Джеймс Крюс - Тим Талер, или Проданный смех
Тим поспешно отвернулся к окну. Только что он невольно поджал губы.
Господин Рикерт чувствовал, что что-то в его рассказе одновременно привлекает и расстраивает мальчика. Он переменил тему разговора:
— А что ты собираешься делать в Гамбурге?
— Хочу поступить учеником кельнера на какой-нибудь пароход.
И опять Тим сам удивился своему внезапному решению: в эту минуту оно впервые пришло ему в голову. А впрочем, и это решение было не так уж неожиданно: ведь с чего-нибудь да надо же начинать, если решил отправиться в плавание.
На лице сидевшего напротив человека, похожего на добродушного мопса, появилась радостная улыбка.
— Послушай-ка, Тим, да ты ведь просто счастливчик! — не без торжественности произнёс господин Рикерт. — Когда ты собираешься ехать на вокзал, трамвай меняет ради тебя свой маршрут, а когда тебе нужно найти место, ты тут же натыкаешься на человека, который может тебе его предоставить!
— Вы можете устроить меня учеником кельнера?
— Кельнер на корабле называется «стюард», — поправил его директор пароходства. — Для начала ты поработаешь мальчиком в кают-компании, а может быть, юнгой. Но самое главное сейчас вот что: родители твои согласны?
Тим немного подумал, потом ответил:
— У меня нет родителей.
О мачехе он умолчал: он знал, что она ни за что бы не разрешила ему отправиться в плавание. Да и вообще он больше ни минуты не хотел думать о том, что оставил позади. Его занимало сейчас другое: была ли его встреча с господином Рикертом и вправду счастливой случайностью? Или и здесь, как в истории с мраморной плитой и с «девятым» трамваем, приложил руку господин в клетчатом?
Вместе со смехом Тим потерял и кое-что другое: доверие к людям. А в этом, как известно, тоже мало хорошего.
Господин Рикерт спросил его о чём-то, и Тиму пришлось сделать над собой усилие, чтобы понять смысл вопроса, — голова его так и гудела от разных мыслей.
— Я спрашиваю, согласен ли ты, чтобы я о тебе немного позаботился? — повторил господин Рикерт. — Или, может быть, тебе не нравится моё лицо?
Тим ответил, не задумываясь:
— Нет, нравится! Даже очень нравится!
И это была правда. У него вдруг возникло чувство уверенности, что этот человек хотя и служащий, но вовсе не сообщник господина в клетчатом, который теперь — к этой мысли Тиму надо было ещё привыкнуть! — превратился в богатого барона Треча. И от этой уверенности Тим стал снова самым обыкновенным, доверчивым четырнадцатилетним мальчиком.
— Что с тобой? — прямо спросил его господин Рикерт. — Ты сегодня ещё ни разу не улыбнулся. А ведь у тебя было для этого столько поводов. С тобой стряслась какая-нибудь беда?
Больше всего на свете Тиму хотелось сейчас броситься господину Рикерту на шею, как это бывает в театре на сцене. Но ведь всё это было не в театре, а на самом деле. Жгучая тоска охватила Тима — тоска по человеку, которому он мог бы рассказать всё.
Ему было так трудно справиться с тоской, и отчаянием, и с чувством полной беспомощности, что блестящие крупные слёзы градом покатились по его щекам.
Господин Рикерт сел рядом с ним и сказал, словно между прочим:
— Ну-ну, не плачь! Расскажи-ка мне, что с тобой случилось!
— Не могу! — крикнул Тим, уткнувшись лицом в плечо господина Рикерта. Всё его тело сотрясалось от рыданий.
Маленький кругленький директор пароходства взял его руку в свою и не выпускал до тех пор, пока Тим не уснул.
Лист десятый
КУКОЛЬНЫЙ ТЕАТР
Корабль, на который Тим должен был поступить помощником стюарда, назывался «Дельфин». Это был товаро-пассажирский пароход, курсировавший между Гамбургом и Генуей.
До отплытия парохода у Тима оставалось ещё три свободных дня. Это время он мог провести в доме господина Рикерта.
Дом господина Рикерта, белый, как облако на летнем небе, стоял на шоссе, проходившем вдоль берега Эльбы; на фасаде его красовался полукруглый балкон, поддерживаемый тремя колоннами. Высокое крыльцо под балконом охраняли два каменных льва весьма мирного и благодушного вида.
Со стеснённым сердцем глядел Тим на этот радостный, светлый дом. Раньше, когда он был ещё мальчиком из переулка и умел смеяться, всё это наверняка показалось бы ему волшебным сном — домом прекрасного принца из сказки. Но тому, кто продал свой смех, трудно быть счастливым. Серьёзный и грустный, прошёл Тим между двумя добрыми львами в белую виллу.
Господин Рикерт жил вместе со своей матерью, милой, приветливой старушкой; голова у неё была вся в белых кудряшках, а голосок как у девочки, и по всякому малейшему поводу она звонко и весело смеялась.
— Ты всё такой печальный, мальчик, — сказала она Тиму. — Так не годится. Да ещё в твоём возрасте! Ещё успеешь узнать, что жизнь не так сладка. Правда, Христиан?
Сын её, директор пароходства, кивнул и тут же, отведя мать в сторону, объяснил ей, что с мальчиком, судя по всему, случилось какое-то ужасное несчастье и поэтому он очень просит её обращаться с ним как можно бережнее.
