Вахтанг Ананян - Пленники Барсова ущелья

- Налей, налей, - согласился Ашот, - пусть выпьет. - Но на губах его мелькнула легкая улыбка.

- Что вы? Зачем? - смутилась девочка. Но она так соскучилась по шира, [32] которым всегда в дни сбора винограда баловала ее мать, что, стесняясь, все же отпила немножко.

За два дня Гагик сделал еще два глиняных сосуда - какие-то глубокие горшки с широкими горлами и сравнительно узкой средней частью. Иначе у него не получалось.

- Что поделаешь - станка нет, инструментов нет, - сокрушался гончар-самоучка.

По его предложению полученный сок перелили в эти новые, хорошо обожженные посудины.

- Хо-хо-хо! И вино у нас теперь есть! Не жизнь, а рай - тот самый, о котором мечтали наши деды, не подозревая, что он здесь, в Барсовом ущелье! - вдохновенно разглагольствовал Гагик. - Ешь шашлык, запивай вином, - радовался он. - Разве только тот, кто сошел с ума, и вернется теперь в село.

Нет, жизнь, кажется, налаживается, и зима в Барсовом ущелье не так страшна, как казалось раньше.

Одно только временами отравляло настроение ребятам: по всем признакам было ясно, что барс не ушел из ущелья.

Асо нашел наверху кости козы, совсем недавно разорванной зверем. Об этом случае он рассказал только Ашоту, и оба они пришли к заключению, что “мирные времена” отнюдь не наступили, а это была лишь временная передышка.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Прошло еще несколько дней. Они были ясные, безоблачные, но солнце уже грело слабее - зима вступала в свои права.

Ребята с вожделением поглядывали на Дьявольскую тропу, но напрасно - там не видно было даже камней: все засыпано снегом!.

Ребята вырубили почти весь Дубняк, пощадив лишь старый орех в благодарность за давно съеденные орешки. Они не тронули и карагачей, ивы, крушины, на которой белка сушила грибы, и еще несколько “знакомых” деревьев.

“Лесозаготовки” теперь значительно облегчились Правда, если в кузнице на большом точиле топор можно было наточить за полчаса, то Саркис потратил на это добрых двенадцать - с полудня до поздней ночи, да еще и часть утра. Он с таким усердием тер тупой топор о гладкий базальт, что руки ныли. Зато теперь из этого топора на солнце прямо искры сыплются. А как ударишь им по дереву - едва обратно вытащишь. И Саркис был очень рад, очень доволен результатом своего труда.

Раскалывая срубленные деревья на поленья, ребята относили их в пещеру и складывали в одном из углов.

- Вот теперь они высохнут и будут хорошо гореть, - с удовлетворением сказал Ашот. - А завтра мы начнем из расколотых бревен делать тахты.

- Постой, Ашот, у нас есть дела и поважнее, - возразил Гагик. - Зачем тебе тахты? Чем наши постели плохи? - спросил он, показывая на тюфяки из веток и листьев.

Но Ашот настаивал на своем.

- Ты опять на своего ишака сел? - нахмурившись, спросил Гагик. - Не забывай, что тут коллектив, и учитывай его мнение. Иначе снова переизберем. Уже забыл?

Ашот покраснел до ушей. О том случае ему напоминали в первый раз.

- Ладно, - мрачно согласился он. - Скажите сами, чем в первую очередь мы должны заняться.

- Ага, то-то же! Мы собираемся тут зимовать, верно? Нужен нам свет в этой темной пещере? Нужен.

- Лучины? Пустяки, лучины я достану, - сказал Асо.

Он сидел у огня и точил о булыжник свой ножик.

Ребята поднялись на скалы и легко срубили несколько елочек, маленьких, в рост человека, но пушистых, с широкими ветвями и корнями. Выросшие среди камней, под знойным солнцем юга, они насквозь были пропитаны маслянистой смолой. Мальчики настрогали из еловых веток, из стволов и даже из корней много лучин. Казалось, что они из желтого янтаря.

- Теперь послушайте, что я предложу, - сказал Гагик, когда с лучинами было покончено. - Принесите глины, и я для каждого изготовлю по чашке и тарелке. Довольно нам из одной миски хлебать.

С факелами в руках отправились к Глиняным копям.

- Вот уже месяц, как мы слепнем и задыхаемся от дыма, - сказала по дороге Шушик. - Почему же никто из вас не подумал, что нужно сложить печку?

- Что поделаешь, каждый день что-нибудь новое случается, - оправдывался Ашот. - Но теперь мы непременно это сделаем. Ребята, берите каждый по большому кому глины.

Когда они подходили к пещере, аромат зреющего молодого вина, приготовленного их руками, радовал, веселил, обнадеживал. Настроение, в общем, было совсем неплохим.

