Лемони Сникет - Изуверский интернат
— Не беспокойтесь, — сказал Дункан. — Сейчас нам нужно выработать план. Мы должны доказать завучу Ниро, что Учитель Чингиз на самом деле Граф Олаф. Как нам это сделать?
— У Ниро есть компьютер, — задумчиво произнесла Вайолет. — Ниро показывал нам на экране небольшое изображение Олафа, помните?
— Да. — Клаус покачал головой. — Он сказал нам, что усовершенствованная компьютерная система не допустит сюда Олафа. Вот вам и компьютер.
Солнышко закивала в знак согласия. Вайолет подняла ее и посадила к себе на колени. Ниро дошел до особенно визгливой части сонаты, и детям пришлось пригнуться друг к другу поближе, чтобы продолжать разговор.
— Если пойти к Ниро прямо с утра, — сказала Вайолет, — мы успеем поговорить с ним наедине, без Олафа. Мы попросим его заглянуть в компьютер. Нас Ниро может не послушать, но компьютер-то должен хотя бы убедить его проверить личность Учителя Чингиза.
— Может, Ниро заставит Олафа снять тюрбан, — предположила Айседора, — и тогда обнаружится одна-единственная бровь.
— Или снять дорогие кроссовки, — добавил Клаус, — и тогда обнаружится татуировка.
— Но если вы поговорите с Ниро, — заметил Дункан, — Учитель Чингиз будет знать, что вы его подозреваете.
— Да, и поэтому нам надо быть сверхосторожными, — сказала Вайолет. — Необходимо, чтобы Ниро узнал про Олафа, но Олаф не узнал про нас.
— А пока, — заявил Дункан, — мы с Айседорой проведем свое расследование. Может, нам удастся обнаружить кого-то из олафовских помощников, которых вы описали.
— Это очень бы пригодилось, — одобрила Вайолет, — но только если вы твердо уверены, что хотите нам помочь.
— Не будем больше об этом говорить. — И Дункан похлопал Вайолет по руке. И больше они об этом не говорили. Они не говорили о Графе Олафе в продолжение всей сонаты Ниро, и потом, когда он играл ее во второй раз, и в третий, и в четвертый, и в пятый, и даже в шестой, и тем временем стало совсем-совсем поздно.
А бодлеровские сироты и тройняшки Квегмайры просто сидели и наслаждались теплом дружеского общения. У слов этих много смыслов, но все имеют отношение к счастью. Хотя, казалось бы, трудно быть счастливым, когда слушаешь жуткую сонату, вновь и вновь исполняемую человеком, который не умеет играть на скрипке, когда находишься в жутком интернате, а неподалеку сидит злодей, без сомнения замышляющий что-то злодейское. Но счастливые моменты в жизни Бодлеров случались редко и к тому же неожиданно, и дети научились ценить это. Дункан не снимал своей руки с руки Вайолет и рассказывал ей о невыносимых концертах, на которых бывал когда-то, при жизни родителей, и Вайолет была счастлива, слушая его рассказы. Айседора начала сочинять стихотворение про библиотеку и показала Клаусу то, что успела записать в свою черную книжку, и Клаус был счастлив внести кое-какие поправки. А Солнышко, прикорнув на коленях у Вайолет, кусала подлокотник кресла и была счастлива оттого, что кусает что-то по-настоящему твердое.
Не сомневаюсь, вы и сами догадываетесь, без моего предупреждения, что у Бодлеров скоро все пойдет еще гораздо хуже, но я хочу закончить эту главу в момент дружеского общения и не стану забегать вперед, к неприятным событиям следующего утра, или к дальнейшим тяжким испытаниям, или к ужасному преступлению, знаменующему конец пребывания Бодлеров в Пруфрокской подготовительной школе. Разумеется, впоследствии все это будет иметь место, и не к чему притворяться, будто этого не случилось. Но давайте на минутку забудем об отвратительной сонате, о кошмарных учителях, о противных учениках, любящих дразниться, и о еще более злосчастных событиях, которые скоро произойдут. Насладимся этим кратким мгновением душевного тепла, испытываемого Бодлерами от дружеского общения с тройняшками Квегмайрами, а что касается Солнышка — от общения с подлокотником. Давайте насладимся в конце этой главы последним счастливым моментом, какой еще очень, очень нескоро выдастся всем этим детям.
Глава шестая
Ныне Пруфрокской подготовительной школы не существует. Ее закрыли много лет назад, после того как миссис Басс арестовали за ограбление банка. И если бы вам довелось заглянуть туда сейчас, вас встретили бы пустота и тишина. Если бы вы дошли до лужайки, то не увидели бы бегающих детей, как в день прибытия Бодлеров. Если бы прошли под стенами здания, где помещались школьные классы, то не услышали бы монотонного голоса мистера Реморы, рассказывающего одну из своих историй, а если бы приблизились к зданию, где находился большой зал, то не услышали бы визга и скрежета скрипки, на которой играл завуч Ниро. И если бы вы встали под аркой и взглянули вверх на черные буквы, из которых складывалось название школы и ее изуверский (слово, означающее здесь «суровый и жестокий») девиз, то услыхали бы только шелестящее «ш-ш-ш» ветерка, пробегающего по бурой клочковатой траве.
