Мариэтта Чудакова - Дела и ужасы Жени Осинкиной
Итак, «следак» информацию переварил и, немного поколебавшись, позволил дать Тому номер мобильника одного оперативника из его группы — «для экстренных случаев».
Отпуская Тома, Сретенский строго наказывал ему жизнью не рисковать, ни в какой контакт с преступником не входить, при появлении его в зоне видимости и тем более при опасности звонить оперативнику. Ясно было, что город уже стягивают невидимые, но прочные сети. Начиналась настоящая охота. И если охотникам попадется матерый зверь, то много зверей и зверюшек посыплется вслед за ним в охотничьи ловушки.
Отправив Тома и еще раз подивившись взрослости нынешних подростков (тут же, впрочем, посмеявшись над собой, потому что немало слышал в свое время от старших о не меньшей их взрослости в совсем другие времена), Артем Сретенский первым делом наладил связь с Тюкалинском, что было, заметим, не так просто, потому что у матери Олега не было ни домашнего, ни мобильного телефона. Завтра к вечеру Артем уже надеялся получить от нее доверенность на ведение дел.
А тогда можно, дождавшись, когда Женя привезет с Алтая Федю Репина, ехать с ним в Оглухино и там вызывать его как свидетеля через родителей или педагога — по-другому нельзя, — и показания у него брать тоже в присутствии педагога. И, наверно, придется записать их на видеокамеру, но это не проблема. А потом ехать в Потьму к Олегу и сообщать парню, что он, его адвокат, подает надзорную жалобу и требует отмены приговора. Артем уже начал обдумывать поездку и даже встретил в одном из телефонных разговоров недоуменный вопрос коллеги:
— А разве в Потьме пожизненники есть?
А там, между прочим, пять лет уже — с 1997 года — участок пожизненного отбывания… И опять — в который раз! — подумал Артем: «Никто у нас ничего не знает, да и знать не хочет. Как в чужой стране живем, в гостях! А Чехов через всю Россию два месяца на Сахалин ехал — посмотреть, как в его стране каторжники живут».
Он не выдержал, поднялся от стола, взял том писем Чехова с закладкой и перечел давно им отчеркнутое место из письма Чехова перед отъездом его приятелю-журналисту. Писал Чехов, как всегда, мешая шутку с полной серьезностью: «…Полагаю, поездка — это непрерывный полугодовой труд, физический и умственный, а для меня это необходимо, так как я хохол и стал уже лениться. Надо себя дрессировать… Вы пишете, что Сахалин никому не нужен и ни для кого не интересен. Будто бы это верно? Сахалин может быть ненужным и неинтересным только для того общества, которое не ссылает на него тысячи людей и не тратит на него миллионов».
Артем, вздохнув обо всем сразу, захлопнул том и поставил на место.
В самый пик его размышлений над новой информацией и заодно над жизнью в России вообще у дверей запищал домофон. И юношеский басок произнес:
— Мне адвокат Сретенский нужен. Я из Оглухина приехал. По делу Олега Сумарокова.
Через минуту в квартиру адвоката входил, отирая пот и пыль с лица, коренастый юноша с мотоциклетным шлемом в руках. Это был, как уже понял читатель, Слава-байкер.
Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что в ближайший час информации у адвоката сильно прибавится.
Глава 40-я, в которой кое-кому светит награда
— Значит, говоришь, задержание произошло примерно в 11 утра?
— Даже раньше. Около пол-одиннадцатого.
Сретенский побарабанил пальцами по столу, сбоку которого сидел усталый от почти восьмисоткилометрового пробега байкер. На лице адвоката была сложная смесь удивления и удовлетворения. Удивление относилось, конечно, к той простой, но рискованной и в то же время очень эффективной хитрости, с которой эти двое — семнадцатилетний и тринадцатилетний — провели задержание здорового, судя по описанию, бугая.
— Ну, пока дежурный протокол написал, задержанный прочитал, подписал — как раз половина двенадцатого получилась. Если ваш лейтенант за сопротивление собирается его привлекать… да, собственно, и 116-я напрашивается — нанесение побоев, арест до трех месяцев… В течение двенадцати часов с момента задержания должен сообщить прокурору о факте задержания в письменном виде. Ну, возьмем даже 11 часов — все равно до 11 ночи он в прокуратуру с полустанка вашего вряд ли сумеет в письменном виде сообщить. До утра он вашего Мобуту все равно подержит, деваться ему некуда. А мальчишку отпустит. Время до утра есть. А тут, может, второго изловят.
— А что — ловят уже? — встрепенулся Славка. Он только что от Сретенского узнал, что виденный им в ту ночь со спины второй убийца был задержан — и сбежал.
