Всеволод Нестайко - Необычайные приключения Робинзона Кукурузо
Как бы там ни было, но и на этот раз киевские кандидаты, должно быть, приедут и снова, наверное, остановятся у деда Варавы. Они знают, у кого останавливаться. И с вечера по старой охотничьей традиции будут пить водку, и рассказывать разные охотничьи истории, и петь песни, и подтрунивать друг над другом. А на рассвете дед разбудит их, и они, поспешно собирая свои охотничьи доспехи, будут морщиться от головной боли, дрожать мелкой дрожью от утренней прохлады и стонать. А Батюк, как всегда, вообще не захочет вставать. Накрыв лицо шляпой, он будет хрипло бормотать сонным голосом:
— Ложитесь! Чего вы вскочили! Ночь на дворе. Не успели улечься — и уже… хр-р-у, — и сразу перейдёт на храп.
Они будут долго расталкивать его, он будет лягаться, говорить: «Идите, я вас догоню», — наконец ругнётся и встанет. И отправятся они в плавни. Дед на челноке, они на плоскодонках. Дед только и делает, что стоит и ждёт их. Потому что они не едут, а зигзагами дёргаются по воде: с левого борта гребнут, лодка вправо плывёт, с правого гребнут — влево плывёт и так всё время. А челнок деда как по струнке идёт. Ох и челнок у деда Варавы! Лёгкий как пёрышко, летит по воде, как птица, как новые корабли на подводных крыльях. Однако усидеть на нём, кроме деда, мало кто мог. Очень неустойчивый, вёрткий челнок. Плывёшь на нём, вроде по канату идёшь, — всё время балансировать надо.
В позапрошлом году на открытие охоты охотников к нам понаехало тьма. Лодки сразу все разобрали.
А киевляне опоздали — ночью приехали. Не досталось им лодок. Один челнок дедов остался. Что делать?
— Вдвоём на этом челноке ехать и думать нечего — потонет, — сказал дед. — А то можно было бы развести на места.
— Так по одному же можно переехать, — говорит Задвижка.
— Совершенно верно, — спокойно замечает дед. — А оттуда кто лодку будет перегонять?
— М-да, — глубокомысленно промычал Задвижка.
— А если пацанов использовать! — сказал Олег (мы как раз тут же стояли).
— Ещё утопите мне пацанов, — сердито буркнул дед.
— Да нет! Чего там! — вырвалось у меня. — Мы же лёгкие. По очереди будем перевозить. А если и перевернёмся, так вы же знаете, как мы плаваем! Как рыбы!
— Ну что ж, попробуйте, — согласился дед. — Только разденьтесь, хлопцы. Потому что придётся, наверное, искупаться.
Поскольку я первым выскочил, то и перевозил первым я. Перевозил Олега. Ну, перевозил, видимо, не то слово, потому что перевернулись мы у самого берега, даже не успели отъехать. Только он сел, только начал устраиваться, как мы уже и перевернулись. И хотя у берега было совсем мелко, Олег умудрился окунуться в воду с головой.
— Проклятая посудина! Душегубка, а не чёлн! — ругался он, вылезая на берег.
Товарищи смеялись, а Сидоренко сказал (он говорил, широко растягивая слова):
— Вот верт-ля-вый! Усидеть не мо-же-ет! Словно у него иго-олки в одном месте! Сейчас я поеду, раз ты не можешь.
И полез в челнок.
— Вы штанами, штанами прямо на дно садитесь, — советовал дед. Но на дне челнока была вода, и Сидоренко не хотел мочить штанов.
— Это, чего доброго, радикулит заработаешь, — сказал он, положил поперёк бортов досточку и сел на неё.
Дед держал челнок, пока мы усаживались, а потом оттолкнул нас от берега. Я осторожно начал грести, и мы поехали. Сидоренко сидел прямо, как первый ученик за партой. Обеими руками он держал ружьё, балансируя им, словно канатоходец в цирке.
«Хорошо сидит, доедем», — подумал я. Мы уже были как раз на середине реки. И тут над нами низко-низко с шумом пролетели три кряквы. Сидоренко вдруг дёрнулся, вскинул ружьё (охотник он был очень азартный), но выстрелить не успел — мы потеряли равновесие. Челнок стал клониться-клониться набок.
— Дядечка! — кричу. — Внимание, переворачиваемся! Он только рукой по воде — ляп, ляп, ляп.
Да разве рукой за воду удержишься! Бултых!
Последнее, что я видел, — это то, как новенькие резиновые сапоги с длинными голенищами мелькнули в воздухе и вода сомкнулась над ними. Оказавшись в воде, я сразу вынырнул и схватился за перевёрнутый челнок.
Через какую-то секунду из воды показалась голова Сидоренко, лица не видно: мокрые волосы до подбородка всё залепили.
— Ружьё! — булькнул он и снова исчез под водой: как поплавок, когда клюнет рыба.
Потом снова вынырнул, снова:
— Ружьё!
И снова под воду.
— Что там у вас? — весело закричали с берега.
— Дядько, ружьё, кажется, утопили! — закричал я в ответ.
