Энола Холмс и секрет серой печати - Нэнси Спрингер
И зачем? Что у меня хотели украсть?
И почему использовали такое причудливое оружие?
В самом ли деле преступником был мужчина? Или на меня напала сумасшедшая?
У меня не было ответов на эти вопросы.
К третьему дню я немного оправилась и, хоть у меня и было неспокойно на душе, вернулась в бюро доктора Рагостина, где уютно устроилась в кресле со стопкой свежих газет, накопившихся за время моего отсутствия.
Мое послание для мамы уже появилось в газете — я отправила все экземпляры на Флит-стрит по почте, — а ее ответ пока не напечатали.
Впрочем, ожидать его было рано. Но я все равно ждала. Мне хотелось...
Нет, так не пойдет. Жалею себя как дите — хочу к мамочке. А что бы она мне сказала, будь она сейчас рядом? И гадать не надо: «Ты и одна прекрасно справишься, Энола».
Раньше я считала эти слова комплиментом.
Но теперь, когда у меня саднило горло и тревога обручем сжимала грудь, ко мне пришло болезненное осознание того, что мне чего-то не хватает. Или скорее кого-то.
Я не хотела оставаться одна.
Не хотела быть одинокой девочкой, которой некого взять за руку.
Не с кем поделиться своими тайнами.
Не с кем разделить печали.
Однако я понимала, что в ближайшие семь лет не смогу завести ни одного друга. Пока я не стала взрослой, самостоятельной девушкой, все окружающие таят в себе опасность. Вдруг Джодди меня раскроет? Или миссис Таппер? Зеленщики и пекари, у которых я брала еду для бедных, прачка, которая стирала мое разномастное белье, кузнец, который ковал для меня кинжалы, — все они представляли для меня угрозу. Я подумывала о домашнем любимце — но ведь и собака могла меня подвести: узнать и обрадоваться мне, когда не надо. Если бы старый колли Реджинальд из Фернделл-холла каким-то чудом перенесся в Лондон и увидел меня, он бы тут же радостно залаял и бросился ко мне — не важно, насколько хороша была бы моя маскировка. А если бы с ним оказались дворецкий Лэйн и миссис Лэйн — если бы они меня нашли, — миссис Лэйн расплакалась бы от счастья, потому что она была мне как мать, и к ней я была привязана даже больше, чем...
Хватит.
Энола Холмс, немедленно прекрати это нытье!
Надо собраться с духом, встать с кресла, сделать хоть что-нибудь.
Что ж. С мамой и тревогами Шерлока я ничего не могу поделать, пока не получу ответа на свое послание. И, как бы я ни жаждала восстановления справедливости, а точнее — отмщения, с неизвестным душителем мне тоже было никак не расквитаться.
И все же кое-что я могла сделать: отдаться своему призванию научного искателя. Я могла начать поиски пропавшей дочери сэра Юстаса Алистера. Я пообещала себе, что «доктор Рагостин» непременно раскроет свое первое дело и найдет бедную девушку.
Оставалось выведать обстоятельства этого дела.
Как следует все обдумав, я поднялась с кресла и прошла через несколько коридоров на кухню. Кухарка с экономкой пили полуденный чай. Они посмотрели на меня с удивлением и подозрением: почему я не позвонила в колокольчик? Неужели что-то случилось?
— Миссис Бэйли, — прохрипела я, обращаясь к кухарке, — по правде сказать, мне нехорошо. Горло ужасно саднит. Вы не могли бы...
— Ну разумеется! — с облегчением воскликнула миссис Бэйли, не дожидаясь, пока я договорю. Видите ли, простуда объясняла мое присутствие на кухне — ведь благодаря камину, плите и водогрейке эта комната была самой теплой во всем доме. — Чаю? — предложила кухарка, подскочив со стула.
— То что надо. Благодарю.
— Присаживайтесь, мисс Месхол, — сказала экономка, миссис Фицсиммонс, и отодвинула стул у камина.
Я села вместе с ними за стол, взяла предложенную мне чашку с чаем и стала неспешно его потягивать, коротко отвечая на вопросы о моем здоровье.
Вскоре они вернулись к тому разговору, который я прервала своим неожиданным появлением. Позавчера вечером миссис Бэйли ходила в театр на представление гипнотизера, или, как их еще называют, магнетизера — «такого смуглого, тучного француза с глазами как у волка и косматыми бровями». Ему помогала «девчонка в таком облегающем французском платье». Она лежала на кушетке, и он заставлял ее смотреть на что-нибудь мерцающее, вроде пламени свечи, махал руками у нее перед лицом, словно посыпая «жизненной пыльцой», и делал завораживающие пассы прямо над телом ассистентки.
— Возмутительно близко руки подносил, но ни разу не коснулся. А она лежала как мертвая, с открытыми глазами. Он ей дал кусок мыла, и она его стала жевать, будто ириску. Сказал, что она пони — а девчонка и заржала. Сказал, что она мост, поднял и положил меж двумя стульями — и она там так и лежала и не шевелилась, будто каменная. Выстрелил из пистолета прям у нее над ухом...
Я старательно скрывала свое нетерпение, поскольку мне было не особенно интересно слушать об этом шарлатане; мифы о гипнозе развенчали еще много лет назад, как и об оживлении трупов с помощью электричества, столоверчении, спиритических досках и прочей небывальщине, прикрывающейся маской науки и прогресса.
— ...предложил нам подойти и самим убедиться, что девчонка в трансе. Один джентльмен ее ущипнул, а его жена поводила нюхательной солью у нее под носом. А я ее булавкой уколола, и она даже не вздрогнула! Потом гипнотизер опять начал делать пассы, и девчонка подпрыгнула, в улыбке расплылась, а мы им дружно захлопали. Ну, они и ушли. А после них вышел френолог...
О нет. Очередной псевдонаучный призрак прошлого.
— А правда, — перебила я кухарку, — что королева однажды побрилась наголо, чтобы ее осмотрел френолог?
В это им верилось с трудом (что неудивительно, ведь я сама придумала эту нелепицу и, видимо, тем самым запустила цепочку слухов) — но как знать? Леди такая-то и леди сякая-то проводили сеансы, некий герцог бродил во сне, многие юные достойные лорды экспериментировали с веселящим газом и так далее. Я успешно перевела тему с псевдонаук на глупые прихоти высшего общества, а об этом кухарки и экономки Лондона знали немало. Хотя скандал «замяли» в газетах, он не ускользнул от внимания слуг, горничных и лакеев, которые перешептывались друг с другом. Я согласилась на вторую чашку чая и стала дожидаться