Однако вскоре оно самым неожиданным и неприятным образом резко изменилось.

Ребята застали дверь в пещеру открытой.

- Что это? Кто мог сюда войти? - обеспокоился Ашот.

- И хорошо, что дверь открыли, - сказал Гагик, - проветрили, по крайней мере, помещение. А то у меня от этих волнующих винных паров голова кругом идет!

Но до шуток ли было сейчас? Ребята осторожно вошли в пещеру и остановились пораженные. Кувшин с вином был опрокинут, связки винограда исчезли, в пещере царил полнейший беспорядок. Какие-то невидимые существа поели все запасы…

Ребят словно молнией поразило. В одно мгновение рухнул рай, расписанный Гагиком, вдребезги разлетелись все надежды. Истощенные, оборванные дети оказались сейчас с глазу на глаз с суровой зимой, голодной, холодной.

- Барс? - шепотом спросил Гагик.

- Барс не выпьет вина, не съест винограда, - задумчиво произнес Ашот.

Окаменев, стояли они посреди своей опустевшей пещеры и горько думали: “Кто же, кто же это так жестоко враждует с ними?”

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

На хребтах Малого Кавказа зима вступила в свои права. Там царили сейчас метели и бураны. Но на южных склонах гор, в ущельях и котловинах, выходящих в Араратскую долину, снег таял и мутными потоками сбегал в Аракс.

Дикие козы и бараны спустились с холодных вершин в приветливые ложбины, поближе к деревням. Если бы охотник Арам в поисках любимого сына не уехал на Дальний Восток, он, как всегда, поднимался бы по утрам на плоскую крышу своего дома и смотрел с нее на диких коз, величественно стоящих на верхушке холма, у подножия которой лежит село.

Гонимые вьюгой, животные спустились с плоскогорий в долины и в поисках пищи вскапывают копытами колхозные озимые поля. Они собираются и на заброшенном кладбище, где вылизывают древние плиты, хотя пастух Авдал посыпает эти плиты солью вовсе не для них, а для овец.

Сошли вниз и пасутся на пестрых и просторных склонах холмов стада колхозной фермы.

Только ведь козам, шаловливым и неспокойным, всюду тесно. Они убегают из котловины повыше, забираются на скалы и порой встречаются здесь со своими дикими собратьями. А бывает и наоборот: дикие козы или горные бараны-муфлоны, чем-то напуганные, возбужденные, целой стаей врываются в колхозное стадо и, взбудоражив его, снова стремительно уносятся в скалы. С бешеным лаем бросаются за ними овчарки, но куда там - за муфлоном и арабский жеребец не угонится.

…Небо снова затянулось тучами, снова время от времени хлопьями падал снег.

Пастух Авдал сидел под утесом и, прислонясь спиной к его холодным камням, наигрывал на старенькой свирели свои любимые мелодии.

“Ло, ло, ло, ло!” - пела его свирель, и послушное ей стадо то направлялось на богатые травами луга, то шло на водопой. А когда надо было, Авдал той же дудочкой усмирял своих коз: ведь бывает, что в головах у них начинает шуметь дикий ветер.

Как и все пастухи-езиды [33] нашей страны, Авдал родился в шатре на горном пастбище, вырос среди овец. Они понимали и любили его, покорно выполняли все его приказания.

Посмотришь на Авдала, когда он стоит на выступе скалы, высокий, в широченной бурке, и кажется, что в этих краях он властелин всех стад. Черные глаза, густые черные усы, обожженное солнцем бронзовое лицо - настоящий бедуин!

Наружностью Асо в отца, но своим мягким характером больше походит на мать, скромную и трудолюбивую женщину, которую до революции Авдал за двадцать баранов и три русских золотых купил у курдов, живущих у подножия горы Алагез.

Сидит под утесом пастух Авдал и дует в свою дудочку, изливая всю скорбь своего сердца, тоску по пропавшему сыну. И хочется ему, чтобы и горы вокруг, и небо, и скалы переживали его горе, вместе с ним проливали слезы.

Эй, вах, где же ты, львенок мой?

Сдвинув на ухо черную каракулевую папаху, Авдал подпирает рукой висок, закрывает глаза и, покачивая головой, на мотив жалостливой курдской песни поет хвалу своему пропавшему мальчику:

“В жертву я готов принести себя стройному стану, ясному лбу, ласковому слову моего юного сына…” - говорит эта песня.

Вдали на склонах бдительными стражами стоят овчарки и как будто прислушиваются к звукам знакомой песни. Верные друзья и радостных и суровых дней жизни своего хозяина, они понимают, какое великое горе переживает он, и, кажется, тоже тоскуют по Асо.