных пиров светлого князя Владимира Красное Солнышко.
В азарте ребята не замечали его богатырской улыбки. Георгий Николаевич поймал Мишу за рукав и показал ему колхозные дары. Мальчик увидел, но не закричал, а подбежал к Гале-начальнице, также поймал ее за рукав и показал на кучу.
Галя погладила свои и без того гладкие светлые волосы, подошла к моркови, деловито осмотрела ее, потом повернула голову к Георгию Николаевичу и строго спросила:
— Откуда это?
Он поспешил рассеять ее подозрения, кивнул на Илью Михайловича и объяснил, за что подарок.
Галя-начальница поняла, выпрямилась и скомандовала:
— Объявляется перерыв!
Убедившись, что ее услышали, она присела на корточки и начала делить подарок на тридцать кучек.
Ребята подбегали один за другим, ахали, но ни один из них не нагнулся, чтобы схватить даже самую тоненькую морковку. Они принялись рассказывать Георгию Николаевичу; рассказывая, так рьяно перебивали друг друга, что он не понимал ничего.
Галя-начальница поднялась. Поручив медсестре Алле раздачу разделенной моркови, она сказала:
— Замолчите, я сама все расскажу писателю.
Под дружный хруст моркови он узнал, как начался у ребят сегодняшний день.
В виде исключения штаб назначил подъем не в семь, а в восемь утра.
— Вследствие крайней напряженности предыдущего дня, — пояснила Галя-начальница.
Члены штаба отправились к колхозному бригадиру договариваться о работе, но его не застали — он уехал еще на рассвете на покос в какую-то «Агафьину луку».
