Валерий Гусев - Письмо дяде Холмсу
Ну, думаю, займусь-ка я этим делом. Остался ночевать в доме. Попили мы чаю с сушками, легли спать. Я все на часы поглядываю – время к полуночи идет. Вдруг слышу какой-то шум, стук негромкий и – шаги по потолку. Да такое впечатление, что не один ходит, а несколько. Шаги легкие, будто детишки там шалят. Домовята малые, озорные.
Встал тихонько, фонарик взял, ступил на лестницу. А ступенька скрипнула – и враз на чердаке тишина настала.
Замер я, стою, жду. Прошло время – опять шум наверху. Тут уж со всей осторожностью ступаю – ни одна ступенька голос не подала в ночной тишине…
Вот и дверь на чердак. Осторожно ее хочу открыть – да не открывается. Будто заперта изнутри. А я знаю – никакого запора там нет. Я еще с вечера проверял. Ну думаю…»
И на этом месте рукопись обрывалась. Не дописал еще Митёк свою повесть. Только начал…
Алешка шумно выдохнул мне в ухо и сказал вполголоса:
– Жаль…
– Что жаль? – не понял я. – Что рукопись оборвалась?
– Нет. Что Митёк имя внучки не написал.
Вот это да! Мне как-то и в голову это не пришло. История-то совсем та, которую неизвестная Астя в письме Холмсу рассказала.
– Так! – Алешка стал посреди комнаты и сложил руки на груди. – Завтра идем с тобой в Шнурки. На лыжах. Фиг с ними, с ключами. Пошли лыжи доставать.
Лыжи мы нашли у Митька в сарае. Их было много – штук десять. Все разного цвета и разной длины. Штук пять из них было поломано. Из остальных мы себе отобрали по паре. Но неудачно: у меня левая – длинная, правая – короткая. У Лешки наоборот. Долго думали – как быть, может, длинные отрезать по длине коротких. Но вовремя сообразили обменяться. У Алешки стали две одинаковые короткие, у меня – две длинные. Порядок.
– Хорошо, что мы с тобой такие умные, – гордо сказал Алешка.
Мы еще полазили по сараю, нашли лыжные палки. Тоже все разные – одни металлические, другие пластмассовые, третьи – вообще бамбуковые.
– Все, Дим, – скомандовал Алешка. – Иди, готовь обед, а я тут пока засаду устрою. – И стал греметь какой-то железякой.
Я послушно ушел в дом, растопил печь и поставил вариться кашу.
Вскоре вернулся Алешка.
– Я, Дим, засаду устроил у входа в омшаник.
– Почему?
– Потому. Потому что в сарай он лазил, в будку лазил, в бочку заглядывал, а в омшаник нет. Значит, туда полезет. – Он хихикнул. – А обратно не вылезет. Да еще заорет.
Этого только не хватало.
– Что ты там придумал?
– Узнаешь.
Мы пообедали, я поставил на печь кастрюлю с водой – вымыть посуду, а Лешка поставил какой-то фильм по видику и увлекся.
День прошел незаметно. Мы пересмотрели почти все кассеты Митька, даже надоело. Потом, когда совсем стемнело, заперли дверь и улеглись в постели.
И долго не могли уснуть. Не знаю, как Лешка, а я все время прислушивался: не скрипит ли крыльцо, не раздаются ли над головой чужие таинственные шаги. Что-то меня эта неоконченная Митькова повесть растревожила. А тут еще вдруг и на Алешку «чох напал», я даже испугался – не простудился ли он? Оказалось, что Алешка поверх одеяла набросил еще и Митьков тулуп с нафталином. Я встал, сдвинул тулуп ему в ноги и снова улегся.
Окна слабо светились, затянутые морозными узорами, тишина стояла такая, что даже звенело в ушах. Алешка мирно посапывал, а я все вертелся с боку на бок и прислушивался к тишине. Поскребется мышка за печкой, звонко уронит умывальник каплю в таз, залает в деревне собака – все эти звуки не спугивали тишину, а делали ее еще глубже и плотнее. Я довертелся до того, что мне даже слышалось поскрипывание снега за окном под осторожными чужими шагами.
Наконец от всего этого я устал и крепко уснул. И проснулся утром, когда за окном уже сияло солнце. Проснулся от дикого вопля во дворе.
Алешка сбросил одеяло, вскочил и злорадно воскликнул:
– Попался! – и стал лихорадочно одеваться.
Я еще ничего не понял, но последовал его примеру.
На этот раз мы выскочили во двор без всяких трудностей – входную дверь на этот раз никто клюкой не блокировал. Замерли на крыльце, ослепленные ярким солнцем и блеском чисто-белого свежего снега.
Ну и… картиной…
Возле калитки задумчиво стояла однорогая черно-пестрая корова и смотрела на нас большими печальными глазами. За свой единственный рог она была привязана к штакетнику лохматой веревкой.
– Ты чего орешь? – спросил ее Алешка.
Корова коротко мыкнула в ответ.
– Не понял, – признался Алешка.