Короче говоря, если бы вы посетили Пруфрокский интернат сегодня, он выглядел бы примерно так же, как в то раннее утро, когда Бодлеры проснулись, встали и отправились в административное здание поговорить с Ниро об Учителе Чингизе. Дети так хотели поговорить с ним, что специально встали как можно раньше, и когда пересекали лужайку, вид у нее был такой, будто остальное население интерната ночью сбежало и оставило сирот одних посреди похожих на надгробия зданий. Ощущение от всего этого было жутковатое, и потому Вайолет и Солнышко прямо вздрогнули, когда Клаус рассмеялся, внезапно нарушив тишину. — Что тебя так насмешило? — осведомилась Вайолет.
— Мне вдруг пришло кое-что в голову. Мы ведь идем в административное здание без разрешения. Значит, нам придется есть без ложки и без вилки.
— Что тут смешного! — запротестовала Вайолет. — А если на завтрак дадут овсянку? Будем есть руками?
— Уут, — успокоила ее Солнышко. Она хотела сказать: «Поверь мне, не так уж это и трудно». Отчего обе сестры присоединились к хохочущему брату.
Ничего веселого в жестоких наказаниях, назначаемых Ниро, конечно, не было, но при мысли о том, что они будут есть овсянку руками, всем троим стало ужасно смешно.
— Или яичницу! — высказала новое предположение Вайолет. — А вдруг дадут глазунью с жидкими желтками?
— Или блинчики в сиропе! — добавил Клаус.
— Суп! — выкрикнула Солнышко, и все трое опять покатились со смеху.
— А помните пикник? — сказала Вайолет. — Мы собирались на реку Рутабага, и папа до того захлопотался, что забыл взять ложки, вилки и ножи!
— Конечно помню, — подтвердил Клаус. — Мы потом ели кисло-сладкий соус из креветок руками.
— Липко. — Солнышко вытянула руки ладонями кверху.
— Еще бы, — подтвердила Вайолет. — Мы ходили к реке мыть руки, и я нашла чудное место, чтобы испробовать удочку, которую я сама изобрела.
— А я собирал с мамой чернику, — вспомнил Клаус.
— Эру-у, — добавила Солнышко, что значило примерно: «А я кусала камешки».
Как только они стали вспоминать тот день, им расхотелось смеяться. В сущности, это происходило не очень давно, но уже казалось далеким прошлым. После того как случился пожар, дети, разумеется, знали, что родителей нет в живых, но им чудилось, будто те куда-то уехали и скоро вернутся. Но сейчас, когда они вспоминали, как солнце играло на поверхности реки Рутабага, как родители потешались над ними, когда все трое перемазались кисло-сладким соусом из креветок, тот пикник отошел в такую даль, что они поняли наконец: родители не вернутся уже никогда.
— Но может быть, нам удастся вернуться туда, — тихонько проговорила Вайолет. — Может, мы еще побываем на той реке и будем опять удить рыбу и собирать чернику.
— Возможно, — согласился Клаус. Однако все Бодлеры знали: если когда-нибудь они и вернутся на реку Рутабага (кстати, у них не получилось), все равно это будет уже не то. — Возможно, и вернемся. Но сейчас главное — поговорить с Ниро. Вот и административное здание.
Бодлеры со вздохом вошли внутрь, пожертвовав своим правом пользоваться серебряными ложками и вилками. Они поднялись по лестнице на девятый этаж и постучались в дверь кабинета Ниро, удивляясь, что не слышат звуков скрипки.
— Входите, раз уж очень надо, — послышался голос, и сироты вошли.
Ниро стоял спиной к двери и, глядя в свое отражение в оконном стекле, перевязывал резинкой одну из косичек. Покончив с этим занятием, он поднял обе руки вверх.
— Дамы и господа! — провозгласил он. — Завуч Ниро!
Дети послушно зааплодировали. Ниро резко обернулся.
— Я ждал аплодисментов только одного человека, — сурово сказал он. — Вайолет и Клаус, вам входить сюда не полагается. И вам это известно. — Просим прощения, сэр, — произнесла Вайолет. — Нам необходимо с вами поговорить кое о чем важном.
— Нам необходимо с вами поговорить кое о чем важном, — как всегда, передразнил Ниро в своей противной манере. — Наверное, это действительно что-то очень важное, если вы пожертвовали своим правом пользоваться серебряными столовыми приборами. Ну, давайте же, говорите. Мне надо готовиться к следующему концерту, не тратьте мое время попусту.