— Ловят, ловят… Тут такие профессионалы прибыли, что изловят обязательно. Правда, сами они это слово не любят, — засмеялся адвокат. — Ловят, говорят, бабочек сачками и птичек силками. А мы — задерживаем…
Любопытная вещь — оттого, наверно, что делом его подзащитного занимались сейчас подростки, да еще неожиданно успешно, Артем Сретенский неосознанно сменил самоощущение. Теперь он чувствовал и в какой-то степени мыслил, как в свои тринадцать-четырнадцать лет. Нет, ни УК (Уголовный кодекс), ни УПК (Уголовно-процессуальный кодекс) он не забыл. Все законы, равно как и комментарии к ним, были в его голове в стройном порядке. Просто проснулся забытый мальчишеский азарт, живая готовность к авантюрным ходам — будто он действовал не в обыденной жизни, а внутри приключенческого романа.
Конечно, неловко звонить в такой час кому бы то ни было, кроме близких друзей. Но Артем уговорил себя тем, что обстановка создалась близкая к военной, и совершил все нужные звонки. Самое интересное, что все те, кому он позвонил, — а именно трое, — совершенно его поняли, ни удивления, ни раздражения не выразили и явно начали сразу после его звонка действовать.
Очевидно, все трое попадали в тот не очень большой процент живых в полном смысле этого слова людей, благодаря которым и держится еще Россия.
Артем Славку ночью на мотоцикле никуда не отпустил, а оставил ночевать. Батарейка в мобильном уже зарядилась (организованный Славка, прежде чем начать разговор, с позволения Артема включил ее в сеть), Нита была оповещена, а через нее и Скин. Напились на кухне чаю с бутербродами, и адвокат, постелив Славке на диване в кабинете, с чувством выполненного долга улегся спать.
Проснулся он как встрепанный. На часах было восемь утра.
Ему снилось пустынное антенное поле близ улицы Тухачевского, где они жили в Москве с отцом и мамой. И будто бы там разместился полк, который объявил себя автономным государством. Артем во сне никак не мог этого вместить в сознание. И вот он услышал чей-то громкий и отчетливый голос, кого-то — не его ли? — официально характеризующий:
— Часто был суммарен.
И в испуге именно от этого странного слова он проснулся.
И тут же раздался звонок.
Ему сообщали, что наркоделец с большим стажем, очень опасный человек и возможный неоднократный убийца Харон (подлинное имя выясняется) задержан и находится в омском следственном изоляторе. Потерь при задержании нет. А главное — его, адвоката, благодарят за подростка с американской фамилией, который оказался очень и очень полезен. И Фрол Кузьмич Заровнятных подумывает над тем, чтобы за проявленную храбрость и расторопность представить этого Тома, как его… Мэрфи к награде. Как и кадета Петра Волховецкого.
Теперь Артему пора было заниматься ордером на арест второго убийцы. Уже, пожалуй, не возможного, а довольно отчетливо изобличаемого посредством прибереженного байкером вещдока. А именно — Порскова, находящегося в восьмистах километрах отсюда.
И тем же самым людям из «аппарата» (Артем не любил всех этих расхожих, даже официальных, но оттого еще более противных словечек и мысленно помещал их в кавычки) Заровнятных он изложил всю ситуацию и попросил содействовать узаконению задержания в Уральском округе, на полустанке Катыши.
Правда, чтобы у этих серьезных людей вовсе крыша не поехала, он не стал им пояснять, что и здесь ключевую роль сыграл человек тринадцати лет от роду — сотоварищ и неизменный оппонент вышеупомянутого Тома Мэрфи Денис Скоробогатов (о том, что он бывший скинхед, Сретенский, конечно, не знал).
Глава 41. Всемирный прыжок
Федя Репин сидел, удобно устроившись на толстом стволе ивы, прогнувшемся к самой воде, и болтал в воде босыми ногами. Сияло солнце, и на душе у Феди было легко и хорошо.
Утром он от пуза надулся парного молока и почти тут же отправился со двора. Тетя Паша была самая добрая из его алтайских теток. В отличие от тети Глаши, она не изобретала Федьке дел по двору или дому, а всегда говорила:
— Иди, иди, касатик мой, отдыхай, намучаешься еще в школе!
Хотя, если честно, никаких особенных мучений Федьке школа не доставляла. Несмотря на некоторую лопоухость и даже определенное сходство с Карлсоном, был Федька способным, почти все предметы давались ему легко. Пятерки в его не очень-то, правду сказать, аккуратном дневнике не переводились. (Верка пробовала ему этот дневник, которым втайне гордилась, оборачивать в красивую бумагу, но любая бумага на его тетрадях и дневниках рвалась и скручивалась какой-то неведомой силой.)