Тут и Сидоренко уже окончательно вынырнул и, отплёвываясь, прорыдал:
— Упусти-и-и-л! Ведь ему цены нет!
Еле мы с ним до берега добрались — я челнок и весло перед собой толкал, а он… Я уж боялся, чтоб он с горя сам не утонул. Плывёт и стонет:
— О господи! Такое ружьё! Такое ружьё! На берегу дед начал успокаивать:
— Ничего, вытащим! Вот хлопцы нырнут и вытащат.
Поплыли мы с Явой. Ныряли-ныряли — ничего не вытащили. Дно вязкое, затянуло ружьё в ил — разве найдёшь.
Пока мы ныряли, дед Варава успокаивал Сидоренко, а когда вернулись с пустыми руками, дед рассердился на него — будто Сидоренко не своё, а его ружьё утопил:
— А чего вы дёргались? Чего дёргались? Надо было сидеть спокойненько! Ехать, раз везут! Так нет же — уток ему захотелось. Первому. Ещё никто не стрелял, а он уже, видишь, дёргается. Такую дорогую вещь утопить! Разве вам можно ружьё доверить! Из пугача вам стрелять, а не из ружья.
Сидоренко виновато молчал, и не оправдывался, и не обижался, что дед его (кандидата в науки) отчитывал, как школьника. Дед часто на охоте под горячую руку и ругался, и подшучивал над ними, и они никогда не обижались. Невыгодно им было обижаться. Дед Варава знал плавни, как свой карман.
Во время войны был он тут у партизан проводником — «главным лоцманом», как его тогда называли. И все охотники знали — как пойдёшь с дедом на охоту, никогда без дичи не будешь.
Конечно, и в этом году приедут киевские охотники к деду Вараве. Это факт…
— Как ты думаешь, — спросил я, глядя в воду, — если ружьё два года пролежало под водой в иле — испортилось оно? Или можно вытащить, почистить и снова стрелять?
— В иле оно может пролежать и тысячу лет, и ничего. Чтобы тогда археологи делали, если бы вещи не сохранялись под землёй, под водой и вообще. Без работы они бы сидели.
— Вот бы вытащить то ружьё. Оно же редкостное. Из него на соревнованиях чемпионы стреляли. Думаешь, зря он так горевал.
— Никакого ружья ты, конечно, не вытащишь. Потому что его уже так затянуло, что нужно речку осушить, чтоб его найти. Может, археологи его и найдут через триста лет. Но никто не узнает, что это при нас оно утонуло и мы ныряли — думали достать.
— И никто не узнает, что ты убегал на необитаемый остров и жил там двадцать восемь лет, два месяца и девятнадцать дней. И самого острова, может быть, тогда уже не будет.
— Остров-то будет, не волнуйся.
Мы снова выплыли на плёс, довольно большой, по которому даже ходили волны с барашками (потому что как раз поднялся ветер), как по настоящему морю. Это был уже пятый плёс, который мы проплывали. И островов мы уже проехали чуть ли не десяток. Я каждый раз спрашивал: «Может, этот?… Или этот? Хорошенький же необитаемый остров. Что тебе надо?» Но у Кукурузо было своё мнение, и все острова он браковал. По разным причинам. Тот был слишком маленький — негде разгуляться. У того берега очень заросли камышом — к воде трудно подойти. На том деревьев нет — где же дрова брать для костра. И так далее.
И вот перед нами новый остров. Словно сплошная зелёная гора: кусты краснотала, плакучие ивы и кое-где тополя. Берега заросли камышом не целиком — есть выходы к воде. Чистоводье с трёх сторон омывает остров.
— Кажется, этот, — сказал Кукурузо. — Давай пристанем.
— Давай! — с радостью сказал я, так как мне уже надоело искать.
Мы пристали.
Остров был замечательный. Будто специально созданный для такого дела, какое задумал Кукурузо. Деревьев много и сухих веток — как раз на двадцать восемь лет хватит. В камышах, даже сейчас слышно, утки крякают. Значит, дичи полно. На плёсе у самого берега рыба играет — сама в уху просится. Посреди острова поляна: не то что в цурки-палки — в футбол играть можно. На краю поляны огромнейшая старая плакучая ива стоит, ветвями землю подметает. И без шалаша от дождя спрячешься. Но шалаш, конечно, нужен.
— Шалаш я тебе помогу сделать, — сказал я, — ты же знаешь, как я шалаши делаю.
Это правда. Лучшего, чем я, шалаша никто из хлопцев в селе не сделает. Меня этому отец научил. Он плотник, строитель. Половину хат в селе строил.
На лице Кукурузо было написано сомнение:
— Робинзон, конечно, всё сам делал. Потому что он один попал на необитаемый остров…
— Так то Робинзон Крузо, а ты Кукурузо, — возразил я. — Нельзя же, чтоб всё было одинаково.
Мне изо всех сил хотелось помочь другу. Кукурузо не стал спорить. Я тут же вытащил из кармана большой перочинный нож с деревянной колодкой и принялся резать лозу. Я очень любил свой нож, никогда с ним не расставался, и от бесконечного ношения в кармане колодка его отполировалась так, что блестела, как лакированная.
