Мариэтта Чудакова - Дела и ужасы Жени Осинкиной
А ведь после войны все в мире уже знали про Холокост (что буквально означает — «сожженный целиком») — чудовищное уничтожение немецкими нацистами миллионов евреев, от стариков до грудных детей. Вот только представьте себе: травить газом в специальной камере совсем маленького ребеночка за то, что у него мама — еврейка!..
А те банкиры и не думали искать наследников своих погибших вкладчиков. И в результате этой помоечной находки сильно опозорились перед всем миром — много лет «крутили», как сейчас выражаются, деньги погибших. А вот как счета эти оказались на помойке — так никто, кажется, и не смог выяснить. Кого-то, конечно, уволили. Но дело от того нисколько ясней не стало.
Так что красивая кожаная, кофейного цвета, папка с золотыми уголками запросто могла попасть на помойку. И попала.
Никто не знает и никогда не узнает, как именно это происходит. Но происходит и будет происходить — как бы ни старались люди бережно хранить свои документы, в том числе очень важные и секретные.
А на листке, оказавшемся в папке, было всего несколько строк на английском языке. Когда Ваня вместе с Аллой их перевели — это оказался конец какого-то не то официального документа, не то письма. Копия. Только если письма — уж точно тоже официального. И в нем сообщалось (неизвестно кому, потому что начала не было), что — да, разыскиваемое лицо действительно существует. Имя имеет такое — Евгения А. Осинкина. Проживает это очень нужное кому-то лицо по такому-то адресу. И дальше следовал точный адрес Жени!
Под документом стояла дата — 5 июля этого самого года. То есть — за месяц с лишним до того, как развернулись все описываемые на этих страницах события.
Прочитав все это с должным вниманием, Ваня и Алла молча, в полном недоумении и даже некотором неясном страхе уставились друг на друга. И вполне можно понять их замешательство и их испуг.
Наконец Алла сказала:
— Я совершенно не знаю, что это такое. Но я чувствую — понимаешь, просто чувствую, — что твоей знакомой Жене угрожает какая-то опасность.
Алла решительно встряхнула своей темно-рыжей гривкой и сказала, что будет думать и советоваться с умными людьми. А Иван чтоб пока занимался старыми письмами и еще — пресловутой камерой хранения на Курском вокзале. Потому что заковыристые дела не должны накапливаться — их надо по мере сил сбрасывать.
Глава 34. Дальнейшие воспоминания узника в потьме о прочитанном, а также монолог полковника дяди Толи Пуговошникова в Москве
Этот вечер в камере Олег Сумароков решил посвятить Сетон-Томпсону.
Как же любил он в детстве его «Рассказы о животных»! Конечно, все они кончались трагически. Но какие сильные дикие звери, красивые и трогательные животные действовали в них! Какие, если можно так сказать не про людей, яркие личности!
Он стал перебирать в памяти эти истории. «Домино. История одного черно-бурого лиса». Сразу всплыло, как однажды лис возвращался домой с добычей, и навстречу ему из норы высунулись пять черных носиков, и пять пар глазенок, блестящих как бисер, уставились на него. И вот лис, их отец, слышит лай собаки — и отважно устремляется ей навстречу, чтобы увести от норы…
И сейчас Олегу все это казалось таким же трогательным, как в детстве.
Он не стал вспоминать, даже отогнал усилием воли, страшный конец истории Вулли — пса, которого хозяйка разоблачила в преступлении. Он выбрал на этот вечер историю громадного оленя Песчаных холмов.
Охотнику на оленей все тяжелей становится убивать их — так прекрасны эти животные. И вот наконец он нагнал большого оленя. Надо стрелять. «Олень стоял как изваяние. Он стоял и смотрел прямо в глаза Яну своими большими правдивыми глазами. Ружье дрогнуло в руке Яна. Он поднял его и снова опустил…» И вот они стоят и смотрят в глаза друг другу. Потрясающий момент! И опять Олег дословно мог повторить самые последние фразы — голос, заговоривший внутри охотника: «…Ступай, без страха броди по лесистым холмам — никогда более я не стану преследовать тебя. Чем больше я узнаю жизнь — тем ближе становишься ты мне, и я не могу смотреть на тебя как на добычу, как на лакомый кусок мяса.
Ступай спокойно, без страха.
Мы никогда с тобой не встретимся. Прощай!»
Когда эта последняя фраза прозвучала в его памяти, у Олега стиснуло сердце. Он закусил подушку зубами. Он не хотел думать о тех, с кем он никогда больше не встретится. На глазах его выступили слезы, но он их не чувствовал.