И тут же позади дома послышалось внятное ругательство, правда, какое-то немного растерянное.
– Теперь понял, – сказал Алешка. – Это не корова орала. Это жулик мычал. Он в мою засаду попал.
Ничего себе – объяснил!
– А корова при чем? – спросил я. – На шухере стоит?
– Корова заодно, – деловито пояснил Алешка. – Он ее где-то скрал, а по пути и у нас решил что-нибудь спереть. Пойдем, посмотрим. Я, Дим, думаю, он хотел улья с пчелами забрать. Узнал, что Митёк уехал, и приперся.
Тут уж я не выдержал, не согласился.
– Интересно! Он эти тяжеленные улья на себе тащить собирался? По снежному полю, по пояс в снегу? Ему машина нужна!
– А корова на что? Он ее нарочно скрал, я только что догадался. Чтобы на ней улья увезти. Как на грузовом верблюде. Понял?
Понял! Как не понять! Сколько есть на свете писателей-фантастов и детективщиков и чего они только не напридумывали, но до Лешки им далеко! Кому бы из них в голову пришло, чтобы жулик за ульями с коровой ходил? Да еще с украденной! У меня даже картина перед глазами нарисовалась: белоснежное поле, бредет по нему однорогая грузовая корова с навьюченными на спину деревянными ульями, а за коровой, с хворостиной в руке тащится небритый злоумышленник: «Цоб-цобе!» А над ними вместо снежных хлопьев вьются бурым облаком проснувшиеся пчелы… Красота.
Мою невольную задумчивость прервал слабый крик за домом. Будто уставший человек безнадежно звал на помощь.
– Пошли! – решительно сказал Алешка и подобрал вчерашнюю клюку – вооружился.
Корова посмотрела нам вслед и одобрительно мыкнула.
Мы сначала выглянули из-за угла, а потом осторожно подошли поближе. Вот и еще одна картина. При ясном свете зимнего утра.
У входа в омшаник, на ступеньке сидит наш дед Василий. Сидит в грустной задумчивости. В недоумении. Одна нога у него босая, даже без носка, а валенок с нее зажат зубцами какой-то полукруглой железяки.
Дед Василий то взглянет с обидой на покрасневшие от холода голые пальцы, то посмотрит с укором на валенок, застрявший в железке, от которой, кстати, тянется к перилам длинная ржавая цепь.
Кое-что мне стало ясно. Наш маленький изобретательный злодей-фантаст устроил-таки обещанную «засаду». И, как обещал, без своего непосредственного в ней участия. Насторожил за дверью омшаника старый капкан, который разыскал в сарае, богатом всяким железным хламом. Капкан сработал. Поймал «жулика» – безобидного деда Васю. За одну ногу.
Дед не пострадал. Он вытащил ногу из валенка, и теперь теребил пим, крепко зажатый в стальных челюстях капкана.
И очень нам обрадовался. И стал объяснять свое нелепое положение.
– Я, всего делов-то, пчелок попроведовать пришел. Как мне Митрич наказывал. А оно вон как обернулось. – Дед Василий дернул валенок. – И кто ж его здесь насторожил? За какой надобностью? На какого зверя?
– Это Митёк, наверное, – поспешил Алешка. – Наверное, лисичка к нему повадилась. За пчелками.
– Оно вряд ли. – Дед подумал, покачал головой. – Лисичка, она в курятник норовит прошмыгнуть. Что ей в омшанике делать? Она пчелок не ест.
Я сбегал в сарай за отверткой, разжал капкан – дед выдернул валенок, пошарил в нем, вытащил скомканный носок, обулся, взялся за капкан.
– Энтот капкан не иначе Лешак настроил. Супротив меня.
– Какой Лешак? – спросил Алешка с понятным интересом. – Сосед ваш?
– Не, какой сосед? Сосед у меня Мишаня. А этот – лесной. Лохматый. – Дед потопал ногой – все ли в порядке. – Он на меня в обиде. Ведь я тоже однова капкан ставил. На лисичку. А Лешак, он не любит, когда его лесных жителей забижают. Вот и припомнил.
Наш маленький «Лешак» между тем внимательно слушал.
– А зачем же вы, сэр, лисичку забижали?
– Да баба попросила…
– Снежная? – Алешка распахнул глаза.
– Зачем – снежная? Моя собственная, жена то есть, Клавдия.
– Баба… – Алешка поиграл бровями. – А вот в Англии, сэр, баб нет. Там одни женщины. Им все место уступают.
– В Англии… Ты там бывал, что ли?
– Приходилось, – Алешка глазом не моргнул. – Учился там. В школедже.
– Ишь ты! Вона как! – Дед еще потопал ногой, все проверял – ладно ли валенок наделся. – Теперь – все, никаких капканов. Зверушек жалко. Как он меня цапнул…
Алешку все-таки немного терзала совесть. Хотя он, конечно, никогда бы на человека капкан не поставил. Разве что уж на самого плохого.
– Пойдемте, сэр, чай пить, – предложил он. – И вы нам про Лешака расскажете.
– И то! Оно куда лучше, чем в капкане сидеть.