Старушка с трудом поняла, о чём толковал ей сын. Она выросла в обеспеченной, жизнерадостной семье, вышла замуж за обеспеченного, жизнерадостного человека, и старость у неё была тоже обеспеченная и жизнерадостная. Она знала об узких переулках в больших городах только из трогательных историй, над которыми проливала горькие слёзы, а про ссоры, зависть, коварство и тому подобные вещи слыхом не слыхала да и не хотела слышать.
Всю жизнь она оставалась ребёнком. Она была словно вечно цветущий голубой крокус.
— Вот что, Христианчик, — сказала она сыну после того, как он рассказал ей всё, что знал, — пойду-ка я немного погуляю с мальчиком. Вот увидишь, уж у меня-то он рассмеётся!
— Будь осторожнее, мама, — предупредил её господин Рикерт.
И старушка обещала ему быть осторожнее.
Для Тима прогулки с ней оказались особенно тяжёлыми как раз потому, что он страшно привязался к этому милому ребёнку восьмидесяти с лишним лет. Когда она брала его за руку своей маленькой мягкой ручкой, ему хотелось подмигнуть ей и рассмеяться. Он даже подразнил бы её немного, как старшую сестру, — это ей вполне подошло бы.
Но смех его был далеко. С ним разгуливал по белому свету странный господин в клетчатом — богатый барон Треч.
Теперь Тим понимал, что продал самое дорогое из всего, что у него было.
Во вторник старенькой фрау Рикерт пришла в голову замечательная идея. Она прочла в газете, что кукольный театр даёт сегодня представление по сказке «Гусь, гусь — приклеюсь, как возьмусь!». Это была сказка про принцессу, которая не умела смеяться. Фрау Рикерт помнила сказку очень хорошо и решила посмотреть представление вместе с мальчиком, который не умеет смеяться.
Она находила свою идею просто блестящей, но пока никому о ней не рассказывала. Всё утро она то и дело загадочно хихикала, а после обеда пригласила обоих «мальчиков» — господина Рикерта и Тима — пойти с ней на спектакль театра марионеток. И так как оба они ни в чём не могли отказать старушке, все трое отправились в кукольный театр.
Кукольный театр находился совсем близко от их дома. Он давал спектакли в Овельгёне, предместье Гамбурга, расположенном на самом берегу Эльбы; чистенькие домики, окружённые садами, словно выстроились в ряд у реки под её прежним высоким берегом. Здесь, в задней комнате небольшого трактирчика, и расставил свои ширмы театр марионеток.
Тесный зал был полон ребят. Только кое-где над спинками стульев возвышались головы матерей и отцов.
Фрау Рикерт тут же высмотрела три свободных места во втором ряду и, смеясь и жестикулируя, стала к ним пробираться. Её сын и Тим покорно следовали за ней. И не успели они занять места, как в зале погас свет и маленький красный занавес маленького театра поднялся.
Спектакль начался прологом в стихах: король вёл беседу с бродягой. Они повстречались ночью в чистом поле, когда взошла луна. Лицо у короля было бледное и грустное. У бродяги, даже при лунном свете, играл на щеках румянец, а с губ ни на минуту не сходила улыбка. Вот их беседа, послужившая прологом к сказке:
КОРОЛЬ.Владенья наши облетела весть:Принцесса без улыбки где-то есть.Я человек серьёзный, смеху враг,И с ней хочу вступить в законный брак.Послушай, друг, получишь золотой,Коль мне укажешь путь к принцессе той!
БРОДЯГА.Да вон он, замок! Там она живёт!Я сам спешу, сказать по правде, в замок тот.Тебе ж, король, нет смысла торопиться:Войду — и расхохочется девица!
КОРОЛЬ.Напрасный труд! Хвастливые слова!Она не рассмеётся! И права:Кто не забыл, что ждёт в конце нас всех,Того не соблазнит дурацкий смех.Земля, конечно, шарик хоть куда,Но всякий шарик — мыльная вода!И тот, кто в этом дал себе отчёт,Не станет хохотать, как дурачок.
БРОДЯГА.Король, король, а видно, не дурак.Всё вроде так. И всё-таки не так:Выходит, в жизни к смерти всё идёт,И цель-то смерть. Ан нет, наоборот!Бокал с вином не для того блестит,Чтобы потом сказали: «Он разбит».Он для того искрится от вина,Чтобы сейчас сказали: «Пей до дна!»Ну что ж, что разобьют в конце концов!Пока он цел. И полон до краёв!
КОРОЛЬ.Что радости ему, что он блестит,Раз день придёт, и скажут: «Он разбит»?
БРОДЯГА.Да потому и радуется он,Что знает: нет, не вечен блеск и звон!
КОРОЛЬ.Ну, видно, мы друг друга не поймём.Давай-ка к ней отправимся вдвоём.Спеши! Смеши! А рассмешишь её,И королевство не моё — твоё!
БРОДЯГА.Что ж, по рукам, король! Но, право, верь,Смех означает: человек не зверь.Так человек природой награждён:Когда смешно, смеяться может он!
Занавес опустился, и теперь в зале стало почти совсем темно. Только сквозь щёлочку в занавесе пробивалось немного света. Большинство ребят не поняли пролога и теперь шептались друг с другом, с нетерпением ожидая, когда же начнётся настоящее представление.