* * *В тот же вечер далеко от Потьмы, в Москве, Ваня Грязнов сидел напротив полковника Пуговошникова за столом, накрытым белоснежной скатертью и уставленным всякой снедью, и впервые за последние двое суток чувствовал себя счастливым.
— Ты ешь, ешь, — говорил дядя Толя особенным своим хрипловатым баском. — Ешь, а сам слушай. Так вот, сынок, ты и думать не смей, что в милиции все такие. Тебе еще пяти не было — ты уже хотел в милицию идти. И не отступай! И не смотри ни на кого! Это твоего отца мачеха охомутала. Бабы — они не таких скручивали, узнаешь еще. Нам в милиции сейчас честные ребята очень нужны. И продержаться честно они там могут, не слушай никого. Это те плачут, у кого кишка тонка.
Вот ГИБДД возьми — ведь с ДТП у нас в России — караул. Больше всех в мире жертв на дорогах — пойми! В Афгане за десять лет войны 15 тысяч погибло. Много, считаем, — неужели мало? А в прошлом году на дорогах 39 тысяч погибло! Сколько инвалидами осталось — не говорю. Скоро все друг друга передавим, народу в России не останется.
Нам порядочный инспектор на дорогах до зарезу нужен! Такой, кто пьяного водителя за деньги не отпустит — кати, мол, дальше, куролесь! Это ведь все равно что головорезу нож в руку дать и послать на большую дорогу — иди, братец, зарежь кого-нибудь…
Вот месяц назад у Подольска отпустили так одного — откупился. И через полчаса целая семья в две минуты на тот свет ушла. «Скорой» и делать было нечего. Пятеро душ! Пара молодая еще и трое детишек…Рассказывали потом — за бабкой ходят по пятам: ищет минуту руки на себя наложить.
А покупные-то права?.. Они сейчас — через одного! Вот такой продажный инспектор ему их устроил, на дорогу выпустил. А какой он водила? Он ездить не умеет! У него деньги есть, а уменья-то нет!.. Ведь вот так человеку, который водить не умеет, права давать — это ж одно и то же, что в банде участвовать! И там, и там людей губят.
…Ты что, Иван? Даже и не думай. Пойдешь в училище, наденешь погоны милицейские… Кто в России порядок-то наводить будет? Или фюрера будем ждать? А то вон многие Сталина нового ждут, а по мне — один хрен! Гитлер чужие народы клал, а Сталин — своих. Вот и вся разница…И еще раз тебе говорю, Ваня, — дядя Толя уже начинал немного хмелеть; сильно пьяным, как отцовы дружки, он никогда не бывал, — только в милицию! Да, ты там всякое встретишь. И воров встретишь, да. И таких, кто за деньги дела и прекращает, и заводит. Всякие там сейчас есть. И давить на тебя будут — обязательно: «Будь как мы!» Но не поддаться — можно! Можно! Не верь никому, что нельзя!
Если такие честные ребята, как ты, в милицию не пойдут, — что будет-то у нас, а?.. Россию-то матушку не жалко разве? Мы что же — самый воровской народ в мире, что ли? Давайте тогда и объявим это! И не будем больше обижаться: «Нас не уважа-а-ют!..» А чего нас тогда уважать-то, а?.. Чего, я тебя спрашиваю, Ваня, отвечай мне!..
Уже немного осталось и до пьяных слез, и жена дяди Толи, добрая тетя Катя, увела его спать, уговаривая по дороге не принимать все так близко к сердцу, а то если принимать — это никакое сердце не выдержит.
А Ваня Грязнов в эту ночь впервые, пожалуй, в своей юной жизни, не мог заснуть до рассвета.
Он был взволнован разговором с дядей Толей. Картины будущей его жизни наползали одна на другую. В них мешались известные ему события и воображаемые. То он представлял, что едет в милицейской уже форме в автобусе, — и вдруг автобус круто выруливает к обрыву. Ваня мгновенно кидается вперед, перехватывает руль у потерявшего сознание водителя и в последнюю секунду отворачивает автобус, полный людей, от обрыва. То ему представлялось, что другой уже автобус упал в реку, а он разбивает два окна и помогает выбраться людям, а двух детей, ухватив под мышки, успевает вытащить живыми… И матери обливают Ваню благодарными слезами. (Про обе такие истории Ваня читал.)
Потом он видел трех бандитов, напавших на девушку и парня в темном парке. И Ваня сначала стрелял в воздух, а потом открывал огонь на поражение, и двое бандитов падали, а третий убегал как заяц. Но Ваня преследовал его — по снежной дороге, залитой голубоватым лунным сиянием. Он бежал — и шаги его становились все длиннее, а сам он — все выше и выше.
Ваня спал, и за окном луны уже не было — занимался рассвет.
Глава 35. Старые письма
